Потрясения, выпавшие на долю мэтра Салландра, не завершились с уходом мадемуазель де Лекур. Не прошло и четверти часа, как в лавке звякнул только повешенный колокольчик. Об пол – не то гвоздь был вбит скверно, не то потолочная балка оказалась трухлявой. Закрыв за собой дверь, Теодор пинком отправил его в угол. И снял шляпу, стряхивая с нее капли дождя.

– Милейший, мне понравился ваш дю Белле. У вас есть еще один?

Несчастный книготорговец с усилием отвел взгляд от щедро забрызганной стопки памфлетов у входа.

– Дю Белле, сударь? Дю Белле, дю Белле…

Бочком-бочком он пробрался в дальний угол, где стоял полуразвалившийся шкаф, просевший под тяжестью заполнявших его томов. Снял с нижней полки порыжелый томик in-octavo. Сдул с него пыль. И показал покупателю разом торжественно и боязливо.

– Извольте, сударь, пожалуйста, сударь, Poemata… гм.

Растерянность, изменившая разом и его лицо, и голос, объяснялась легко. Пробираясь назад к бретеру, он заглянул в книгу. И спохватился, что написана она была на латыни.

– Orbis praeda fuit, – перелистав в свою очередь ветхие страницы, Теодор захлопнул томик, – totum quae exhauserat orbem. Кстати, о добыче. Где проживает месье де Берсед?

– Берсед, Берсед… – так ошарашен был мэтр Салландр, что не сразу осознал, что слышит это имя не в первый раз. – Позвольте… это мадам де Петрильи племянник? О! А! – тут физиономия книготорговца приобрела некоторое сходство со свеклой. И он натужно закашлялся. – Гм. Гм. У Гедонских ворот они проживают, сударь. Вот прямо напротив тюрьмы, стало быть.

Несколько минут спустя Теодор спешился перед угловым домом на улице Дофина. Небрежно обмотал поводья своей лошади вокруг коновязи. И взялся за начищенный до блеска дверной молоток.

– Шевалье де Ронэ, – сообщил он отворившему слуге. – К месье де Берседу.

При внезапном появлении немолодой дамы Теодор поднялся. И чуть не выругался, когда она заговорила. Что он успел наболтать, этот мерзавец?

Причины, побудившие бретера отправиться к жениху мадемуазель де Лекур, для него самого оставались тайной. Спроси его кто-нибудь, за каким чертом он решил вступиться за девушку, о которой знал только, как она смущается и краснеет, он сказал бы, верно, что любит лезть не в свое дело. Или что ему не понравился Берсед. Или Лекур. Но спросили его совсем не это.

– В свое оправдание, мадам, могу лишь сказать, что я не был единственным.

Обращенные к мужчине, эти слова прозвучали бы оскорбительно. Но взгляд, который Теодор поднял на мадам де Петрильи, был откровенно лукавым. Без малейшей толики вызова.

Во взгляде бретера сверкнула молния. И улыбка исчезла.

– Только на том свете, мадам. Боюсь, я приложил все усилия, чтобы месье де Лекур меня и на порог не пустил. Но в том, что касается месье де Берседа, – он коснулся эфеса, – я не могу с вами не согласиться.

Г-жа де Петрильи гневно сдвинула брови.

- Значит, вы напишете мадемуазель де Лекур письмо. С извинениями, - сухо проговорила она. - Или вы и писать не умеете?

- Тетушка, - пробормотал не на шутку обеспокоенный г-н де Берсед. - Я… я, пожалуй, пойду… К господину де Лекуру.

– А я, пожалуй, откланяюсь. – Будь мадам де Петрильи лет на тридцать – или даже на двадцать – помоложе, Теодор сообщил бы ей, что она прекрасна в гневе. – У вас голос сирены, мадам – задержись я еще минуту, я уже не смогу уйти. А компрометировать еще и вас не входит в мои планы.