– Развяжем, – пообещал г-н Палье, приподнимая занавеску и выглядывая из кареты. Что при этом занавеска качнулась, позволяя молодой графине заметить, что они остановились подле потрепанного крестьянского домишки, его, похоже, не волновало. – Но сперва одна мелочь…

Полученное им поручение не было расписано от и до, оставляя ему простор как для решений, так и для ошибок. Смерть старика была, скорее всего, одной из последних, а визит к толстой ведьме… кто знает? Сам он рассматривал эту мелочь как необходимую предосторожность, но хорошо понимал, до какой степени с ним могли не согласиться – в конце концов, это было ничуть не меньшим грехом. Но толстуха будет все отрицать ради своей собственной шкуры, г-жу де Бутвиль можно было уже смело сбрасывать со счетов, а наемники… слишком много дел они провернули вместе, которые лишили бы сна королевского прокурора, чтобы он всерьез тревожился опасался их предательства.

Француз, выходя, громко хлопнул дверью хибары и быстрыми шагами подошел к карете. Г-н Палье подвинулся было, но его сообщник обошел карету, забрался внутрь с той же стороны и вручил ему замызганную бутылочку чуть зеленоватого стекла. Кучер, не дожидаясь приказа, принялся разворачивать карету, а г-н Палье зубами вытащил пробку и повернулся к молодой графине.

– Вот. Вы это выпьете, и я вас развяжу. Это не яд, не беспокойтесь – снотворное.

Никто не заподозрил бы по его равнодушному тону, что он лжет, и француз, который не знал, что он забрал у неопрятной толстухи в хибаре, не сумел скрыть недоумение.

Отредактировано Провидение (2017-09-02 01:04:57)

Г-н Палье взглянул на наемника, уже приподнявшегося на своем месте и тяжело вздохнул. Не будучи ни в коей мере человеком военным, он предпочитал прибегать к грубой силе лишь в тех обстоятельствах, когда другого выхода не было, и молодая графиня глубоко раздражала его уже тем, что с ней такая необходимость возникала постоянно. Женщинам, в представлении г-на Палье, полагалось верить и слушаться, а не драться и спорить.

- Затем, что при входе вас увидит слишком много народу, - объяснил он. - Послушницы, посетительницы, священник, может быть. Могут с вопросами полезть, а зачем оно нам надо?

Сожаление в его голосе объяснялось просто — если бы он мог, он напоил бы ее снотворным еще в Париже – прямо через кляп.

Француз недоверчиво взглянул на г-на Палье и приподнялся было с сидения, но попавшую в рытвину карету тряхнуло, и он плюхнулся обратно.

– Зажать ей нос, – практично предложил он, поморщившись лишь самую малость. – И дело в шляпе – все выпьет. Можно для верности пару зубов выбить – чтобы уж наверняка.

Это последнее дополнение г-ну Палье в голову не приходило, и он заметно оживился. Да, так, пожалуй, ничего и не прольется. Протянув руку, он дернул за свисавший подле самого его уха шнурок, и кучер сдержал лошадей.

– Маленькими глотками, – сказал он, – ничего не выплевывая. Или так, как предлагает он.

Г-н Палье ухмыльнулся и, понюхав зачем-то бутылочку, осторожно поднес ее ко рту молодой женщины.

– Я подержу и налью, сколько надо, – объяснил он, даже не скрывая, насколько он не доверяет своей подопечной. – И прошу прощения, сударыня, это… там вкус… не очень.

На самом деле, он не имел ни малейшего представления, какова на вкус была та дьявольская смесь, которую он заказал у толстухи, но на всякий случай решил не только предупредить, но и даже любезно налить ей в рот не слишком много, чтобы не захлебнулась.

Убедившись, что первая порция дьявольского снадобья попала по назначению, г-н Палье не замедлил продолжить, пока бутылочка не опустела, и лишь тогда вздохнул полной грудью и принялся развязывать узлы на запястьях молодой графини. Посвящать ее саму или наемника в то, что на самом деле толстая ведьма изготовила для него средство для изгнания плода, он не собирался – за такие штучки его могли не просто выгнать, но и повесить. Однако чего не знаешь, о том, как известно, не страдаешь, а своей покровительнице г-н Палье, уже раз имевший дело с г-жой де Бутвиль, искренне сочувствовал и хотел добиться желанных для нее результатов не только из мелочной мстительности.

Карета меж тем снова тронулась с места и покатилась обратно в направлении Парижа. Г-н Палье и его соратник не спускали глаз с молодой женщины, готовые пресечь любую попытку поднять шум, но та, то ли держа слово, то ли поняв бесполезность сопротивления, молчала и выпрыгнуть из кареты или напасть на своих спутников не пробовала. Доехав до предместий, карета свернула с главной улицы на боковую, с нее – в узкий переулок, где стены домов едва ли не задевали ее стенки, и наконец остановилась – прямо перед глухой каменной стеной, в которой, однако, была проделана калитка.

