От любезного предложения своего похитителя леди Винтер и не подумала отказываться.  И хотя пребывала в мерзейшем настроении, мучимая головной болью и естественными потребностями, вроде голода и жажды, нашла в себе силы улыбнуться, прежде чем ответить согласием и спросить, где они находятся, даже не надеясь на ответ.
Поведение миледи, как и ночью, было образцом покорности, но покорности спокойной – так могла ждать своей участи мученица, вверившая свою судьбу в руки Господа и уповающая на его защиту, или же дама, не знающая за собой вины в том, что ей приписывал её спутник. Ну, или леди Винтер, в чьей хорошенькой белокурой головке уже созрел план, а рукаве платья прятался тонкий шнурок,  таившийся прежде, в стыке между спинкой и скамьей сиденья и вытянутый при лукавом союзничестве ночной темноты и дорожной тряски. Из-за неё Анна несколько раз просыпалась,  но позволяла себе лишь приоткрыть глаза, чтобы определить, настал ли уже рассвет.

Помехой же немедленному осуществлению плана являлся  спутник Д`Артаньяна. Миледи понимала, что тот, как минимум бросится искать своего спутника, если она из первой же отлучки от кареты вернется одна, и, не исключено, что прежде пристрелит её, или хотя бы просто вырубит. Но подобные прогулки  – и миледи это понимала – неизбежны, а, следовательно, у неё есть время всё продумать.
- Отвратительная погода, - заметила она, выглянув из кареты, и обернулась к гасконцу, -там настолько сыро и мерзко, что я настаиваю на очень недолгой прогулке.

Обвинить предприимчивого гасконца в импульсивности и непродуманности действий миледи могла бы, пожалуй, только  если бы видела перед собой не вчерашнего мальчишку, а зрелого мужчину с репутацией умелого и ловкого интригана.  Но памятуя, сколько глупостей и какие она совершала еще лет пять назад, позволила себе молчаливую, понимающую и даже одобрительную снисходительность.
- Позвольте совет, шевалье, - произнесла она, снова устраиваясь на сидении, но  даже не стала дожидаться кивка, - либо и дальше молчите, либо давайте побеседуем о чём-то отвлеченном. Вы, верно, удивитесь, но с пленниками можно говорить не только о своих планах на убийство, не отказываясь, впрочем от их осуществления. Но если Вы в себе сомневаетесь...
Она с интересом следила за действиями Д`Артаньяна, не делая никаких попыток воспользоваться тем, что его внимание  было  сосредоточено больше на порче её одежды, нежели на том, чтобы держать саму пленницу под прицелом. А когда сочла, что тот закончил, вздохнула, и, высвободив руки из под плаща,  подтянула рукава, обнажив запястья и  заметила только:
- Сначала  оберните руки просто, не перекручивая ткань. У меня очень нежная кожа,  А Вы можете быть хоть сто раз убийцей, но извергом точно не являетесь.
Голос её при этом прозвучал почти жалобно.
В мыслях же миледи призывала себя к спокойствию и кротости, дававшихся ей сейчас необычайно тяжело. После сна в трясущейся карете её терзала головная боль, к тому же она была жутко голодна, а потому зла чрезвычайно. И желала только одного, чтобы у Д`Артаньяна не возникло ни малейшего желания к беседам, поскольку понимала, что десяток неосторожных слов могут разозлить похитителя, и что молчание  сейчас - лучший её  щит.

Отредактировано Миледи (2017-09-14 12:24:19)

Несмотря на всю краткость, ответ миледи был полон прочувствованной обреченности, а взгляд, которого так старательно избегал мужчина, выражал только два чувства: полнейшее доверие и абсолютную покорность.
- Хорошо, месье.
Прежде чем поворачиваться, она убрала руки за спину, правда под плащом, но была уверена, что такая малость не помешает столь опытному в деле связывания женщин мастеру, как молодой гасконец. Привстала с намерением развернуться и едва удержала равновесие, однако, переступив на дне кареты, запнулась о собственную сумку и с негромким возгласом упала спиной прямо на своего неосмотрительного в приказах пленителя.
- Прошу прощения, - шёпотом произнесла она, оказавшись на коленях у Д`Артаньяна и  боясь сделать лишнее движение, чтобы не сползти с них на грязный пол кареты, но не размыкая сцепленных за спиной рук, - Вы… позволите?

