- Это я, - спокойно ответила молодая женщина в черной, вдовьей, изрядно ношеной накидке. О том, что у этой, некогда дорогой вещи, было немало славных дней в прошлом, ненавязчиво сообщали местами вылезшая до подшерстка кунья оторочка и легкий затхлый душок, который присущ вещам, долгое время пробывшим в сундуке, выставленном на чердак.
- Входите, - она посторонилась, впуская гостя в маленькую темную прихожую, - Вы взяли всё, что нужно?  Действительно, всё?
В голосе мадемуазель Гено послышалось беспокойство.
Когда месье Паризо, склонив голову, словно привык часто стукаться макушкой о верхние перемычки дверных косяков, прошёл внутрь, в прихожей стало  тесно, а мадемуазель Гено,  не принадлежащая к числу тех особ, которых называют миниатюрными, в силу их скромного роста, почувствовала себя крохотной и пугающе-беззащитной.

«А ведь еще можно отказаться», - подумала она, отступая  не в стремлении скорее провести гостя  на кухню, где уже было приготовлено то, что она полагала необходимым для их встречи, а в инстинктивном желании оказаться подальше от этого человека.

Отредактировано Миледи (2017-10-29 20:29:28)

Предусмотрительность гостя, казалось, произвела благоприятное впечатление на молодую даму – во всяком случае, взгляд её потеплел, когда она вскинула голову и оценивающе посмотрела в лицо месье Паризо. 
- Это для мадемуазель Гено, - короткая, нервная усмешка, тронула губы временной хозяйки этого тихого домика, - вот то, что Вам стоит знать о работе, а это, узкая ладонь её рыбкой скользнула в запах накидки и  выскользнула уже с небольшим мешочком, - то, о чём стоит думать. Здесь четверть. Остальное получите, когда проводите меня до кареты.

Говорила мадемуазель быстро и с той напористостью, которая выдает нетерпение, свойственное человеку, привыкшему приказывать и оказавшемуся в ситуации, когда он должен облекать свои желания в более мягкие формы, превращая в просьбы и тонкие условия.
- Или донесёте, - смешок, обозначивший, что сказанное  стоит принимать, как шутку, вышел слишком нарочито-резким, нервным.
На кухне, на краю большого, недавно выскобленного стола стояла корзинка,  в которой виднелось горлышко винной бутылки, а подле   находился аккуратный сверток бинтов и керамическая баночка. Дама определенно побеспокоилась о том, что мог, всилу грубости натуры и простоты восприятия, забыть её гость.

Отредактировано Миледи (2017-10-30 09:53:07)

Мадемуазель Гено отступила в сторону, когда Паризо легко, без видимого усилия сдвинул стол.  Лицо её было спокойно и бледно, словно у статуи - бесцветные губы и прозрачные, светлые, словно  льдистый рисунок на оконном стекле на фоне зимнего неба, глаза  только усиливали это сходство. Руки она спрятала под накидку,  и сжала  пальцы в замок, чтобы унять легкую дрожь, которая могла бы выдать этому молодчику её состояние.
И хотя смотрела молодая женщина в сторону Паризо, но взгляд её не задержался ни на его торсе, ни на руках, ни на лице, грубая привлекательность которого не была омрачена такими излишествами, как выражения лукавства, иронии или тонкой насмешки.
Раз за разом мысленно, словно "Gloria Patri"  она повторяла "Еще можно отказаться и уйти. Оставить всё, как есть". Мысль эта, превратилась в  какой-то словесный Уроборос, вытеснив все прочие и успела прокрутится столько раз, что утратила всякий смысл.
Слова помощника палача заставили женщину вздрогнуть и только теперь она увидела, что Паризо разделся до пояса.  Зачем вот только?
- Уже? - прошептала она, когда взгляд её обратился к нехитрому приспособлению,  ждущему своего не часа даже, минуты.
"Еще можно..."
- Я... - начала она, замялась и тихо,  почти неразборчиво, пробормотала, - Я не хочу, чтобы кто-то  мог.. услышать.
Пальцы её, путаясь в петлях унылого банта под горлом,  не сразу справились с мятой и перекрученной от времени лентой, но под накидкой оказалось  совсем простое платье, явно купленное у старьёвщика с тем же равнодушием к его виду и состоянию, с каким была  выбрана накидка. А вот рубашка из снежно-белого, тонкого полотна явно принадлежала самой даме.
Ослабив  шнуровку лифа, мадемуазель Гено стянула вниз по плечу широкую лямку платья и рукав рубашки, открыв не до конца шрам в форме цветка,  чьё значение было известно каждому.

