Молчание юноши, еще совсем недавно казавшегося незнакомцем, было красноречивее любых слов. И этот румянец, проступивший на бледных щеках - отчетливо заметный в свете фонаря...  "Красные щечки", - говорила матушка и спешила выяснить, что взволновало младшенького. И шрам, совсем свежий - в темноте он был не так заметен.  Это не я, нет, не я! Значит, он дрался с кем-то еще... боже милостивый, да мы только что чуть не отправили друг друга на тот свет! 
        У Бутвиля на миг перехватило дыхание, боль, уже почти забытая,  пронзила виски, в глазах потемнело, но усилием воли он сумел сдержаться. Ведь он теперь - старший. Старший должен знать, что делать... что говорить?  За что ухватиться, чтобы  не провалиться в бездну раскаяния, запоздалого испуга, растерянности?
        К счастью, мысль о полученных братом ранениях подсказала ему,  с чего начать.
        - Франсуа был почти безумен, - очень тихо сказал Луи-Франсуа и взял Никола за руку, как маленького. -  Мы оба, похоже, пошли по его стопам... Пойдем. В этом доме мы найдем все, что нужно - помощь, тепло и возможность говорить без помех.
        Настойчивый стук дверного молотка разбудил привратника, уже улегшегося спать  в сторожке по ту сторону ворот. Как и все служащие герцога, он хорошо помнил свой долг, поэтому без единого лишнего слова отпер калитку и не забыл тут же запереть ее снова, когда господа вошли.
        - Господин граф... - осмелился заметить привратник, разглядев, что родич его хозяина выглядит как-то неважно. - С вами что-то случилось? И с этим господином тоже? Вам лекаря не надобно ли? Я могу сбегать...
        - Лекаря не нужно, - отмахнулся Бутвиль. - Я иду к себе, а ты разбуди лакея Анутана, пусть немедленно явится.
        Обитатели отеля Монморанси не могли, подобно большинству парижан, пожаловаться на тесноту в доме: графу де Люз были отведены на втором этаже две просторные комнаты окнами в сад, одна - в качестве спальни и кабинета, другая - гостиная и приемная.  Когда двое братьев, одолев лестницу, вошли в  гостиную, там хлопотал приставленный к хозяйскому родичу лакей: уже горели свечи, и Анутан намеревался разжечь камин.
         - Оставь, это потом, - сказал Бутвиль, устало опустившись на первый подвернувшийся стул. - Принеси вина... и все, что нужно для перевязки.
         Лакей испуганно округлил глаза и исчез за дверью. Только теперь Луи-Франсуа сообразил, что забыл снять не только плащ, но и шляпу. Избавившись от этих мешающих предметов, он смог наконец взглянуть брату в глаза.   
         - Мы дома, - почти спокойно сказал он. - Разоблачайся, садись. Мы будем говорить, долго и много. Но не сейчас...

