После эпизода Победителей не судят? 26 января 1629 года
- Подпись автора
Никто.
И звать меня никак.
Французский роман плаща и шпаги |
В середине января Французскому роману плаща и шпаги исполнилось 17 лет. Почитать воспоминания, связанные с нашим пятнадцатилетием, можно тут.
Продолжается четвертый сезон игры. Список желанных персонажей по-прежнему актуален, а о неканонах лучше спросить в гостевой. |
Текущие игровые эпизоды:
Текущие игровые эпизоды:
Текущие игровые эпизоды: |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Французский роман плаща и шпаги » Часть III (1629 год): Жизни на грани » Те, кто сидит в тюрьме, и те, кто должен сидеть. 26 января 1629 года
После эпизода Победителей не судят? 26 января 1629 года
Никто.
И звать меня никак.
Из кабинета г-на кардинала Шере вышел в состоянии столь близком к отупению, что дожидавшийся его г-н Бутийе вынужден был его окликнуть.
- Хорошие новости? Только не говорите, что монсеньор приказал вам молчать, - сказал он, когда они оказались у него в кабинете и он закрыл за ними дверь.
- Нет, - честно признался Шере. - Но боюсь, что он либо об этом забыл, либо не счел нужным напоминать.
Несколько мгновений г-н Бутийе пристально на него глядел, а затем, сообразив, похоже, что врать в таком деле было бы невероятной глупостью, пожал плечами.
- По крайней мере, люди господина капитана станут лучше к вам относиться, - заметил он. - Вы ведь ушли еще до захода солнца вчера?
Шере молча кивнул.
- И не спали? Идите к себе, Шере, я скажу господину Шарпантье, что до полудня вас не будет.
Шере подумал про свое новое поручение и нерешительно спросил:
- А можно, до вечера? Господин кардинал хотел, чтобы я кое-что выяснил…
Г-н Бутийе кивнул так уверенно и с таким благожелательным видом, что у Шере тут же возникло подозрение, что тот все знает и одобряет, и он думал об этом, и поднимаясь по боковой лестнице, и развязывая завязки кошелька, и расстегивая куртку, и стягивая чулки, когда вдруг в дверь постучали.
Шере чуть не свалился со стула - но нет, задвижка была задвинута, а он был еще совершенно одет, и ставни были закрыты, и…
- Вас какой-то там спрашивает, господин Шере! - звонкий голосок пажа звенел, казалось, на весь чердак. - Говорит, с запиской, в ваши руки только!
- Иду!
- Он в кордегардии!
Из кордегардии Шере Папашу Бовара увел, едва прочитав записку - едва ли три слова, написанных знакомым неразборчивым почерком. Вести его во дворец он не решился, но к счастью, до ближайшего трактира было рукой подать, а в такое время посетителей там было немного, и подслушивать было некому. И, хотя сам рассказ не занял и пяти минут, подробности его Шере выспрашивал еще добрых полчаса, перебивая то и дело и сетуя на занятость, которая никак не позволяла ему уйти прямо сейчас.
- Ну то есть точно завтра? - спросил он напоследок, уже встав и расплатившись за распитые ими на двоих три бутылки.
- А че тянуть-то? - искренне удивился Папаша Бовар и тут же извинился, икнув. - Дело ж ясное, и свидетель… это, и споймали на горячем, и запираться он тож не будет, он же понимает, что все одно.
- Понимает, - Шере думал уже о другом, и по нему это было видно. - Ну что же, выпейте, значит… за здоровье.
- За упокой души, - поправил Папаша Бовар, но Шере его уже не услышал, спеша назад.
Покинув Пале-Кардиналь какими-то пятью минутами позже, он отправился к церкви Сен-Жермен л’Оксерруа, а от нее - к берегу, где нанял лодку, чтобы переправиться на Левый берег. Выбрав сперва пристань у улицы Сены, он в последний момент велел лодочнику грести к северу и выбрался на берег у самого Нового моста - не самый быстрый путь и не самый дешевый, но зато он мог быть уверен, что за ним никто не проследил.
Следующий час Шере провел в лавке старьевщика, откуда вышел одетым много беднее чем входил - единственным, что уцелело от его скромного платья, была подаренная Реми куртка, но и ее он нес сейчас не на плечах, а в тючке, который у него попыталась выхватить на Новом мосту какая-то девица. Удар ли надетого заблаговременно на руку шипастого кольца заставил ее отшатнуться, или поток отборной брани - не играло роли, больше его не задел никто, и вскорости Шере переступал уже порог крошечной часовой мастерской на самой границе между Новым рынком и кладбищем Невинноубиенных.
В мастерской было темно, и часовщик, притулившийся у самой двери со своей лупой и положенной на колени деревянной доской, служившей ему верстаком, не поднимая головы указал посетителю на расшатанный табурет.
- Погодите.
Шере послушно занял предложенное место.