Что именно графиня оставила угадывать  гасконцу, благо вариантов в её воображении было много, а что там нарисуется в фантазии мушкетёра, с полуночи думающего только о мести леди Винтер не могла даже предположить.

А ведь она всего-то хотела опереться о его плечо, чтобы встать, но, видимо утратив любовь всей жизни, молодой дворянин утратил и те незатейливые представления о благородном обхождении с дамами, которые имел. Не имея иного выбора, леди Винтер страдала молча.
Однако, даже после того, как Д`Артаньян развязал ей руки и смог  удостовериться, что грубые тряпичные жгуты успели оставить на её коже заметные синяки, графиня продолжила безмолвно и кротко страдать от жестокой несправедливости бытия. Только старательно растирала занемевшие, совершенно ледяные пальцы и отогревала ладони своим дыханием.

Леди Винтер была слишком хорошо воспитана, чтобы позволить себе оскорблять дворянина за жест доброты.  Пирог она взяла и даже зажмурилась, ощутив пальцами тепло, еще таившееся под румяной печёной корочкой. Но есть не стала, хотя рот её наполнился слюной, а желудок сжался едва ли не болезненным спазмом.
- Заберите, - она опустила угощение в корзинку и тихо, жалобно попросила, - и убейте меня.  Вашей нелепой мести всё равно кому мстить, так пусть она свершиться, и в Париже Вас будут ждать субретки, белошвейки и неверные жёны. Вы чудовище, шевалье. Вы… Вы измучили меня так, как не удалось бы ни одному мастеру пыточных дел, и, верно, достаточно уже натешились. А потому давайте кончим… и я избавлюсь от этой безумной головной боли.
Она и впрямь была измучена. Хотя выглядела скорее утомленной и опечаленной, нежели терзаемой незримым, стискивающим её голову железным обручем.

Отредактировано Миледи (2017-09-14 18:49:14)

Разрушать чудесную убеждённость гасконца в том, что Святой Пётр пропускает за небесные врата хорошеньких прелюбодеек, миледи не спешила. Вряд ли возможность встретить в аду свою возлюбленную, вдохновит Д`Артаньяна на то, чтобы тотчас пустить себе пулю в висок.
- Не пройдёт, - уверенно заявила она, - Я замёрзла. День в постели и горячее питьё и то не спасут меня теперь, а впереди еще Бог знает сколько дней такого ада. Безумец, Вы  ведь желали моей смерти, так будьте довольны, теперь я сама мечтаю о ней и готова на коленях  молить Вас о последней милости.

Взывать к состраданию человека, которого варёное яйцо занимает куда больше мучений несчастной женщины, было, похоже, бесполезно.
- Хотя бы верните мне Библию, - попросила леди Винтер жалобно, - пока Вы утоляете голод, я попробую найти утешение в любимых стихах.  Могу прочесть и для Вас, если, конечно, в Вашей душе еще есть место для Бога и его милостей.

Мысль, посетившая леди Винтер в момент, когда гасконец  достал таившийся между страницами Библии сложенный лист бумаги, была поистине еретической и сводилась к тому, что Господь, вполне возможно, полагает излишним дожидаться смерти чад своих многогрешных, дабы определить, кто и какой кары достоин, а устраивает всё так, чтобы своё людишки отстрадали своё еще до смертного часа, посылая им горести, невзгоды и особенных таких людей, которые, появляясь в жизни даже ненадолго, ухитряются разрушить всё самое ценное, круша бездумно основы мирного существования того, чьей карой назначены свыше.
Вопрошать Бога: "За что?" миледи не стала бы. Но была совершенно уверена, что даже всё её грехи и ошибки вместе взятые не столь велики, чтобы посылать ей в качестве кары любопытного наглеца, с равной лёгкостью пренебрегающего и честностью и честью.

Бледная и испуганная, какое-то мгновение она напряжённо смотрела в упор на Д'Артаньяна, а потом бросилась на него, стремясь вырвать лист из его руки
- Ради всего святого, шевалье, не смейте!

- Только не ему, - выдохнула Анна,  попытавшись снова встать, - всем, что есть для Вас святого, Д`Артаньян, заклинаю Вас, порвите это письмо и выбросите, сожгите, но...

Нет, не просто так тогда, в кабинете, этот листок упал под стол –  нужно было увидеть в этом волю Провидения и хотя бы спрятать письмо надёжнее, если не выбросить, отказавшись от затеи.
- … довольно уже насмехаться надо мной после того, как вы похитили меня, обокрали, истязали и мучили. Я не понимаю даже, чего Вы от меня хотите… и ради чего?