– Приглядывай, – приказал г-н Палье и, до пояса высунувшись из окошка, с трудом дотянулся до свисавшего со стены шнура. Звона слышно не было, но он тем не менее уселся обратно с удовлетворенным вздохом.

Наконец в двери отворилось зарешеченное окошко, но разглядеть, кто смотрел из-за него, не представлялось возможным.

– Ее милость, – быстро сказал г-н Палье, снова высовываясь из кареты, и, не получив ответа, поспешно добавил: – графиня, вас должны были предупредить. Без имен. Ну?

Окошко безмолвно затворилось снова, и г-н Палье плюхнулся обратно на сидение, бросив на молодую женщину неприязненный взгляд.

Француз также бросил на г-на Палье вопросительный взгляд, который тот предпочел оставить без внимания, и даже отвернулся от окошка, как если бы происходящее его совершенно не занимало. Мгновения меж тем складывались в минуты, а минуты выказывали явную склонность перейти в часы, когда дверь снова отворилась, выпуская двух немолодых монахинь, одна из которых, явно подчиненная другой, обнаруживала несомненное сходство с медведицей. И, похоже, при желании вполне способна была унести свою спутницу, перекинув ее через плечо. Вздохнув с облегчением, г-н Палье снова вылез из кареты.

- Вот, пожалуйста, извольте…

Он стушевался, когда ни одна из двух женщин не обратила на него ни малейшего внимания.

-  О, наконец-то вы, милое дитя! – заворковала меньшая из них, протягивая г-же де Бутвиль обе руки с выражением такого счастья на лице, словно она привечала по меньшей мере королеву Франции. – Идемте же, вы должны быть крайне утомлены дорогой.

- Развязать? – спросил г-не Палье, и монахиня обратила на него укоризненный взор.

- Конечно же, конечно же, развязать! Господь Вседержитель, что вы сделали с бедной девочкой?!

Француз, повинуясь мрачному кивку г-на Палье, принялся методично распутывать узлы на щиколотках молодой графини.

- Вы в обители сестер святой Марии Египетской, дитя мое. А я - сестра Сен-Поль, - отозвалась монахиня тем же благочестивым тоном, но в ее серо-стальных глазах мелькнуло при этом что-то холодное и опасное. - Нам рассказали о вашем несчастье, но милость Господня безгранична, мы будем молиться за вас и с вами. Сын мой, разве нет у вас ножа, чтобы разрезать эти бесполезные путы?

- Хорошая веревка, недешевая, - возразил наемник, ничуть, казалось бы не смущенный ледяным тоном этой просьбы, больше походящей на приказ. - Еще минуточку.

- Сын мой, - проговорила сестра Сен-Поль уже с явной угрозой в голосе.

- Да все уже, все, ваше преподобие, - наемник выпрямился, ловко сматывая веревку. - Только зря вы это, все равно она еще идти не сможет.

- Он веревочку бережет, чтобы палачу подарить, - не удержалась Эмили. - На своей-то висеть приятнее.

- Сестра Сен-Жозеф поможет вам, дитя мое, - проговорила сестра Сен-Поль так, словно молодая графиня не сказала ни слова.

Наемник оскалился, но промолчал, и вторая монахиня легко, как ребенка, подхватила на руки г-жу де Бутвиль.

За калиткой оказался монастырский сад, сейчас мрачный и опустевший, хотя дорожки были аккуратно расчищены, а на голой земле не осталось и следа прошлогодних листьев.

- Самое страшное наше несчастье – это наши грехи, - сказала сестра Сен-Поль. – Не правда ли, сестра?

Сестра Сен-Жозеф выразила свое согласие с безразличием человека, глубоко убежденного в истинности всего, что говорит сестра Сен-Поль.

- Но у нас сейчас час внутренней молитвы, который мы проводим в молчании. Матушка настоятельница, несомненно, пожелает поговорить с вами после его окончания. Вы можете провести его у себя в келье.

Келья, куда сестра Сен-Жозеф принесла г-жу де Бутвиль, оказалась маленькой, темной и очень холодной. Но кроватей в ней было две, и обе были застелены. Во всем прочем, однако, казалось, что неведомая будущая соседка юной графини либо не существовала вовсе, либо не смогла оставить никакого следа на убранстве комнаты – единственным признаком того, что кто-то еще живет здесь, был бумажный цветок, заткнутый за распятие на стене, противоположной той кровати, на которую монахиня опустила г-жу де Бутвиль. И этот цветок сестра Сен-Поль выдернула механическим движением, прежде чем выйти, не прощаясь. Сестра Сен-Жозеф, также молча, последовала за ней.