- Как ваши дела, господин Бодо? Как Марта?
Часовщик вздрогнул, и очки у него на переносице закачались.
- Господин Шере! - теперь он отложил свою работу и вскинул голову, позволяя разглядеть худое, не по годам морщинистое лицо, на котором, обнажая гнилые зубы, сияла искренне радостная улыбка. - Все так же, вашими молитвами, все… ну, гм. Потихоньку, потихоньку. Скрипим, да. А ножны ваши как?
Разговор затянулся часа на четыре, но дверь мастерской г-н Бодо старательно запер уже через полчаса, а окон в крошечной лавчонке не было вовсе, и оттого даже самый любопытный сосед не смог бы сказать, о чем шла речь - разве что тихое позвякивание инструментов еще было кое-как слышно снаружи. Когда же дверь, наконец, распахнулась, зимнее небо над головой начало уже темнеть и г-н Бодо, вышедший на улицу, чтобы проводить заказчика, выглядел утомленным и встревоженным.
- Я ничего не обещаю, сударь, - проговорил он тоном человека, в который раз повторяющего одно и то же, - вы же знаете, такая тонкая вещь. Но если вы…
- Я буду очень осторожен, - тем же тоном ответил Шере и крепче прижал к себе потяжелевший тючок, - и я все понял. Не волнуйтесь, господин Бодо, и здоровья вашей Марте.
- И вам, и вам… И процветания… Вы уверены, что вы можете себе позволить?..
Сочувствие во взгляде Шере было неподдельным. Маленький грустный беарнец жил впроголодь и не вылезал из долгов, пока его единственная дочь умирала от чахотки, и однако находил в себе силы беспокоиться о том, кого полагал другом - нынешний жалкий облик Шере пробудил в нем тревогу и он поначалу не хотел даже брать с него денег за работу. Шере пришлось клясться всеми святыми, что он делает свой заказ не по доброте душевной, и уверенности в том, что он смог убедить часовщика, что говорит правду, у него не было.
Несколько минут спустя он вошел под дымные своды «Коронованной редиски», где завсегдатаи встретили его мгновением настороженного молчания, прежде чем снова вернулись к своим делам. Шере, однако, сразу подошел к хозяину.
- Есть дело, - сказал он. - Человек для шести. Чистое.
Никто.
И звать меня никак.
Барнье чувствовал себя отвратительно.
Бессонная ночь была меньшей из его бед. После погони по Сен-Манде, после встречи с человеком, в котором он с глубочайшим удивлением узнал полковника из-под Ларошели, после того, как под ноги упало тело с простреленной грудью...
Слишком много событий для одного человека. Даже если человек этот - хирург гвардейской роты Его Высокопреосвященства.
Тюрьма оказалась местом гадким в высшей степени - и весьма вонючим. Барнье успел еще порадоваться, что смог отправить весточку Доминику (впрочем, ни на что не надеясь и не рассчитывая, но вдруг?..), а потом его потащили на допрос, но выглядел он уже не так презентабельно, как обычно, а тот полковник, объявивший его убийцей, вообще не явился - наверное, все уже пересказал, и ему поверили, конечно. Дворянин, да еще и при деньгах - попробуй не поверь.
Барнье все понимал. Может быть, даже слишком хорошо. Поэтому и запираться не стал.
Свидетель? Нашли над трупом?
Чистая правда, и свидетель был, и труп тоже был...
Что тут скажешь.
Кавуа вытащил бы его, если бы знал, и если бы мог - Барнье не был уверен даже в том, что капитана нашли живым. Но если бы... Да тюрьму разнесли бы по камешку, вздумай судейские упираться! Если господин капитан хочет кому-то лично голову оторвать, поперек дороги лучше не становиться.
Хирург невесело усмехнулся.
Что там впереди, петля?..
Он знал, как умирают в петле. И подумывал, не использовать ли вшитый в одежду флакончик с ядом, припасенный совсем на другой случай. Но время еще не вышло.
Он бродил по камере, брезгуя садиться, ждал вестей - или чего бы то ни было. Ощущение, что оболгал сам себя, тоже не добавляло хорошего настроения, и выглядел Барнье натуральным живорезом - каким, в общем-то, и был. И кому какая разница, что людей резал он их по их доброму согласию (обычно), в уютных комнатах, при хорошем свете...
Цинизм из северянина сейчас хлестал фонтаном, только делиться им было не с кем. В камере подобрался весьма своеобразный люд.
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
У Фернана де Понсеваре, капитана городской стражи Сен-Манде, в подчинении находилось целых десять человек, которые обходились городскому совету куда дешевле чем их отсутствие - или, по крайней мере, так утверждал сам капитан. Столь близко от Парижа в городок то и дело забредали самые странные люди, и капитан заботился, чтобы они не нарушали ни ночной его покой, ни дневной.