Она зажмурилась, переживая не горечь и боль не понимания, а новый приступ головной боли и прижала пальцы к вискам, массируя их, чтобы хоть самую малость утишить эту боль и сдавленным, бесцветным голосом попросила:
- Вы можете дать мне воды? Просто воды.
Если голод она способна была стерпеть, то истязать, ко всем прочим мучениям, себя жаждой по своей воле решительно не собиралась.

Слова мужчины со здоровым аппетитом, едва ли знающего на собственном опыте тяготы голода и насколько тяжело или легко его переносят разные люди, Анну даже не растрогали. Она прекрасно знала, зачем отказывается от еды именно в дороге, и причиной был не только более чуткий у голодного человека сон. Ум человека сытого склонен пребывать в лености, тогда как голод, не хуже кнута, подстёгивает изобретательность. А за три дня…  девочка Анна де Бейль, едва сбежавшая из монастыря страдала бы не столько от отсутствия еды, сколько от мыслей о том, что ей нельзя ничего будет есть столь долгий срок. А леди Винтер прекрасно понимала, что к концу второго дня взятой аскезы, чувство голода притупится, тем более, если бóльшую  часть времени постараться не бодрствовать, а спать, а силы от сидения в карете едва ли истощатся настолько, чтобы она не смогла нажать на курок или ударить предприимчивого мушкетёра ножом в грудь. Ну, или в спину – смотря по ситуации.
Но так же знала, что особы нервные, болезненные и слабосильные и через день «без маковой росинки» во рту склонны падать в обморок, особенно когда рядом есть заботливые мужские руки, готовые их подхватить.  И о последней женской наклонности известно было всем – как тем барышням, которые его изображали, так и тем мужчинам, каковые вынуждены были верить подобным объяснениям, не имея иных.

Она упрекнула гасконца в бесчестности и несправедливости, но признавая тщетность всех воззваний к его душе и благородству, замолчала, закутавшись в плащ и постаралась устроиться как можно уютнее и удобнее, чтобы снова уснуть.
Однако просыпалась несколько раз, а однажды напомнив Д`Артаньяну, что испытывает сильную жажду попросила позаботиться о том, чтобы  напоить её хотя бы вместе с лошадьми на ближайшем постоялом дворе.
А во время второго связывания рук, фыркнула раздражённо и сказала, что с удовольствием избавит его от необходимости развязывать её, если он не испытывает удовольствия от вида синяков на её коже и всё же хоть в такой малости проявит милосердие и, как обещал, обернёт ей запястья платком.

Ни о лошадях, ни о кучере, ни о том, что досталось гасконцу после того, как он обыскал  дорожную сумку, миледи не волновалась.  Как и о том, что он найдет и присвоит себе, когда заглянет в  сундук, привязанный на запятках кареты – сколь бы ни были дороги вещи, они точно не стоили ничего, когда на кону оказалась её жизнь.
Единственное о чём следовало думать – это о том, когда же наконец сойдутся воедино время, место и возможность.

Пока ни одна из кратких прогулок такой возможности не предоставила. Но впереди была ночь, а графиня даже весьма невысоко оценивая большую часть действий своего похитителя, полагала, что он всё же не настолько глуп, чтобы не дать отдых лошадям и не настолько опасается её, не выказавшую никакой дерзости или непокорности, чтобы  провести ночь в карете, а не поискать пристанища на постоялом дворе.

Они миновали несколько придорожных трактиров, и уже в сумерках, когда даже кучер подал голос, выражая беспокойство о лошадях, проехали мимо старого пепелища на месте, где был, верно, очередной из них. Там удалось только напоить лошадей, на случай, если всё же придется заночевать  у дороги. Однако, едва карета поднялась на вершину небольшого холма, кучер крикнул, что видит впереди какое-то строение, а чуть позже миледи услышала голос Планше, вероятно, отправившегося вперед и вернувшегося с радостным известием, что постройка является мельницей.

«Очень славно», - леди Винтер открыла глаза, удержав желание повернуться к окну и выглянуть наружу.
Синеватые сумерки  уже смешали все цвета и оттенки в сине-серую гамму, а лицо Д`Артаньяна, сидевшего напротив, выглядело бледным пятном, размеченным тенями.
Заговаривать первой она не стала, храня верность избранной тактике и зная, что всё равно не сможет повлиять на решения упрямца, каким бы оно ни оказалось.