Кровь на черной ткани была не видна,  пока они шли по темным улицам, но теперь влажное пятно на камзоле и солоноватый запах ни с чем спутать нельзя было. Бутвиль, встревоженный и удрученный чувством своей вины, хотел отчитать лакея за то, что тот  не принес всё для перевязки, но дверь открылась снова, впустив ещё двоих: старика с кожаной сумкой и мальчишку с ведерком воды в одной руке и  медным цирюльническим тазиком в другой. Лакей поставил свою ношу на стол, наполнил бокалы вином и, повинуясь жесту графа, удалился. Мальчик с любопытством уставился на незнакомого кавалера, но старец строго дернул его за ухо, и тот, налив воды в тазик и вытащив сверток белой ткани из сумки, тоже исчез. Здесь прислуга была хорошо вышколена.
        - Кому требуется моя скромная помощь? – деловито спросил цирюльник и нахмурился, заметив бледность Бутвиля. – Господин граф?
       - Со мной потом... Мой брат ранен, - без обиняков сказал Луи-Франсуа. – Боюсь, он потерял много крови. Поторопитесь!
       Старый солдат, нашедший приют в доме своего прежнего командира, умел не задавать лишних вопросов.
       - Сейчас поглядим. Вам лучше не шевелиться, сударь!
       Он быстро и аккуратно избавил раненого от испорченной одежды, отер кровь  куском влажного полотна и успокоительно улыбнулся:
       - Кожа распорота, только и всего. Даже зашивать не нужно! У меня мазь на розмарине есть, весьма пользительная, всегда наготове ее  держу, - он вытащил из сумки серебряную коробочку, - господину герцогу не раз пригождалась... 
       Приложив к ране полоску корпии с мазью, старик наложил плотную повязку и, сочтя, что Никола уже вне опасности, обратился к графу:
       - Позвольте посмотреть, что там у вас, сударь! 
       О своей ране Бутвиль не думал, но теперь, когда беспокойство за брата утихло, боль дала о себе знать в полной мере, и ему пришлось поскрипеть зубами, пока старик стягивал с него рубашку – ткань рукава присохла к раскрывшейся недавней ране. К счастью, сложной обработки не понадобилось, и вскоре Луи-Франсуа уже мог перевести дух.
       - Теперь вам обоим, господа, одеться надо потеплее, - довольный результатом своих трудов, посоветовал цирюльник, - да выпить вина, и хорошо бы вот так и посидеть до утра – от резких движений осложнение может случиться. Завтра еще поберечься – и все обойдется...     
       Судя по тону, он не договорил "до следующего раза".
       - Посмотрите там, в шкафу...
       Старик добыл две чистых рубашки из запасов Бутвиля, помог обоим одеться, накинул на плечи Никола подобранный с полу плащ, – и наконец братья остались одни, с бокалами в руках.
       - Пей,  это действительно для тебя сейчас лучшее лекарство, - заметив, что младший медлит, напомнил Луи-Франсуа. - И рассказывай. Хочется узнать, где ты пропадал столько  лет, почему не появился в Париже или хотя бы весточки не прислал? Франсуа пытался тебя разыскать, но потом все так закрутилось...
      Он устало взмахнул рукой и отхлебнул вина. Чувствовал он себя вполне сносно, крови почти не потерял, но горло совсем пересохло.

- Нанялся к испанцам? - Луи-Франсуа высоко поднял брови и прикусил губу, чтобы не врывалось излишне резкое слово. - Чтобы добыть славу? Ничего лучшего придумать не смог? О боже... 
       Он медленно пил вино, стараясь собраться с мыслями. Никола был еще, по сути, подростком, когда сбежал из дому. Подросткам всегда нужен сразу весь мир, и они так уверены, будто уже отлично знают все о жизни...  Нельзя порицать мальчишку за эти глупые мечты -  ведь с тех пор столько лет прошло!
        - О твоих похождениях ты мне расскажешь позже все, что пожелаешь, - допив до дна и отставив бокал, сказал он. - Мне тоже найдется что рассказать тебе. О том, что не стоило служить врагам Франции, что славу - настоящую, чистую славу - ты мог бы добыть и здесь, не скрывая своего имени, я говорить не буду.  Надеюсь, что возможность исправить ситуацию у тебя еще будет.  Главное, пойми: из всей нашей ветви рода не осталось никого, кроме нас двоих. И мы должны заново, после такой длительной разлуки, восстанавливать сродство, уж больно много всего случилось с нами - порознь... Давай сразу определимся с тем, что именуют "прозой жизни".  Насколько я понял, ты живешь на съемной квартире. На какие средства живешь? Где-то служишь? Рассказывай, брат, я хочу знать все о твоих делах!

Луи-Франсуа показалось, что вино вдруг прогоркло. Ярость и обида захлестнули душу, словно штормовая волна. Умение сдерживаться, с таким трудом приобретенное за последний год, чуть не изменило ему. И все-таки он сумел поставить бокал на тот же стол подчеркнуто медленным, спокойным движением. Встал, тоже не спеша, чтобы не закружилась голова. Прошелся по комнате, остановился перед братом.
         - Ты был мальчишкой, несмышленым подростком, когда  бросил дом, отца, который так рассчитывал на тебя, мать,  души в тебе не чаявшую - ты думал только о себе. Ты почитал Франсуа как кумира, ты мечтал сравняться с ним, но что ты знал о нем? Ты видел его на перевале в Альпах, под стенами Монтобана, в штормовом море, когда мы пытались вернуть голландский флот?  Ты говорил с ним хоть один раз после боя, ты знал, что было у него на душе, во что он верил, чего хотел в этой жизни?  Ты знаешь, кто, как и почему вовлек его в эту безумную последнюю дуэль? Я - да, я был с ним. Почти всюду. Я пошел за ним, хотя душе моей хотелось более мирной и тихой жизни - пошел, потому что знал, что нужен ему.  Что ты знаешь обо мне? Что дает тебе право оскорблять меня - сейчас, когда я уже не случайный прохожий и не могу ответить тебе  ударом шпаги?  Ты знаешь, что такое пролитая кровь, раны и смерть. Это - настоящее, да, ты прав, настоящее, где бы ни случилось и какова бы ни была причина. Так неужели теперь ты не стал умнее и по-прежнему ведешь себя как подросток, почитающий себя глубоким знатоком жизни, а на самом деле ни черта не понимающий?