Будучи гугенотом, на винопитие он смотрел весьма неодобрительно, и поэтому в камере хирурга встретили страдающий молча от похмелья торговец кожей из Мо, имевший неосторожность поднять кулак на городского золотаря, и сам этот золотарь, мирно храпевший в углу. Последний, впрочем, покинул тюрьму, сразу же как проснулся, в отличие от первого, вынужденного заплатить и за разбитый кувшин, о котором он ничего не помнил, и за скудный завтрак, к которому он не прикоснулся, и за постой. Капитан не угрожал, конечно - лишь уточнил, сколько ночей уважаемый г-н Перон собирается провести под его крышей.
После этого камера опустела, если не считать забившегося в угол оборванного мальчишки, попеременно то всхлипывавшего, то хлюпавшего носом - по словам золотаря, на следующее утро его ждала пеньковая подружка, за кражу котелка у г-на кюре. Торговец, уходя, оставил ему не съеденный завтрак, воришка сожрал его за какие-то мгновения и снова принялся скулить.
По ту сторону железной решетки, отделявшей камеру от кордегардии, жизнь не замирала ни на мгновение. Сперва пришла булочница жаловаться на приезжих соседей, оравших среди ночи и едва не свернувших забор, и с жадным ужасом уставилась на Барнье, когда толстый Мишо, карауливший преступника на пару с унылым Ленотром, объяснил ей, что приезжих-то этой ночью всех перерезали, вот этот самый и перерезал, его Простак Жан видел - сам схоронился и увидел, а затем негодяя задержали - кто совершил этот отважный подвиг, он не уточнил. Затем явились одна за другой две растрепанных девицы, требовать правосудия над бессовестной нахалкой, оскорбившей бедную сироту на рыночной площади - Мишо, усердно пыхтя, записал обе жалобы и не обмолвился ни одной из них о жалобе товарки. Потом, после полуденной мессы, пришел разъяренный мясник сообщить о краже ночного горшка, вывешенного для просушки на изгородь, а за ним - трактирщик, осведомившийся, не желает ли господин Барнье пообедать, и даже не заломивший за свою стряпню чрезмерную цену.
Поток городской жизни хлынул через край, когда зазвонили к вечерне - и когда в кордегардию ввели пошатывающегося верзилу, который горланил во всю глотку протестантский гимн, бессовестно перевирая как слова, так и мелодию. Пожелай он оказать сопротивление закону, он, верно, без труда расшвырял бы двух стражей порядка, но верзила, несмотря на небритую рожу и шрам во всю щеку, был одет как судейский и вел себя мирно, позволив, хотя и после явного колебания, затолкать себя в камеру. Оказавшись за решеткой, он совершенно присмирел, сел на скамью, вытянул ноги и одарил Барнье гнилозубой ухмылкой.
- Сидишь? - просипел он, хотя ничего подобного хирург не делал. - Ну сиди.
Дверь кордегардии снова распахнулась - доблестные стражи порядка привели еще двоих пьянчуг, весьма разбойного вида. Эти, в отличие от миролюбивого верзилы, затеяли драку и теперь щеголяли прорехами в одежде и ссадинами на рожах. В камеру их впихнули стараниями всех присутствующих в кордегардии, и на Барнье они уставились с откровенной неприязнью.
- А курточка-то какая справная, - протянул один из них, заходя слева, в то время как его приятель начал подбираться справа.
Верзила сел прямее, упер локти в колени и неодобрительно покачал головой.
Если бы хирург умел замедлять время, он бы его ускорил. Осознавать, что на следующий день попрощаешься с жизнью самым гнусным из возможных способов было мерзко. Но часы ожидания этого взаперти тянулись так долго, что казались вечностью.
Он измерял камеру шагами, потом подпирал стену, потом снова бродил, от скуки повторяя про себя школярские стишки самого похабного содержания, потом ругал себя за то, что решил догонять беглеца, что привело к такому печальному результату, потом...
День тянулся невыносимо долго.
Появление двух битых не то жизнью, не то товарищами оборванцев заставило его почти возликовать.
С одной стороны, связываться не хотелось. Но уходить в себя, мрачно отсчитывая часы до смерти, погружаясь в апатию и безразличие, тоже не хотелось. Не получалось.
Только после появления пьянчуг Барнье, которого вынудили вынырнуть из размышлений и самоедства, осознал, как сильно ему хочется набить кому-нибудь лицо.
Не тратя время на слова, он расстегнул ремень и сноровисто намотал его на кулак, оставив пряжку на всеобщее обозрение.
Драться он учился в портовом городе, и это была одна из любимейших ухваток матросов и городской шпаны, к которой справедливо относили и студентов.
- Н-ну? - только и обронил врач, отступая к стене, чтобы прикрывала спину, и явно прицеливаясь - кто первый?
На лице его страха не было (чего бояться смертнику?), а вот нехороший азарт и радость от возможности выплеснуть накопившуюся злобу - еще как были.