Какая ирония: проступок Паризо и неосмотрительная несдержанность в словах тех, кто знал о нем непосредственно,  заставили этого простого парня взяться за противозаконную эту работу, которая в одночасье сделает его человеком достаточно богатым, чтобы не задержаться ни дня в Париже, и забыть о мрачном своём ремесле, перебравшись в какой-нибудь провинциальный город. Миледи, а под небрежно выбранным именем мадемуазель Гено,  перед  Паризо предстала именно она, по достоинству оценила все нюансы игры случайностей, глупостей и сомнительного везения, когда узнав историю, в которую вляпался этот красавчик, решила, что не имеет права упустить шанс заставить одного мастера добрых дел исправить то, что сотворил с нею другой.

Отредактировано Миледи (2017-10-31 08:19:07)

Ощущение беззащитности перед этим массивным, сильным, полным витальной силы мужчиной испугало Анну куда больше, чем ожидаемая боль. Узы собственного выбора оказались прочнее любых оков уже потому, что сбегать от своей цели, оказавшись в шаге от неё было бы полной глупостью, независимо от степени безрассудности этой цели.  И не стыдливость вызвала в ней протест против  требования Паризо раздеться, а именно страх лишиться даже такой почти иллюзорной защиты, как платье. Защиты не тела, но собственной сущности.
- Нет, - тихо, но твёрдо произнесла Анна, - рукав можно спустить ниже или разорвать. Не больше.
Последние слова прозвучали тоном почти приказным, и миледи напомнила себе, что мадемуазель Гено в глазах Паризо – не более чем удачливо разбогатевшая воровка или ловкая шлюха.
- Мне… мне страшно, как никогда в жизни, - прошептала она после и прикрыла глаза, когда слух её уловил зловещее шипение мгновенно вскипевшей на раскаленном металле и испарившейся слюны, - но… Вы же помните, ожог должен быть почти естественным, так, словно он…случаен.
От мысли насколько обширной и болезненной будет эта «случайность»  миледи замутило и она могла только порадоваться, что уже само ожидание этой встречи лишило её утром аппетита.

Отредактировано Миледи (2017-10-31 08:19:34)