Если бы Илер (прежнее имя пока не увязывалось с обликом этого юноши) закашлялся хотя бы несколько минут назад, это вызвало бы у брата тревогу, сочувствие, желание помочь. Теперь он только отметил про себя: "А ведь со здоровьем у него худо... Не много же благ принесла ему испанская служба!" Внешне Бутвиль оставался совершенно спокоен. Он прикрыл окно, присел на подоконник, скрестил руки на груди.
         - Каким отважным и благородным ты сейчас кажешься себе, верно? Предложить родному брату дуэль, да еще в доме родича, ах как это смело! Но я против тебя оружия не подниму. Убивай, если хочешь.  Оставь мою жену вдовой, а род - без наследника. А что ты ответишь, когда тебя  спросят: "за что"?  За то, что я сказал тебе несколько неприятных слов правды? Можешь гордиться - ты сейчас перещеголял даже Франсуа. Не в отваге - в безумии. Потому что в последние годы он был действительно на грани безумия, на то были свои причины, но ты ведь и этого не знаешь!
         Луи-Франсуа почувствовал, что ему тяжело глядеть на младшего, а смотреть было нужно - и говорить нужно, хотя больше всего хотелось сейчас выгнать этого злоязычного юнца за дверь и забыть, кто он.
         От противоречивых чувств, от глубокой усталости заныли виски; он привычным движением потер их и наконец прервал молчание:
         - На твой вопрос я отвечать не стал бы - разве что вернул бы его тебе: отчего ты сам оказался так далеко от того, кого любил сильнее всей семьи? Ты мог бы как-то оправдаться? Мне оправдываться не в чем. Но ты имеешь право, ты должен знать  - поэтому слушай.
         Подчиняясь неожиданному желанию, он взял Илера за руку, подвел к столу, усадил и сам сел напротив.
         - Так будет удобнее, - заметил он, - глядишь, тебе удастся лучше усвоить мои слова.  Наверно, некому было рассказать тебе об этом, но Франсуа в большинстве поединков  довольствовался тем, что ранил противника. Он не жаждал крови - он доказывал себе и другим что-то важное для его души, но что именно - никогда не мог объяснить. Я думаю, он вел какой-то таинственный спор со смертью...
         Нет, выдержать повествовательный тон не удавалось. У Бутвиля перехватило горло, пришлось переждать, пока отпустит.
         - Франсуа очень старался отвлечься. Женился по любви, на совсем юной и незнатной девочке, радовался рождению дочерей, но навязчивая мысль возвращалась - и он снова вызывал кого-нибудь, все равно кого. Когда он довел одного господина до дуэли в день Пасхи, и дуэль эта - впервые! - закончилась смертью того господина, Франсуа пришлось скрыться, но приговор был оглашен - смертный приговор, Никола! - и лишь потом король смягчился и просто велел Франсуа отправиться в изгнание.  Я поехал вместе с ним в Брюссель. Там за нами по просьбе короля присматривал испанский губернатор. Но родич убитого нормандца не оставлял брата в покое, писал ему вызывающие письма, раздразнивал... И однажды утром  я узнал, что брата нет дома, нет в городе. Он уехал, не оставив мне даже короткой записки.  Уехал навстречу тому, что неминуемо должно было случиться. А меня сперва допросили, потом держали под надзором, и когда  я смог вырваться в Париж, не имея на то позволения, все было кончено.  Ну, а что было потом со мной, тебе, полагаю, уже неинтересно...
          Луи-Франсуа вдруг заметил, что не все вино еще выпито, наполнил бокалы и свой выпил сразу, как снадобье мэтра Дарлю.