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
Возможно, врач не успел бы подготовиться к защите, если бы двое приятелей не отвлеклись на верзилу, который поднялся с нар, как только они обозначили свои намерения - явно намереваясь принять участие.
- Ишь ты! - долговязый веснушчатый парень, чьими усилиями верзила оказался за решеткой, отвлекся от ременной пряжки, которую старательно чистил. - А он не промах будет, сразу видно, не впервой! Кто ставит?
Два его товарища оценивающе взглянули на пленников, не спеша делать ставки.
- Че, приятели, развлечем честной народ? - ухмыльнулся верзила, не трогаясь, однако, с места.
Пьянчуги, заметно обескураженные, почти одинаковым жестом передернулись - и отступили. Долговязый разочарованно присвистнул, и тут дверь кордегардии вновь распахнулась, пропуская еще одну шумную компанию, в центре которой обнаружился едва стоящий на ногах невысокий, крепко сбитый мужичок, цепко прижимавший к груди кожаный бурдюк.
- У Мамаши шуметь вздумал, - объяснил один из приволокших его стражников, - парень ему, вишь ли, привиделся. Что будто Шкатулочка - парень!
Караульные расхохотались, пьяница был не без труда водворен в камеру, и один из тех же двоих драчунов подобрался к нему, едва захлопнулась решетка.
- А чей-то у нас в бурдючке?
Мужичок, устраивавшийся поудобнее на грязной соломе в углу, бросил на него глубоко неприязненный взгляд.
- Хлестку стындили, - пожаловался он верзиле, - яфовая хлестка была.
- Ну так соловушки же, - откликнулся тот, - или забары стындили?
- Забары… Отвали, слышь! - рявкнул он на подкравшихся ближе пьянчуг. - Иль без бороды остаться хошь? По волоску выщиплю!
- А ну-ка, - захихикал младший из них, близоруко щуря бледно-голубые глаза, - а ну-ка, а ну-ка…
- Притомились! - буркнул верзила. - Оба! От же ж подельнички-бездельнички! Тебя как звать?
Вопрос был произнесен почти дружелюбно и обращен, по-видимому, к Барнье, хотя смотрел верзила по-прежнему на пьянчуг.
Невозможно знать уличный жаргон всех провинций Франции. Если в Монпелье северянин еще имел шансы сориентироваться и даже что-то понять, в Сен-Манде у него шансов не было. Смысл сказанного он больше угадывал, чем понимал, переводя настороженный хмурый взгляд с одного на другого сокамерника.
Ответить на вопрос? А что?!.
Барнье сильно подозревал, что за попытку назвать настоящее имя здесь, среди этих людей, Доминик отвесил бы ему полновесный подзатыльник. Может, даже туфлей.
Но другого не было.
- Реми, - сказал он. - Барнье. Я врач.
Кто б ему поверил сейчас. Но это был как раз тот случай, когда хирург не слишком нуждался в чужой вере - ну что сделает ему эта компания, если уже завтра его собирались вешать?.. А этот здоровяк вел себя спокойно, и другие при нем как-то утихали, это располагало - слегка. Настораживало - еще как. Похоже, пьянчуги знали, с кем имеют дело. Барнье - не знал. Природное любопытство потихоньку брало верх.
Это был мир Доминика.
С натяжкой можно было сказать, что и сам хирург временами ходил по этим дорогам, но... не по этим. По совершенно другим.
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
Мальчишка, забившийся в дальний угол камеры, следил за новоприбывшими во все глаза, но встревать в разговор явно не решался
- Врач? - хихикнул один из двух приятелей, поворачиваясь ко второму. - Слышь, Мороженый - врач! Доктор! Кулаком лечит, ага?
- Доктор! - подхватил Мороженый. - Чей-то у меня живот пучит, с чего бы это?
- С голодухи, верно, - робко предположил мальчишка, которого никто словно не услышал.
- Врач это хорошо, - одобрил верзила, не обращая внимания на сокамерников, - врач это правильно, хорошее дело - врач.
- Не стемнил вертун, - согласился пьяница с бурдюком, поднимаясь на ноги и переходя к крошечному, забранному решеткой оконцу - предназначенному не столько для освещения или вентиляции, сколько для того, чтобы через него задержавшиеся под опекой г-на де Понсеваре заключенные могли просить милостыню. - Зырь-ка, пушится.
Уже стемнело, но у входа в кордегардию висел фонарь, освещавший кружившийся за окном снег, и в слабом этом свете можно было заметить то, что было неочевидно раньше - что и этот пьянчуга был одет приличнее, чем можно было ожидать при его говоре и манерах.
- А меня, стал-быть, Полем крестили, - сообщил верзила.
- Ох ты ж! - ахнул приятель Мороженого. - Слышь, меня тоже! Жан-Полем, чтоб мне сдохнуть!
Дверь кордегардии снова распахнулась, и внутрь заглянул тощий оборванец лет семи, напряженно вытягивая шею.