- Утюг? - слабым голосом переспросила миледи, представив тотчас огромного черного монстра, с раскаленной  от находящихся во чреве утюга угольев  основанием и ручкой выгнутой, словно спина кота, готового к драке, - ну конечно, что может быть лучше утюга...
Нервический смешок изогнул её губы, а взгляд сделался едва ли не умоляющим, когда рука молодого палача  оттянула было ворот сорочки.  И она поняла вдруг с обреченной отчетливостью, страх, который проснулся в ней,  был не просто инстинктивным стремлением любого живого существа избежать боли,  особенно боли уже знакомой - это был ужас из прошлого, живший в ней все эти годы, навещавший в ночных кошмарах и случайно всплывающих при каких-то чужих фразах, или при виде казней, если  случалось оказаться на площади во время этого поучительного для толпы развлечения. Она могла бы сбежать от Паризо, от отступиться от своей идеи скрыть никому не нужную истину за преступлением, изуродовав на всю жизнь собственную руку.
Пожалуй, не случись той поездки в Бетюн, на память о которой ей остался шрам на бедре,  она испугалась бы самой мысли пройти через эту пытку добровольно второй раз.  Но рана зажила, шрам оказался не так уж и страшен, и зеркала говорили ей, что люди и не догадаются об этой метке на её теле, как не догадываются о клейме, когда смотрят на её лицо.
Что в сущности изменится, если на месте лилии,  выжженной на её коже будет  просто ожог?
Любовникам, что остаются на ночь он будет безразличен, как и позорный цветок, но зато  ей не придется ежеминутно думать о клейме,  в минуты, когда её женская добродетель будет подвергаться атаке со стороны какого-нибудь пылкого поклонника при свете дня.  За работу Паризо она заплатит золотом, за избавление от  бесконечной тревоги - несколькими минутами страха и несколькими секундами боли, которая помнилась ей жуткой, но как не убила её  десять лет назад, так не убьёт и теперь,
Мысли эти сложились куда быстрее, чем Паризо  протянул меж пальцев кожаный ремень,  и  Анна, не сводившая взгляда с рук мужчины, словно заворожённая этим простым действием медленно кивнула, хотя легко могла бы сказать, что ей не жаль ни  платья, ни сорочки.
Само платье было ей широко, потому  достаточно было просто ослабить шнуровку и опустить лиф на талию,  но с рубашкой это не вышло.  Ворот хоть и оказался недостаточно широк, чтобы поступить с рубашкой так же. Не потому что она не смогла бы выпростать руки из рукавов, потому что после, натягивать её на изувеченную руку было бы неудобно. 
Сняв рубашку, она прижала её к груди, и вдруг поняла всю нелепость этой попытки прикрыться.  Через минуту она все равно окажется связанной, привязанной к стулу, или разложенной на столе без возможности дергаться, чтобы не испортить старания палача...
- Что... дальше? - сдавленно спросила она и закусила губу, чтобы не произнести: "Я передумала".

Заботу палача миледи оценить была не в состоянии, особенно после того, как, почти не дыша, перетерпела все манипуляции Паризо с длинным ремнём. Уверенные действия молодого палача, как ни странно,  успокаивали… до тех пор, пока Анна не представила, как он вот так же равнодушно вяжет руки заключённым, тем кого ждёт клеймение или тем, от кого следует добиться каких-то признаний…
Сколько раз этот молодчик уже проделывал подобное с женщинами?  С молодыми и старыми, хрупкими или мужеподобными?
Анна попробовала пошевелить кистями рук и чуть сжала лопатки, почти сразу расслабив спину… руки слегка тянуло, но сами ременные петли охватывали их не причиняя боли.
Ответ напрашивался сам собой – достаточно, чтобы  скрутить легко и быстро и не задуматься, а не  слишком ли расстарался, доверяя опыту и умению.
- На пол? Но… Вам… - глупее вопроса в своей жизни графиня Винтер, самозванка, отравительница, исполнительница разной сложности и деликатности поручений монсеньора, соблазнительница и шантажистка, еще не задавала, - вам будет удобно?

Её меньше всего волновал вопрос комфорта для самого Паризо, но вот то, что его неловкость или неудачное положение её руки по отношению к той жуткой штуковине, что лежала пока на жаровне, могут повлиять на результат процедуры – тревожило весьма и весьма.

Анна нервно сглотнула, в смущении опустив взгляд вниз, не думая ни о том, что полуобнажена, ни о том, связана, и даже о том, что через несколько мгновений не сможет ничего сказать – ни глупого, ни умного.
Переступила с ноги на ногу, чувствуя, как внутри всё медленно остывает… и сердце, словно боясь замереть в этом разливающемся из подреберья холоде, билось невероятно быстро, и так сильно, что Анне, как бы ни тривиально это не было, казалось, что даже Паризо может услышать его стук.
- Помогите мне, - почти беззвучно, едва разлепляя губы, вымолвила она,  сделав два медких шага к расстеленному на полу фартуку и  понимая, что опускаясь на колени со связанными руками и оттого не имея возможности даже подобрать юбку, рискует просто упасть.
- И давайте… быстрее с этим покончим, - последних слов Паризо уже мог и не расслышать.

