Несмотря на тьму декабрьской ночи, ненавидящий взор следил за каждым движением короля и жадный слух ловил каждое произнесенное им слово. Анри де Бензак, дворянин, гасконец и поэт, а стало быть, подобно Сирано де Бержераку, втройне любой из них, заметил, завернув по пути со службы домой выразить свое ежевечернее почтение прекрасной Марион Делорм, позднего посетителя – и все демоны ревности пробудились в его душе. Будучи беден и горд, шевалье де Бензак позволял себе навестить ту, что покорила его сердце, лишь тогда, когда он мог сложить к ее ногам новую балладу или, на худой конец, сонет, однако проходил мимо ее дома при любом удобном случае, останавливался повздыхать под ее окном и даже дежурил на Королевской площади порой, когда Муза упорно не снисходила к его страданиям, надеясь хоть одним глазком глянуть на предмет своей страсти. Смирение было несвойственно душе молодого человека, так что вид навещавших прекрасную куртизанку кавалеров был ему что нож острый, и однако он как-то держался и терпел, признавая с покорностью влюбленного, что маркиз, герцог или граф более достойны внимания столь восхитительной женщины – но сейчас!.. Господин Ле Бон! Шевалье де Бензак расслышал имя, названное Мартой, узрел, не одними глазами, но и всем обуреваемым любовным недугом сердцем, сколь незначителен тот, кого впустили под столь дорогой ему кров, и словно обезумел. Марион, его божественная Марион – и это ничтожество?! Никаких сил человеческих не хватило бы, чтобы это снести, но, прежде чем шевалье опомнился и кинулся к двери, та закрылась, впустив и самого господина Ле Бона, и его спутника, на которого, по чести, юноша почти не обратил внимания.

Часы, проведенные шевалье де Бензаком затем в подворотне по соседству, показались ему тысячелетиями, однако, измучившись ожиданием и растравив свою душу сомнением, он не сразу ринулся на подлого разлучителя. Холод и долгая неподвижность сыграли с ним дурную шутку, и поперву он едва смог выпрямиться и сделать шаг-другой, так онемели все его члены.  Мужество, впрочем, ничуть не изменило ему, и он возвысил голос, бросая вызов:

– Вы, эй вы! – первый час, когда он еще не очень замерз и думал не только о горячем вине с пряностями, дал ему время подготовиться. – Вы убираетесь отсюда, это хорошо! Знайте же, что если вы осмелитесь еще раз здесь появиться, вас отсюда унесут!

Шпагой шевалье де Бензак владел преотменно, иначе не оказался бы в гвардейском полку, и одно только желание не показаться нескромным помешало ему добавить, как он собирался прежде, что унесут несносного г-на Ле Бона прямиком на кладбище.

Оказавшись лицом к лицу с двумя противниками вместо одного, шевалье де Бензак пришел в ярость, ибо чувства его, и без того задетые неизъяснимым предпочтением, которое выказала прекрасная Марион ничем не примечательному молодому человеку, не имевшему ни носилок, ни кареты и одетому чрезвычайно скромно, ныне претерпевали еще большее поношение. Не приняв прозвище своего счастливого соперника за имя, шевалье не задумался однако, какие причины могли побудить того назваться мещанской кличкой, и оттого, обнаружив, что имеет дело с двумя дворянами, возмутился лишь пуще.

– Что, – ядовито полюбопытствовал он, опуская также руку на эфес шпаги и принимая самый презрительный вид, на какой только был способен, – значит, госпожа Делорм принимает ныне своих покровителей попарно? Дьявольщина! Выходит, мне стоило бы договориться с кем-то, и ее снисходительность была бы уже куда заметнее?

Верил ли шевалье сам в эти оскорбительные обвинения – бог весть! Но, в этот горестный для него миг, изнывая разом от холода и от поруганной любви, он говорил то, что думал, нимало не заботясь, ни кто может его слышать, ни сколь далек или близок он от истины.

Отредактировано Провидение (2017-05-10 00:11:21)

Шевалье де Бензак отупело уставился вслед счастливому сопернику. Ни один дворянин из числа его знакомых не спустил бы ни подобные намеки, ни подобный тон, и поэтому молодой человек окончательно уверился, что имеет дело с какими-то прохвостами – выскочками, надо думать, из судейского сословия. Как только могла божественная Марион снизойти до такого, такого!..

В запальчивости шевалье высказал бы свое возмущение сопернику в лицо – или, если быть точным, в спину – однако злодейка-фортуна, не истощив еще запас неприятных сюрпризов, судила иначе: из ночного мрака на него глянули вдруг два мерцающих адским огнем зеленых глаза, и молодой человек, невольно отпрянув, потерял разом и равновесие и, восстанавливая его, несколько мгновений. Дьявольские очи погасли, шевалье припомнил что-то о кошках г-на кардинала, хотя что им было тут делать, и, браня себя за глупые страхи, попытался восстановить в памяти пришедший ему в голову изящный словесный выпад, как вдруг новая мысль осенила его, едва не заставив его споткнуться – что, если он напрасно упрекал прекрасную куртизанку в неразборчивости? Что, если ее связь с этими ничтожествами была вызвана не выбором, но страхом? Конечно, о, как он мог не подумать об этом раньше?!

– Как вы торопитесь сбежать, сударь! – вскричал он, бросаясь в погоню. Имея дело с людьми такого пошиба, напугать их недостаточно – они вернутся затем, чтобы преследовать ту, что не может ответить им как подобает. – Навсегда, я надеюсь?