- А ну кыш! - веснушчатый слегка приподнялся на лавке. Мальчишка продолжал вертеть головой, и другой караульный, ворошивший в жаровне угли, замахнулся на него кочергой. Мальчишка сгинул в ночи, и третий караульный, начавший уже приподниматься со стоявшего подле жаровни сундука, довольно погладил себя по совершенно лысой голове.
Барнье молча наблюдал за всем этим, улавливая что-то, хорошо знакомое. И все еще опасаясь сделать вывод.
Не хватало только, чтобы и третий представился Полем. Или Полем-Филиппом.
"Еще можно родимые пятна сверить", припомнил хирург сюжет старой пьесы, широко разошедшейся среди бродячих трупп в самых разных вариантах.
- Рад познакомиться, - вежливо сказал он. Легкая ирония скорее угадывалась - в том числе и в том, что от стены он отходить не спешил и ремень на место не вернул.
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
- Страх, - буркнул дежуривший у оконного проема пьяница с бурдюком - таким тоном, что непонятно было, то ли он тоже представляется, то ли выражает свое удовольствие от знакомства.
Верзила промолчал. Мороженый засвистел сквозь выбитый зуб, очень прилично выводя уличную песенку, которую пели то о савояре с хорьком, то о девице с ее несчастной любовью, и его представившийся Жан-Полем дружок скривился как от зубной боли и вытащил стаканчик.
- Сыграем?
Верзила уселся обратно на нары и даже глаза закрыл. Мальчишка вытянул шею, но, разумеется, не произнес ни звука, а свист Мороженого зазвучал откровенно насмешливо.
- Сыграем? - повторил игрок. - Эй, Страх - сыграем?
Страх отозвался длинной фразой, в которой понятными были только предлоги - и общий тон презрительного отказа. Игрок, ничуть не смутившись, подступил к решетке.
- Эй, охрана, сыграем? Ну хоть на пол-су?
Веснушчатый заметно заколебался, но затем покачал головой. Лысый, напротив, подошел ближе - и неожиданно выдернул стаканчик из руки игрока.
- Ну-ка, дай-ка глянуть…
- Отдай, слышь! - возмутился игрок под общий хохот по обе стороны решетки. - Отдай, что за дела?
На церкви ударил колокол, и третий стражник не без сожаления взялся за плащ.
- Пойду гляну… Рубашки без меня, чур, не проигрывать!
Дверь открылась и снова захлопнулась, лысый порылся в сундуке, извлек оттуда тяжелую железную чушку и принялся примериваться к костям под возмущенные вопли игрока, а веснушчатый, хихикая, вытащил откуда-то тряпичный сверток, а из него - здоровенный кусище пирога, распространившего по всей кордегардии запах тушеной капусты. Мальчишка молча сглотнул слюну, а Мороженый бросил свистеть и также подошел к решетке.
- Слышь, чего пожрать бы?
Лысый восторженно хихикал над расколотой костью, когда входная дверь снова распахнулась, и внутрь заглянула чрезвычайно вольно одетая девица.
- Ваш человек, стало быть, мэтр Кола. Дорогую вещь торгует, а одет бедненько… молоденький совсем.
Лысый поспешно снял со стены мушкетон и вышел вслед за девицей.
- Будет вам пополнение, - хохотнул веснушчатый, переходя к столу, чтобы также поглядеть на расколотую кость, и подмигнул мальчишке. - А может, и вам тоже - втроем висеть будете. У нас в городе воров не жалуют.
Ходить, похоже, было недалеко - «мэтр Кола» возвратился в кордегардию почти сразу, одной здоровенной ручищей держа свою жертву повыше локтя, а другой прижимая к себе какой-то сверкающий золотом предмет.
- Часы хотел продать, - довольно сказал он. - Золото, чтоб я сдох! Откуда у тебя золото, красавец?
- Это мое, - чуть слышно прошептал незадачливый продавец. - Честное слово, я не крал.
Был он действительно очень молод и одет как бедняк. И не узнать его Барнье не мог.
Врач одним движением отлепился от стены. Готовясь уже заверять стражу - не крал, что за ерунда, не мог он, и вообще эти часы я ему подарил! Или лучше Его Высокопреосвященство? И вообще он секретарь кардинала, уберите от него руки!
Барнье до боли прикусил язык.
Свидетельство убийцы никак не могло помочь Доминику. Да и представить, что Шере, всегда такой осторожный, вдруг попался на попытке продать краденое?!. Чтобы его шлюха выдала?.. В Сен-Манде?..
Что он придумал еще?!
- Да какой из него вор, - презрительно бросил он, не слишком на что-то рассчитывая. Вроде как себе под нос, но громко. - От папаши достались, небось.
Вряд ли эта фраза могла испортить игру, но отношение хирурга к такому безумному риску впитала в себя полностью!
И что теперь делать?..