На какой-то миг, леденящий душу страх сменился ненавистью к Паризо, к его грубым сильным рукам, резкому запаху здорового мужского пота,  глубокому голосу и простым, коротким фразам. К той власти, которую леди Винтер не просто дала ему над собой, а оплатила золотом, вверяя этому человеку и тело своё и тайну, печать которой отравляла последние годы её жизни.  Разумом она понимала и необходимость кляпа и то что ради себя же должна быть бездвижна, но разум оказывается бессилен перед инстинктами, когда всё существо человеческое протестует против вершащегося над ним насилия, пусть даже стократ оправданного.
Двигаться Анна не могла – лишь дернулась в момент, когда руку ожгло прикосновение раскаленного железа. А крик неясным мычанием  растекся  в груди и в одно мгновение её перестали волновать и связанные руки и ноги и кляп во рту, и грядущее, и прошедшее – мир сосредоточился в том месте, где до сегодняшнего дня таился проклятый цветок, вручаемый правосудием тем, кто преступал закон.

Из глаз полились слезы, а когда  Паризо перестал  удерживать её так, чтобы терзаемое новым клеймом плечо находилось вверху, она  уткнулась лбом в гладкую, темную кожу фартука, служившего подстилкой, и плечи её затряслись от рыданий,  не имевших, как и боль, возможности выйти  голосом.  И эта нынешняя боль казалась ей сейчас стократ сильнее той, что помнилась.

Отредактировано Миледи (2017-11-01 05:22:50)

Испытанное однажды пережить снова гораздо проще - так Анна полагала с самых юных лет, вспоминая слова матери и рассуждения ее подруг - таких же, как она замужних дам,  самые счастливые из которых каждый год носили под сердцем очередное дитя, а самые несчастные  периодические оплакивали тех из малышей, кого уносили хвори.
Но проще не оказалось.  Она раз за разом  чувствовала сопротивление кожаного кляпа, когда инстинктивно пыталась стиснуть зубы,  но без него, верно искусала бы в кровь губы, не говоря уже о том, что на крики точно сбежались бы соседи скромной вдовой портнихи,  оставившей за вполне разумную плату свой дом на остаток сегодняшнего дня. Даже после того, как сама пытка закончилась,  боль в обожжённой руке была такой, что  не  будь она связана и не удерживай её Паризо, миледи бы  верно билась сейчас в истерическом припадке, рыдая и осыпая проклятиями всех, кто, так или иначе, был виновен в её давних заключениях и мучениях нынешних.
Утешительные слова палача она приняла почти с благодарностью и искренней верой.  А когда тот освободил её руки и занялся ожогом,  попыталась отстраниться, однако всё пережитое настолько ослабило её, что Анна не нашла в себе сил протестовать против его заботы. Только от кляпа поспешила избавиться, чтобы не вздохнуть даже - глотнуть воздуха.
И ответила бы мужлану, пекущемуся о своих деньгах, если бы способна была  в эту минуту выражать мысли, а не претерпеваемую муку.
Потому извлекать смысл  Паризо пришлось из  череды скулящих всхлипов, начавшихся с высокой ноты и  постепенно  угасших когда добровольной жертве его жестокой заботы  понадобилось сделать новый вдох.
Следующая попытка ответить уже была лучше и между  прерывистыми  вдохами сквозь сжатые зубы, Анна, на выдохе смогла произнести что-то вроде: "аааа-ууу-у", закончившееся всхлипом и для пояснения значения такого ответа отрицательно мотнула головой.  Но на ум уже приходили и понятные каждому французу слова, преимущественно проклятия и сортовая брань,  доселе не достававшаяся от миледи даже нерадивым служанкам.

Отредактировано Миледи (2017-11-01 14:15:21)