Барнье прямо в кордегардии менял повязку на руке шевалье де Мальре. Три дня назад у бедняги "случайно соскользнула дага". Северянин понимающе покивал и даже не стал спрашивать, как звали эту дагу и упокоилась ли она с миром. То есть не она, конечно, а ее владелец.
Рана была приведена в порядок и зашита, заживала отлично, и когда в дверь кордегардии просунулась голова и сообщила, что хирурга вызывают к капитану де Кавуа, Барнье живо вручил концы повязки ближайшему гвардейцу и вежливо попросил затянуть потуже.
После Ларошели рота на врача почти молилась, так что проводили его сочувственным напутствием. Кто-то даже сообщил, что видел Кавуа несколько минут назад на лестнице и в добром здравии, но крайне плохом настроении, и посоветовал хирургу не слишком спешить.
Плохой был совет; если капитан требовал "срочно", это значило "срочно" и опоздание обошлось бы себе дороже.
Барнье взбежал по ступеням, нашел знакомую дверь, постучал, и, получив разрешение войти, это и сделал. И остановился на пороге, едва затворив за собой.
Это обманчиво бесстрастное выражение лица он хорошо знал.

- Кто?.. - шепотом спросил хирург.

Подпись автора

Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.

Барнье чуть не утратил дар речи. Тысячи мыслей крутились в его голове. Миледи, как?..
Вот черт. Если капитан спрашивал про клеймо, наверное, видел рану. То есть плечо видел.
Мертва, подумать только.
Смешно сказать, он испытывал облегчение. Эта женщина, о которой Доминик говорил так, как ни о какой другой, была настолько опасна, что северянин всерьез подумывал отправить ее к праотцам, нарушив все собственные принципы. Дружба с ней могла стоить Шере головы.
И Доминик никогда бы его не простил...

- Нет, - сказал он, откашлявшись. И понял, что голос звучит слишком хрипло. - Нет, мой капитан, было не так. Сначала она сожгла себе плечо. Упала на утюг...

Повторяя слова белокурой красавицы, он еще раз убедился, как странно они звучали тогда.

- Запустила рану. Как все делают.

Подпись автора

Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.

- Нет, - удивленно отозвался Барнье. - Ей назвали мое имя в Пале Кардиналь. Может быть, даже сам монсеньор. А как это... как это произошло?..

- Ее застрелили ночью, - сухо пояснил гвардеец. - Если вы что-то об этом знаете, скажите мне сейчас.

- Я приходил к ней всего несколько раз.

Барнье пытался прийти в себя от потрясения. Все-таки представить миледи мертвой было трудно. Застрелили ночью...

- На операцию, потом на перевязки. Если позволите, мой капитан, я скажу...

Он что-то подсчитал на пальцах.

- Да, рана хорошо заживала. Я был у нее в последний раз больше двух недель назад.

- Когда она срезала клеймо? - Кавуа наконец развернулся к своему врачу. Барнье выглядел озабоченным и удивленным, но не виноватым, но обманываться этим не стоило. Хирург закопал в землю немало талантов, увлекшись медициной, и актерское ремесло было одним из них.

- В середине января. Нет, ближе к концу, - спохватился врач. - А кто ее убил?

Спросил и понял, что спросил зря.

- Кто-то, кому рассказали о пропаже моего ребенка, - медленно ответил Кавуа. - Кто-то, кто знал, что происходит у меня в доме. И был знаком с миледи. Много вы знаете таких людей?..  Барнье! Почему вы сразу не рассказали мне про клеймо?..

Барнье сложил ладони перед лицом, забылся настолько, что качнулся на стуле, сопоставляя факты, и вдруг с силой хрустнул пальцами - да нет, не может быть.
Доминик?.. Эти вечные его ножи... Ножи, не пистолеты.