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
В ответ на предположение Барнье Мороженый заливисто засвистел, его дружок заржал, Страх, отошедший от окна за мгновенье до того, как лысый ввалился со своей добычей в кордегардию, уселся на нары, а верзила, приоткрывший глаза в тот же миг, напротив поднялся и подошел ближе. Единственным, кто взглянул на Барнье с другой стороны решетки, был сам Шере, и ничего благожелательного в его взгляде не было - одна злость, настолько ему обычно несвойственная, что за ней несложно было угадать страх.
- Я не крал, - повторил он и торопливо отвел глаза, едва встретившись взглядом с веснушчатым, - Христом-богом клянусь…
Он принял, конечно, меры, чтобы обезопасить себя - насколько мог, и не верить мэтру Бодо у него не было никаких оснований, и рисковал он, в конечном итоге, шкурой, не жизнью, но с того самого момента, как прозвонил колокол на церкви Сен-Манде, его била дрожь, вызванная отнюдь не пронизывающим промозглым холодом зимней ночи. И тем не менее фальшь в его шепоте была очевидна даже мальчишке в углу камеры, который скривился в гримасе, разом презрительной и удовлетворенной.
- Да ну? - ухмыльнулся лысый, бережно ставя на сундук часы, сверкающие даже при слабом смешанном свете от жаровни и висевшей над столом лампы. - А это у нас что?
Не отпуская Шере, освободившейся рукой он вырвал у него тючок, который тот прижимал к боку, и перебросил напарнику.
- Это мое!
В тючке обнаружилась куртка, не новая, но, безусловно, недешевая, и размером годившаяся на человека заметно выше и шире в плечах чем Шере.
- Позвольте, - в еле слышном голосе Шере прозвучала мольба, - прошу вас, мне необходимо поговорить с вашим капитаном, я объясню…
- Утречком, - ухмыльнулся лысый, и веснушчатый, без слов понимая напарника, бросил куртку на стол и снял с гвоздя на противоположной стене ключ от замка. - А ну отошли все подальше!
- А ежели не отойдем… - злобно начал игрок, когда верзила взял его за плечо и отдернул от решетки с такой силой, что тот впечатался в стену. - Эй!
Верзила, не сводивший с Шере глаз, не обратил внимания и шагнул в сторону, к Мороженому, который тоже отпрянул.
Дверь кордегардии снова открылась, впуская третьего стражника, и плечи Шере поникли - на такое быстрое возвращение патрульного он не рассчитывал.
- О, пополнение, - обрадовался тот, помахивая окованной железом дубинкой, и тут заметил сверкающее украшение на сундуке, - ух ты!
Часы показывали начало девятого - верно или неверно, угадать было трудно, но Шере занимало не это, а беззвучно провернувшийся в замке ключ, загремевший замок, заскрежетавший засов, заскрипевшие петли и грохот захлопнувшейся за ним решетки.
- А ну-ка, а ну-ка, - привычно завел свое игрок, начиная подбираться к новичку. Мороженый, словно спохватившись, тоже двинулся к нему, верзила выжидающе замер, а Страк - охотно отзывавшийся и на Страха тоже - наклонился вперед, не вставая с места.
Никто.
И звать меня никак.
Барнье, который устал уже бояться за самого себя, убедился вдруг, что волноваться по-настоящему еще и не начинал, и тоже шагнул вперед, мрачно при этом набычившись.
Злость в глазах Шере вызывала в нем одно желание - защитить сейчас этого дурака от всего, от чего получится.
Нет, хирург рассчитывал на друга - на сообразительность друга! - но никак не на то, что он лично явится в тюрьму. Придумал тоже...
Попрощаться пришел? Странный способ, черт возьми.
"Кто его тронет, челюсть сверну", хотел пообещать Барнье, но решил не тратить слова. Молча встал рядом с Домиником, не вплотную, но рядом, безмолвно обозначая расклад.
Не зная затеи Шере, он и слова сказать не мог - не знал ведь даже, можно ли признаваться в знакомстве!
В таком неловком положении хирург не оказывался даже тогда, когда его еще застукивали в чужих спальнях. Если у Доминика и был план, никаких догадок о его содержании Барнье не имел. И представить не мог.
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
Возможно, дело было в уверенности, с которой Реми встал рядом с ним, может, в том, что слишком много пугающего обрушилось на него сразу, но затопивший Шере страх внезапно схлынул, и он не глядя протянул руку к другу - остановить ли, увериться ли в поддержке?
- Притомились! - рявкнул верзила, назвавшийся Моляном несколькими часами ранее. - Что ж за выжимки!
Мороженый смущенно пожал плечами, но его приятель ощерился и разразился яростной тирадой на арго, смысл которой сводился к тому, что если у человека есть золотые часы, то у него есть много всего другого.
- Я что, болван? - возразил Шере на том же наречии. - Знаю, с кем дело имею!
