Если бы известие о неурочном появлении Александра пришло четвертью часа раньше, Шере, наверное, умер бы за это время от беспокойства, потому что старший секретарь никому не позволял отлучиться, не закончив работу. Но к счастью, его вызвал к себе г-н Бутийе, а прочие вмешиваться не стали, хотя на их молчание рассчитывать тоже не стоило. Почерк, которым Шере переписывал памятную записку для его высокопреосвященства, неуловимо изменился, но вряд ли это заметил бы кто-нибудь, кроме самого Шере, а тот слишком торопился и чуть не сломал замок, запирая копию и оригинал в стоявший на его столе ларец. Ларец он мог бы открыть шпилькой, да и унести его в другое место было нетрудно, но ему так было спокойнее.

Одергивая на ходу манжеты, он вошел в полупустую приемную и знаком поманил к себе сына.

- Что случилось? Погоди, сейчас расскажешь.

На улице было хоть и свежо, но солнечно, и Шере повел мальчика в сад. Недавно высаженные деревья не скрывали их, разумеется, от любопытных взглядов, но хотя бы слишком длинных ушей рядом не будет.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Помрачнев, Шере шагнул навстречу сыну, вставая к нему почти вплотную, и завладел брошью. Вещица была изящной и дорогой – очень дорогой, безусловно узнаваемой и столь же безусловно женской: слишком близко к золотому стебельку прижалась игла, чтобы мужчина мог бы носить эту брошь на шляпе или заколоть ею плащ. Шере хватило одного взгляда, а потом она исчезла у него за отворотом рукава – не лучшее из укромных мест, но для него эта безделушка была куда безопаснее. Под пологом – что мальчик мог там хранить? Какие у него были тайны?

– Из твоего тайника что-нибудь пропало? Когда ты в последний раз туда заглядывал?

Брошь была приколота рядом с тайником, и вряд ли Александр не заметил бы ее больше чем за год жизни в Лувре. И не мог он заглядывать туда слишком часто, или его секрет давно перестал бы быть таковым. Значит, можно было хотя бы прикинуть, когда она там появилась, и это могло подсказать почему – пусть даже у Шере и появились уже некоторые предположения.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере не сразу ответил – перехватило дыхание. Рейнеке, лис, сшитый из куска рыжего бархата, набитый тряпками – Мадо помогла ему с мордочкой, но все остальное он сделал сам. Подарок, с которым он оставил мальчика в монастыре – подачка своей совести, как он думал тогда, не более. Господи Боже, если Александр поймет когда-нибудь, как обошлась с ним его мать…

– Значит, спрятали вчера, – пробормотал Шере, когда снова смог говорить. – И у тебя под пологом. Кто-то из соседей по комнате? Ты в других кроватях не смотрел? И… ни у кого из вас ничего не пропадало?

Это мог быть чей-то подарок от любовницы – но какой же юнец вздумает прятать такие подарки? Их носят, выставляют напоказ, хвастаются, а женщина, которая могла бы позволить себе такую щедрость, уж конечно знала бы, с кем имеет дело, и не стала бы просить мальчишку-пажа соблюсти тайну. А значит, оставалась кража. И, Шере спорить был готов, не первая.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере покачал головой. Про остальных пажей Александр рассказывал даже больше порой, чем Шере хотелось слышать, но теперь он честно попытался припомнить все, что знал.

- Лерак — это тот, который богатый, но не очень знатный, верно? А Сен-Жиль — это ты про него ты рассказывал, что он гордец, каких мало?

Ни тот, ни другой на первый взгляд не подходили на роль вора — здесь нужен был кто-то либо без понятия о чести, либо привыкший к безнаказанности. Или отчаявшийся - с дворянами никогда не знаешь. Может, воровать почетнее, чем просить о помощи? Но вор был еще и осторожен, и выбрал в козлы отпущения того, за кого некому было заступиться. Или не в козлы отпущения, а в жертвы? Александр говорил, что его считают выскочкой…

Страх захолонул сердце, внезапно застучавшее чаще, и Шере невольно обернулся на дверь, через которую они вышли в сад. Не отпустят — посреди бела-то дня?..

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

– Чтобы спрятать. Или чтобы тебя подставить. – Приняв наконец решение, Шере крепко сжал руки мальчика. – У нас с тобой мало времени, поэтому слушай. Я вернусь через минуту, и мы пойдем в Лувр. По дороге ты мне расскажешь, кто тебя не любит больше всех. Или у кого плохо с деньгами. Или кто просто гадкий. Или… в общем, ты понял. Не сейчас, когда я вернусь. Иди в приемную и вспоминай.