- А?..  - вскинул он глаза на окрик. И виновато сощурился. Надо было отвечать, а как тут ответишь. Не сказал, потому что пришлось бы объяснять, как он опознал клеймо, обезображенное ожогом, а значит, выдавать Доминика, который рассказал о прекрасной женщине, которой позарез нужно было избавиться от куска собственной кожи. И которая была ему, похоже, дорога. Настолько, что Барнье чувствовал даже уколы ревности, когда друг говорил о ней. Ревности и страха - не за себя.
А теперь у него был еще и долг. Доминик буквально вытащил его из петли.
Как отвечать, что отвечать?..

- Я бы рассказал, - тихо и неловко ответил врач, пялясь в стол. Там стоял второй кубок с вином, и Барнье знал, что может его взять, что это для него, и не рисковал - так же, как если бы имел дело с совершенно чужим человеком. Одним из тех дворян, кто за гербом света белого не видит. Да просто - чужим.
Но Кавуа злился, а ему было стыдно.

- Если бы я думал, что это может быть важно. Или нужно.

Подпись автора

Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.

Последние слова хирурга и два холодных вопроса, которые бросил ему вслед за тем господин капитан, услышал третий человек, беззвучно подошедший в своих домашних пантуфлях к самой двери кабинета г-на де Кавуа. Ни приближаться к этому кабинету, ни тем паче подслушивать разговоры в нем Шере не собирался, но, заметив скрывшуюся за поворотом фигуру врача, бросился за ним, напрочь позабыв, куда шел. Раз сто, не меньше, после той дурацкой размолвки он хотел прийти и извиниться, и удерживало его лишь понимание, что лучше от этого не станет - вряд ли Реми оттолкнет его, но наверняка снова заговорит о миледи, а говорить о миледи Шере и не хотел, и не мог. Реми был прав в своих сомнениях, но признаться в этом означало признаться во всем - или запутаться во лжи. Не приворожила - хотя и приворожила тоже, не угрожает - и нет большей угрозы; не любит - или все же? И верить было невозможно, и не верить немыслимо, а с Реми сталось бы натворить благородных глупостей… и не его это было дело.

Но сейчас миледи была мертва или все равно что мертва, и Шере поспешил за другом, не смея окликнуть и то замедляя, то ускоряя шаг, и постоял с минуту у поворота, глядя на неплотно закрывшуюся за хирургом дверь, пока донесшийся изнутри возглас не заставил его вздрогнуть. Слов было не разобрать, но тон…

И он сам не понял, как оказался у кабинета.

Что было важно? Что нужно? Г-на де Кавуа вообще не должно было быть здесь - не тот это был час, когда он принимал, и дел у него было невпроворот, и на Реми ему было злиться не с чего - но Шере помнил, каким сделалось лицо г-на Атоса, когда кормилица сказала про Королевскую площадь, и поэтому почти перестал дышать, прислушиваясь и к голосам внутри, и к малейшим шорохам снаружи и тщетно напоминая самому себе, что рискует сейчас совершенно безумно.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

- ...Это все? - тихо спросил Кавуа, дослушав негромкий рассказ.

Он давно вернулся в кресло, и сейчас полулежал в нем, тихо потягивая отвратное на вкус зелье, еще и смешанное с вином. Барнье обещал, что будет лучше. Кавуа очень на это рассчитывал.
Из Пале Кардиналь он собирался к д'Эффиа, нужно было привести себя в божеский вид и вернуть способность здраво мыслить. Не говоря уже о разговоре с Шере.
И нужно было еще отправить записку Рошфору, да. Он обещал.

- Мне больше нечего рассказать, - Барнье сокрушенно развел руками, невольно задаваясь вопросом, где покровитель провел ночь. Капитан отнюдь не славился какой-то особой любовью к выпивке. Не смерть же миледи праздновал, пришла в голову кощунственная в своей иронии мысль.

- Если что-то вспомните... - Кавуа открыл глаза. - ...Найдите меня или напишите, но сразу. Интриганство вы подцепили у Шере?