Страк, поигрывавший своим бурдюком не вставая с лавки, обругал обоих задир на смеси парижского арго с каким-то чужеземным, напомнил им об охране и предложил не мешать больше серьезным людям, если они хотят выйти отсюда живыми или хотя бы на своих ногах. Затем последовала краткая перебранка, в которой Шере принимать участие не стал и только крепко сжал запястье Реми, чтобы тот, не дай Боже, не сунулся.
Стража, отвлекшаяся было на мифологические сцены, украшавшие отобранные у пленника часы, наконец спохватилась, и веснушчатый повторил тот же вопрос:
- Кто ставит?
- А хотя бы я, - ощерился Молян.
- Вот кажется мне, - протянул лысый, - что ежели с тебя, парень, рубашку снять, то как бы не нашлось у тебя чего интересного на плече.
Мороженый заметно побледнел, а его приятель, Мерест, разом потеряв интерес к драке, принялся оправлять на себе продранную куртку, бормоча себе под нос что-то о нитках и иголках. Молян только фыркнул.
- Что же вы, господин хороший, по речам-то судите! В Шатле, знаете ли, всякого наберешься!
Страк молча похлопал по нарам, и Шере потянул за собой Реми. Молян уселся с ними рядом мгновением позже.
- Ну? - кратко спросил он.
Мальчишка в углу и оба забияки явно навострили уши, да и лысый, хотя и взялся отпирать тяжелый сундук, тоже, похоже, прислушивался, и Шере только покачал головой.
- Спасибо за…
Грохот взрыва и дикий вопль лысого заглушили продолжение, и Шере бросился к решетке, на ходу вытаскивая припрятанные в воротнике мешковатого камзола отмычки.
Никто.
И звать меня никак.
Хирург со всех ног рванул за другом, шокированный происходящим, но не потерявший и капли предприимчивости.
За решеткой творился кавардак. Лысый стражник, большой любитель чужого золотишка, лишился кисти - или почти лишился, потому что то, что свисало с запястья, представляло собой шмат мяса с осколками костей. Посеченное осколками часов лицо его было залито кровью; из руки брызгало и, когда раненый вертелся на месте, подвывая от боли, кровь попадала и на его товарищей - еще не осознавших толком, что случилось, но кинувшихся к лысому по извечной человеческой привычке кидаться к орущему: что? Чем помочь?
Барнье мог бы, но он, едва окинув взглядом караулку, занял такое положение за спиной Доминика, чтобы обезопасить его от товарищей по заключению - просто на всякий случай, потому что до стражи еще - решетка и замок, а до этих чудаков с подозрительным прошлым - два шага.
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
Висевший на засове замок не относился, разумеется, к самым дорогим, да еще и размером был с младенческую головку, но опыта у Шере было немного. Хоть он и упражнялся украдкой с того дня, как получил эти отмычки от Лампурда, от волнения он с первого раза в скважину не попал, а возгласы и ругань за спиной отнюдь не способствовали сосредоточенности.
Спокойнее всех вел себя Молян, который, однако, оказался у решетки вторым - первым был Страк, который, впрочем, тоже под руку не лез, а только торопливо раздирал боковой шов своего бурдюка. Мальчишка, пулей вылетевший из угла, прижался к решетке всем своим тощим тельцем, жадно таращась на раненого, а Мороженый, утратив все свое безразличие, вцепился в руку Барнье и изо всех сил рванул.
- Пусти, - прошипел он, - пусти, я умею!
Его дружок, не рассчитывая, похоже, на силу слова, уже извлек откуда-то шило, но врач отступил в сторону, и Мороженый бесцеремонно вырвал отмычки.
- Ну даешь! - восторг в его голосе не помешал ему мгновенно выбрать нужную. - Как обещал, ну фокус! А что?.. - он выдернул замок. - Это было?
- Порох, - Шере отступил в сторону, едва не столкнувшись с Реми.
- Да не в том…
Молян рванул засов, отозвавшийся оглушительным скрежетом, и веснушчатый, занятый до того раненым, как и его товарищ, обернулся.
- Черт!
Бурдюк шлепнулся на пол, и Страк метнул первый нож - в отворявшийся проем. Стражники дернулись в разные стороны, и Молян вырвался в караулку.
- Зямни! - дурным голосом заорал Страк, вскинув полусогнутую руку со вторым ножом.
Молян прыгнул на веснушчатого, успевшего уже дотянуться до мушкетона, и оба повалились на пол. Страк метнул второй нож, воткнувшийся в щеку оставшегося стражника. Шере замутило, но в лице он не изменился, только вцепился в рукав Реми - сам не зная, чего боится больше: что тот тоже примет участие в убийстве или бросится помогать рыдающему от боли лысому.
- Збинь! - Страк отпихнул кинувшегося к выходу Мороженого и прыгнул вперед, перехватывая удобнее оставшиеся у него два ножа. Бросать их он, впрочем, не стал, без затей воткнув один под ребра раненому и перерезав ему затем глотку вторым.