Не оставив Александру времени ответить, он бросился обратно во дворец. Ему нужно было написать записку – записку, которая привела бы мальчика сюда и которая объяснила бы, почему ему надо сейчас уйти – потому что отпустить сына одного он не мог. Если это была ловушка, то кражу должны были уже обнаружить – и отсутствие само по себе могло стать уликой.

У Караваза украли кошелек. Снимало ли это с него подозрения? Или наоборот – послужило нуждой, оправдывающей воровство?

Четвертью часа позже, уже в уличных башмаках и плаще, Шере влетел в приемную. Письмо не заняло и минуты, но разговоры…

– Кто? – привычным шепотом спросил он, когда они оказались на улице.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере невольно стиснул кулак, проклиная свою беспомощность – и, сколько бы он ни напоминал самому себе, что это другой мир, винить самого себя он не переставал. Верно ли он решил? Будь Александр простолюдином, будь у него мать… или две матери…

– Это первый, – согласился он. – А кто второй?

Почему юный г-н Филипп де Круазье так ненавидел Александра и его друга? Это было важно, конечно, но и неважно. Это можно было спросить потом – а сперва были и более срочные вопросы.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Ночью прошел дождь, улица превратилась в сплошное месиво из жидкой вонючей грязи, и Шере едва успел отпрыгнуть в сторону, чтобы его не забрызгал промчавшийся мимо всадник.

– Я не думаю, что их было двое, – объяснил он, когда опасность миновала, – я хочу понять, кто мог бы это сделать. Вас в комнате восемь. Не ты, и не Огюст. Не этот, как его? Из рода Роганов, ты говорил еще, что у него штук двадцать сорочек, помнишь? Разве что если он тебя тоже ненавидит. И вряд ли этот Феррен – если у него мать богата, ему нет нужды воровать.

Ненависть или нужда? Караваза можно было исключить в любом случае – не было у него причин притворяться другом незнатного и небогатого шевалье дю Роше, а друг бы так не поступил… если бы об этом задумался, конечно.

Мог ли Караваз так нуждаться, лишившись кошелька? Позволив сыну верить, что брошку вор подбросил, чтобы его подставить, в душе Шере в этом сомневался. Не станет человек так рисковать только ради того, чтобы напакостить – куда вероятнее было, что крали брошку ради наживы, а спрятали в чужой кровати просто на всякий случай.

Если, конечно, вор не рассчитывал отвести от себя подозрения. Тогда точно не Караваз.

И не Лерак, его самого обокрали.

Пуговицы и кошелек. Кто-то небогатый, но и не нищий. Не слуга – тот не погнушался бы и одеждой.

Круазье был из влиятельной семьи, но, кажется, небогат – и не любил Александра.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере вздохнул.

– А записка осталась в Пале-Кардиналь, потому что я показал ее своему начальнику, а тот предположил, что ее отправили оттуда. И захотел, конечно, разобраться.

Шере сперва написал записку, и за плащом и башмаками сбегал уже с ней, так что чернила успели высохнуть. Сначала он вообще хотел никому ничего не говорить, но осторожность взяла верх, и вышло все только к лучшему: теперь у них был беспристрастный свидетель, который мог бы подтвердить существование записки, если их заподозрят в сговоре.

Шере искоса глянул на сына. Господи Боже, пусть будет так, что бояться было нечего, что вор прятал таким образом свою добычу и Александру ничего не грозит, кроме выговора за отлучку без разрешения.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

– Я очень надеюсь, что не будут разбираться, – Шере не столько говорил с сыном, сколько размышлял вслух, пытаясь хоть как-то смирить суматошный бег мыслей.

Семь пажей. Шесть, если исключить Караваза. И Лерака – почти наверняка. И, наверное, Сен-Жиля. Двое, которых Александр не любил – Круазье и Феррен – наверняка это было взаимно, люди чувствуют, когда их не любит… И еще два неизвестных. То есть известных, конечно. Родственник Роганов, как его. И итальянец, которого не любил никто. Этот тоже мог.

– Шьера, – вспомнил он. Так или очень похоже. – Который вечно на всех доносит. Я должен поговорить с ним. Лучше всего – так, чтобы он не знал, кто я. С чужим он будет откровеннее.

Рука сама сжалась в кулак, лишь бы не потянуться к мальчику и обнять, как в детстве. Но он не мог обещать, что разберется – и потому, что отнюдь не был в этом уверен, и потому, что мальчик уже вырос и такая забота могла запросто его задеть. Даже если он сам пришел – пришел за помощью – нельзя было намекать на то, что он не справится сам.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.