Отредактировано Провидение (2017-05-11 15:55:07)

Сдержанность незнакомца и его миролюбие оказали на шевалье де Бензака воздействие, прямо противоположное тому, на которые тот, верно, рассчитывал. В упреках таинственного поклонника прекрасной Марион было более чем достаточно истины, чтобы молодой человек тем паче возмутился такой попытке его поучать, ничуть не задумавшись, что говоривший мог иметь право разговаривать с ним свысока, и поэтому шевалье нашел в полученном им ответе одно только подтверждение своим умозаключениям.

– Трус тот, кто прикрывается законами в ущерб своей чести, – отрезал он. – Но тому, у кого ее нет, это, конечно, простительно.

Пробудившееся благоразумие попыталось напомнить о себе, отметив, что противников было двое, но шевалье был, как уже упоминалось, гвардейцем, и поэтому ничуть не сомневался в своей способности дать отпор двум противникам – особенно учитывая, что по крайней мере один из них очень очевидно не спешил обнажать шпагу. К чести его, впрочем, это последнее соображение даже не пришло ему в голову: все, что он видел – или точнее, еле-еле различал – перед собой, это был черезчур зазнавшийся выскочка, который осмелился посягнуть на его возлюбленную и которого надо было отвадить, и его спутник, столь незаметный, что о нем шевалье даже не задумывался. И если голос первого в какой-то миг и показался ему смутно знакомым, то даже сознательно он тотчас отказался бы от попыток его опознать, уверенный, что среди его круга никто не повел бы себя подобным образом.

Шевалье де Бензак ответил своему счастливому сопернику презрительным жестом, хорошо знакомым каждому, кто хоть бы раз в жизни имел дело с солдатами, который он ни за что не рискнул бы повторить в гостиной.

– Убирайтесь и не вздумайте вернуться, - напутствовал он незнакомца, не трогаясь с места, и бросил высокомерно-приглашающий взгляд на его спутника и защитника, который показался ему похрабрее. Что, выиграв в тактике, он проиграл в стратегии и что убитый или раненый возвратится вряд ли, а удалившийся, пусть и с позором, может вернуться хоть на следующую ночь, даже не пришло ему в голову.

Отредактировано Провидение (2017-05-12 23:39:25)

Ночной горшок, выплеснутый из окна Марион, не оказал бы столь мгновенного воздействия на бедного шевалье, как одно краткое слово – «сир». Король, сам король?! Отчаяние, такое же безмерное, как окружающая их бессердечная парижская ночь, затопило юношу, и он, не думая, не рассуждая, также рванул шпагу из ножен. Потерять возлюбленную тому, кому – о, он не ошибся, он зря упрекал ее! – она не смогла бы отказать, кому он клялся в верности, кто, вне всякого сомнения, отправит его на эшафот за дерзость, за вызов, за то, наконец, что он любит ту, кому его величество платит…

– Я к вашим услугам, сударь.

Обращался он, разумеется, к Сен-Симону, который был равен ему по положению, и драться по-настоящему не собирался, намереваясь пропустить первый же удар, который покажется ему смертельным.

Если до сих пор шевалье де Бензаку казалось, что чаша его страданий переполнена, то теперь он увидел, что ошибался, и горечь, пронизавшая все его существо, отозвалась даже во рту, сведя скулы. Прямому приказу он, однако, подчинился, бросив, впрочем, при этом на Сен-Симона пылающий взгляд, который, верно, пропал втуне в ночной тьме, однако в дневную пору ясно показал бы царедворцу, что его противник не считает недоразумение разрешенным. Судьба Бутвиля! В этот миг так точно шевалье не желал для себя лучшей участи, а ждал много худшей.

Шевалье де Бензак деревянно поклонился, сам не зная, как ему удается молчать, когда из его горла рвется вопль отчаяния. Справедливо или несправедливо, но он чувствовал себя глубоко униженным, и выше его сил было испытывать благодарность к счастливому сопернику за его великодушие, предполагать, что это великодушие служило платой за его молчание, или даже заметить, что король не спросил его имени.

– Как прикажете, ваше величество.

Проснувшееся воображение живо рисовало ему одну за другой все более печальные картины – Марион в холодных объятиях мрачного Людовика, которого он теперь мог представить себе во всех подробностях, звон золота, когда падает на пол небрежно брошенный кошелек, глаза возлюбленной, обыкновенно такие глубокие и выразительные, затуманенные еле заметно той хорошо знакомой при дворе скукой, которая неизменно овладевала придворными в обществе его величества – которую бедняжка вынуждена была скрывать… Что же, о что же мог сделать простой гвардеец, чтобы спасти ее от такой участи?

Отредактировано Провидение (2017-05-15 18:42:45)

Юноша возмущенно вскинул белокурую голову. Если до сих пор он служил своему королю, не задумываясь особо, какие чувства к нему испытывает, то после событий этой ночи как мог он не ненавидеть того, кто лишил его малейшего шанса на благосклонность Марион? Унижение, которое ему пришлось пережить, отчаяние, в которое ввергало его его бессилие, запоздалый ужас перед осознанием, что он осмелился сказать самому монарху – все это не внушало ему ни малейшего чувства признательности, благоговения или даже симпатии.

– Из уважения? – прошипел он. – Право, сударь… Меня зовут шевалье де Бензак, я гвардеец в роте господина Дезэссара. Я надеюсь, что это знакомство… Я рассчитываю на новую встречу с вами, сударь.

Пусть при прочих равных он, возможно, даже восхитился бы преданностью фаворита, сейчас он находил в ней лишь повод для презрения и быстро начинал испытывать к тому неприязнь, которую не мог излить на его повелителя.