- Никто не уходите! - приказал Шере. - Уходим вместе, поняли?
Молян скатился с безжизненного тела и завладел валявшейся на полу дубинкой.
- Да куда уж, - он обрушил дубинку на голову лысого, - понятнее. Стоять!
Игрок, пробиравшийся по стеночке к выходу из кордегардии, испуганно замер, а мальчишка шарахнулся подальше в камеру, в тень.
Никто.
И звать меня никак.
Доминик был прав во всех своих опасениях насчет Барнье сразу. Если бы рядом не было Шере, он мог бы, пожалуй, наделать глупостей. Но присутствие рядом вцепившегося в рукав друга добавило хирургу и здравомыслия, и предприимчивости.
Поэтому первым делом он попытался утащить Шере к выходу, почти полностью проигнорировав его "Уходим вместе".
- Уходим быстро, - внес врач свое предложение, едва окинув взглядом поле боя.
"И лучше бы по отдельности".
Он давно привык к кровожадности гвардии, но сноровка сокамерников вызывала легкую оторопь - и оружие, у них было оружие...
И Доминик... командовать пытается?.. Ну, стервец!..
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
Шере вывернулся из-под руки Реми, чтобы забрать со стола отобранную куртку. Мороженый уже завладел раскуроченными часами, с явной опаской поглядывая на остальных, и Шере фыркнул.
- Свинец, - он перешел на обычный парижский говор, но не ради Реми, слишком важно было, чтобы его понимали все сообщники. - Камеру закройте, только гам лишний.
Мальчишка, не сразу сообразивший, что означают для него эти слова, подлетел к решетке, уже когда Мороженый запирал замок.
- Суки, выпустите! - взвыл он.
- Уходим вместе, - по куртке расползались алые капли, и Шере с трудом смог не выдать нахлынувшее отвращение. - Ворота заперты, но я знаю, как выбраться.
- Дело, - согласился Молян и подобрал мушкетон.
- Кости мои, косточки, - уныло протянул Мерест, заглядывая в открытый сундук.
- Уходим, - повторил Шере, поворачиваясь к выходу и в то же время протягивая открытую ладонь к Мороженому. - Инструмент отдай.
Страк, спрятавший уже свои ножи, первым выглянул наружу и махнул рукой, без слов указывая, что путь чист.
- Выпустите! - мальчишка рыдал и тряс решетку. - Повесят же!
Никто.
И звать меня никак.
Барнье, успевший прихватить из сундука свои пистолеты с кобурами (сумку забирать было бессмысленно, она была полностью выпотрошена) взвешивал "за" и "против" долгое мгновение. Иной успел бы сонет написать. Знал он одного бретера, который точно успел бы.
- Его порвут за то, что мы сделали, - сказал он, положив руку на плечо Доминику. - Может, не повесят даже.
- А если мы его выпустим, он поднимет тревогу, - голос Шере оставался тихим и ровным. - Идем.
Он глянул на верзилу, и тот, хотя уже опередил двоих забияк, задержался, пропуская их вперед.
- Попытается - зарежем, - ровно предложил врач.
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
- Как бог свят!.. - взвизгнул мальчишка. - Ваша милость, господин доктор!..
Верзила закатил глаза и решительно шагнул к врачу, но Шере, приняв решение, бросился к ключу, оставленному стражниками на вбитом в стену гвозде.
- Все, - он загасил лампу над столом и швырнул ключ куда-то в камеру. - Реми, хватит. Как будет воля божья, пошли.
- Господа хорошие! - голос воришки доносился откуда-то снизу. - Не бросайте!.. Да я!..
Шере, не слушая, потянул Реми к выходу. Едва оказавшись на улице, мальчишка тут же даст деру, это было очевидно, а если он из местных, то может кинуться к себе или решить, что, подняв тревогу, он может надеяться, что его помилуют.
- За церковь, - приказал он, указывая на еле различимую сбоку остроконечную крышу, - и тихо.
Грохот взрыва, оглушительно прогремевший в небольшой кордегардии, снаружи то ли было почти не слышно, то ли легко было не заметить, но даже сейчас кто-то мог таращиться на них из окна.
- Слышь, - чуть задыхающимся голосом спросил Мерест, когда, добравшись до последнего ряда домов, они один за другим протиснулись в узкую щель между двумя сараями, - а вторая половина?..
- В Париже, - отрезал Шере, ощупывая каменную кладку в кромешной тьме, - я что, дурак?
Нащупав одну за другой две выемки в изъеденной временем городской стене, он первым начал карабкаться наверх.
Отредактировано Dominique (2018-07-28 17:44:25)
Никто.
И звать меня никак.
Вы здесь » Французский роман плаща и шпаги » Часть III (1629 год): Жизни на грани » Те, кто сидит в тюрьме, и те, кто должен сидеть. 26 января 1629 года