Кто знает, куда зашел бы этот непростой разговор, если бы  в последней фразе брата Луи-Франсуа не уловил  вдруг что-то знакомое. Если бы не богатый опыт общения с юной супругой, искренне не желающей ничего плохого... постоянно обещающей "больше никогда", и снова попадающей в нелепые ситуации...
         "Он еще слишком молод, - подумал Бутвиль. - Не годами, а душой. В военном деле наверняка поднаторел, а вот в обычном общении, в душевных движениях - все тот же мальчишка, любящий залазить повыше, но не умеющий спуститься вниз."
          Он даже не сообразил, что такой образ  подсказало ему давнее происшествие с башней: для него оно не было столь памятно. И все-же эта мысль умерила ожесточение, вызванное тяжелыми воспоминаниями, согрела сердце;  Бутвилю стало больно оттого, что брат - чудом найденный брат! - сидит сейчас перед ним такой растерянный, подавленный, сидит так, словно у него нет сил пошевелиться...
         Он протянул руку, погладил застывшие у пустого бокала пальцы и сказал, тоже негромко, но спокойно:   
         - Ты ни в чем передо мной не виноват, Никола. О счетах между жизнью и смертью и я мог бы тебе кое-что рассказать. Это общая болезнь нашего века...  Но остановиться ты должен - и сможешь, я уверен. Ведь теперь у тебя есть я. Со мной можно говорить обо всем, не нужно ничего скрывать и утаивать. Я могу думать об испанцах одно, ты - другое, разве от этого мы перестанем быть братьями?  Любую службу можно принять и бросить, но бросать родных людей из-за этого - стоит ли? Ведь весь дом Бутвилей теперь - это мы с тобой да трое малолетних детишек Франсуа.   Положим,  чья-то злая воля исковеркала нашу жизнь, так что же нам теперь - посыпать голову пеплом и добровольно лезть в могилу?

Брат ответил на прикосновение, и Луи-Франсуа уже готов был вздохнуть с облегчением, но за жестом и улыбкой Никола последовали  такие слова, что старший почувствовал себя словно в траншее под пулями: малейшее неверное движение, и   едва наметившееся сближение погибнет раз и навсегда... Нельзя сказать: "Франсуа во многом был сам виноват". "Он искал повода покончить с собой, избегая греха самоубийства" - тоже нельзя! Рассказать о том, что случилось с ним самим - как он приехал, точно так же терзаясь жаждой мести, а потом встретил свою любовь и понял, что мстить - значит продлевать все то же безумие? Но в представлении младшего это будет значить, что брат струсил, предал, продался - мало ли что придет в эту юную голову!
         - Мы все портим свою жизнь самостоятельно, друг мой, - осторожно сказал он после паузы. - Когда кажется, что мы уже всё поняли в этом мире, а на самом деле остаемся невеждами до момента, пока какое-то сильное потрясение наконец не откроет нам глаза.  Я это постиг совсем недавно. Мы не знаем, что ждет за поворотом дороги, даже если дорога хорошо знакома. Может - гибель, или новое горе, а может и счастье. А месть... если мститель вершит божий суд, то он должен быть справедливым.  Кто привел Франсуа на эшафот?  Кузен Росмадек, единственный из четверых, кто убил своего противника, из-за чего дуэль сочли убийством? Он умолял судей казнить только его... Маркиз де Бёврон, своими письмами выманивший брата в Париж? Он бежал в Англию, а потом отправился воевать в Италии и там храбро сложил свою голову. Говорят, он сам искал смерти после того, как узнал о судьбе Франсуа.  Или та дама, которая случайно, занятая своими делами, заметила Франсуа по пути в Брюссель и доложила о нем властям?  Или офицер, арестовавший их, исполняя свои обязанности?  Ты задумывался об этих подробностях? А задуматься надо, обязательно!  Поэтому сейчас, когда мы только что нашли друг друга...  как раз за поворотом дороги! - нам обоим нужно заново укрепить нашу дружбу, и лишь потом думать о другом.  У нас будет время для разговоров, и я расскажу тебе, что было со мной... - он улыбнулся, вспомнив первую встречу с Эмили, - но сперва  скажи ты мне - что случилось три года назад?

Отредактировано Бутвиль (2017-07-05 18:45:14)