Он знал, что это не так. Барнье, когда хотел , мог дать фору иным придворным. К счастью, такое желание возникало у него редко, и обычно касалось только его хитроумных медицинских дел.

- Мой капитан...

- Бросьте, я пошутил. Что Мальре?..

Хирург пожал плечами.

- Дуэль, очевидно. Левая рука, стилет.

- Левая - и стилет? - удивился Кавуа и залпом допил жутко невкусную смесь. - Они что, на кинжалах дрались?

- Они об этом не болтают, - Барнье наконец взял свой кубок и не без облегчения его опустошил. Разговор стоил ему изрядно потрепанных нервов. - Не мушкетеры, точно. Но да - удар был нанесен с небольшого расстояния и вскользь, словно он отводил его предплечьем и напоролся. Но не слишком сильно.

- Уже хорошо... Вот что. Позовите ко мне своего друга, но ничего ему не рассказывайте. Он во дворце?

- Я его сегодня не видел... - Барнье озабоченно вспомнил, что не только сегодня. - Я его найду.

- Найдите. И загляните ко мне вечером, хорошо? Мне потребуется кое-что... из ваших запасов.

Хирург с пристальным интересом глянул на покровителя, вежливо поклонился и исчез, явно полагая, что довольно на сегодня испытывать судьбу. Нужно было разыскать Доминика и при этом не сказать ему ничего лишнего, как просил капитан. Та еще задача!..

* * *

Если бы Барнье не заметил из окна одинокую фигуру на краю внутреннего садика, он искал бы долго. Но ему повезло.

- Ты себе все отморозишь, - тихо сказал врач, остановившись рядом со скамьей. - Холодно же.

Подпись автора

Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.

Барнье сел рядом и сказал:

- Да.

А что он мог еще сказать? Только задуматься, откуда Доминику стало об этом известно так быстро. Но у того были свои быстроногие гонцы, может, кто из мальчишек принес...
Ну да, в Пале Кардиналь. Слуги наболтали?

- Это было быстро.

Другие слова не находились. Хотя надо было. Придумать что-то. Что говорят в таких случаях? Кривить душой хирург не хотел, ему самому стало куда легче, когда он узнал о смерти миледи.

Подпись автора

Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.

Барнье осторожно протянул руку и на мгновение привлек друга к себе. Памятуя его нелюбовь к таким жестам и то, что их могли увидеть из окон.

- Нет смысла, потому что он тебе ничего не сделает, - проворчал хирург. - Он тебе жизнью обязан. Двумя даже. А ругаться будет - не бойся, ругается он для порядка. Когда по-настоящему злой, не так совсем. А другим знать не надо.

На мгновение Шере замер, не принимая объятие, но и не отталкивая и точно так же не ища утешения, а потом повернул голову, и его лицо очень ясно выразило глубину его сомнений.

- Ты не понял, - сказал он. - Тебе он друг, не суди по себе. И я не собираюсь ему признаваться, что я вас слышал, и ни в чем другом тоже, но… Да ладно, я просто хотел знать, расскажешь ли ему ты. Но видишь ли… это не тот вопрос, чтобы его можно было задавать. Ты знаешь, может… как она умерла?

- Если я не скажу, будет хуже, - вздохнул хирург. - Даже не так. Если ты не скажешь, будет хуже. Потому что он хочет тебя видеть, сейчас.

Целое мгновение он думал, а потом все-таки добавил:

- Ее застрелили. Мгновенно, в голову.

Подпись автора

Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.

- Ничего ты не знаешь, - в тон ему проворчал Барнье. - Попытаюсь спасти твою шкуру, вот что я буду делать. А как - это уже другой разговор. По обстоятельствам.

На обувь Доминика он не глянул, слишком хорошо знал его прекрасное умение переводить разговор на другое. Продолжать попадаться на этот трюк после стольких месяцев знакомства было почти неприлично.
Не настолько он был хорошим.

- Тебе умыться надо, - сказал хирург. - Ну... Не помешало бы.

Подпись автора

Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.