Шере ответил не сразу, решая, стоит ли объяснять Александру подоплеку событий, и в конце концов предпочел рассказать. Сам он неизменно выбрал бы знание, и не мог отказать в этом сыну, пусть даже мальчик мог обидеться, почувствовав себя глупцом. Феррен останется еще в Лувре хотя бы несколько дней, в течение которых он может быть опасен, а Круазье тоже мог не остаться в стороне.

– Во-первых, ты мне немало о нем рассказывал, ты же помнишь, – мягко ответил он, увлекая сына к служебной лестнице, но задержался, прежде чем ступить на первую ступеньку. Здесь было зубодробительно холодно, но эхо гулко отдавалось от старинных стен, и Шере перешел от еле слышного шепота к словам, которые мало чем отличались от выдохов. – Во-вторых, я с ним разговаривал, и он действительно… мерзкий. Я уверен, что господин де Совалье отлично вас всех знает и понял все сразу, а я… когда он ушел, помнишь, я спросил, у кого из вас своя упряжь? Я подумал, куда он мог пойти, где можно было бы спрятать украденное так, чтобы не стали искать? Всякие тайники бывают, конечно, но какие места в Лувре пажи могут настолько хорошо знать? Где они часто бывают? Поэтому я и подумал про конюшню. Ты мне лучше вот что скажи: у него есть причины так тебя ненавидеть?

Больше всего ему хотелось попросить о подробностях. Считали ли все, что у Александра нет покровителя? Или что г-н де Совалье его не любит? Или что его легко выдать за вора? Слова Круазье этому последнему предположению прямо противоречили, но другие могли полагать иначе. В любом случае, сам Александр не мог бы ответить на эти вопросы, но Шере надеялся, что эта его встреча с начальником пажей была не последней – тот был ему теперь обязан, как бы он ни делал вид, что это не так.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере невольно отвел взгляд. Что он мог сказать, когда услышанное было ему столь чуждо? Как всегда, только правду – но какую правду?

– Я не знаю, – честно ответил он. – Достойно, недостойно… Я же не дворянин, что я понимаю в таких вещах? По мне так это просто глупо, потому что тот, над кем ты смеешься, затаит обиду и будет искать способы отомстить, а ты… что ты получишь с того смеха?

На самом деле, он знал, что дает этот смех, но этого у него самого никогда не было и это ему никогда не было нужно, ни для себя, ни в прочих: чувство общности с остальными, все против одного. И потому, никогда не выступая открыто за одного против многих, он так же держался в стороне, когда многие нападали на одного – пока этот один не был врагом ему.

Всего этого он сказать Александру, конечно, не мог, но стоять и смотреть на столь вопиющую непрактичность было выше его сил.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.