Шере подумал мгновение, взвешивая шансы. Узнать о ее смерти ему было не от кого, но и плакать о той, кого убил, было странно. Но если г-н де Кавуа не знает еще, что они были любовниками… да нет, наверняка знает.

Приняв решение, он огляделся, прикидывая кратчайший путь к черной лестнице, ведущей на чердак. Кто еще видел его в саду? Кто увидит по пути?

- Черт!

Он вспомнил вдруг, с каким поручением ушел из канцелярии, и сразу понял, что пойти к себе не может - обязательно кто-то заметит. Но во внутреннем дворике был фонтан…

Когда он постучал в дверь капитанского кабинета, он был уже только в чулках и бросил испачканные домашние туфли у входа, прежде чем войти.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере закрыл дверь, подошел и уселся на указанный ему стул. Ничего в этом не было - стул стоял у стола, а табуреты - у стены, но он предпочел увидеть в этом хороший знак, а затем г-н капитан еще вина предложил… не знает? Может, хотя бы об их связи Реми все же не сказал?

- Да, сударь, - тихо ответил он. Горло на миг словно стиснула невидимая рука, и продолжить он не сумел бы, даже если бы хотел. Вместо этого он протянул руку к предложенному ему бокалу, взял и, как угадал г-н капитан, снова поставил, но уже на ручку стула, придерживая пальцами. Мраморный пол был холодным, или на улице все же оказалось не так уж и тепло, или то был никогда не покидавший его надолго страх - Шере снова начал мерзнуть и, поколебавшись, подтянул под себя ноги.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере ответил не сразу - не подбирая слова, не обдумывая слова г-на капитана, а просто пытаясь справиться с собой, и бокал вина он осушил не задумываясь и не чувствуя вкуса. Анна, Анна…

Он помнил прикосновения ее рук, вкус ее губ и звук ее голоса, и мог бы вызвать в памяти ее лицо с неменьшей легкостью чем ее почерк - эту сосредоточенную морщинку на безупречно гладком лбу, потемневший взгляд голубых глаз, легкую улыбку, кривившую прекрасный рот - такой, какой он видел ее в последний раз. Но звуки, запахи и вкусы - в них она была иной, нежной, заботливой, молящей… все те облики ее, которые он больше не мог вспомнить. Ничего, только смутные очертания белоснежных рук, державших шкатулку с кружевами - хотя на самом деле открыл эту шкатулку он сам.

Когда он снова смог говорить, он сказал:

- Нет, сударь.

С любым другим он этим бы и ограничился или, даже вероятнее, выбрал бы не извиняющийся тон, а недоумевающий, но г-н капитан не стал бы задавать этот вопрос без причины.

- Я могу… предположить.

Говорить, что это был не он, Шере все же не стал - подозревать его ни у кого не было причин, да и было ли это правдой?

Отредактировано Dominique (2018-11-04 00:39:41)

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Несколько мгновений Шере смотрел на свой бокал, грани венецианского стекла и качающийся багрянец между ними, замечая запоздало терпкое послевкусие во рту и мокрое кольцо на столе рядом с графином и вспоминая движение руки, снова наполнившей бокал. Это было неправильно - и неправильно настолько во многом, что даже снедавшая его боль ненадолго отступила.

Слуги говорили о нем. О чем еще они говорили? Готовилась ли она уехать?

- Вчера, - сказал он, поворачивая бокал в ладонях, - в Пале-Кардиналь приходил господин Атос, который хотел меня видеть. Он сказал, что знает, возможно, где искать вашу дочь, и попросил меня поехать с ним, чтобы убедиться, в самом ли деле это она. Мы вместе поехали в Сен-Клу, в дом местной кормилицы, которая сказала, что ребенка ей поручила парижская повитуха. Господин Атос спросил - потом уже, когда мы все возвращались - знает ли она, где живет эта повитуха, и оказалось, что она живет около Королевской площади. Мы все здесь были очень рады, сударь, что мадемуазель де Кавуа нашлась.

Он мог, разумеется, еще многое добавить, начиная с того, что господину Бутийе он о Королевской площади не говорил, и заканчивая тем, что видел в доме леди Винтер повитуху, но для того, чтобы продолжить, ему надо было сперва понять, о чем думает сам г-н капитан. В том, что он понимает, что подозревать станут и его самого, можно было не сомневаться, и поэтому Шере был уверен, что он не пропустит мимо ушей последнюю фразу - в конце концов, возможность сказать ее была одна из причин, по которой он с самого начала рассказал г-ну Бутийе, куда едет.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Изумление Шере было столь велико, что он не сумел его скрыть. Не г-н Атос? А кто? Возможно ли, что он все же был невиновен, что она умерла не по его вине?

Шере не молился уже очень много лет - не потому что не верил, но потому что знал, сколь омерзительно в глазах Создателя то, чем он стал. Но в эти ночи… в эти ночи он просыпался со словами мольбы - самой простой молитвы, которую мог бы прошептать и ребенок. Господи, только бы получилось!

Ребенок просил бы о помощи, конечно. Возможно ли, что Господь был - стократ милосерднее, чем он ожидал?

Вино расплескалось на пальцы, и Шере, осторожно поставив бокал обратно на стол, вытащил платок, чтобы вытереть руку, прежде чем потянуться за письмом - которое, впрочем, узнал еще до того, как коснулся его, узнал бы раньше, если бы не был так ошарашен.

- Письмо, которое получил господин Атос, - тихо сказал он. Это было очевидно, в отличие от причины, по которой г-н де Кавуа показал ему эту бумагу. Значит, г-н Атос отдал ее г-ну капитану, который…

Который свидетельствовал, что г-н Атос провел прошлую ночь с ним, так же, как будет свидетельствовать г-н Атос, и Господь не был милосерден - и, быть может, его не было вовсе.

Шере мог бы сказать очень многое, и снова предпочел промолчать.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере смотрел на письмо, каждую строчку которого помнил наизусть, и тщетно пытался собрать воедино разбегающиеся мысли. Либо сам г-н капитан, либо г-н Атос, больше некому, но заданный ему вопрос требовал другого ответа. Кто мог угрожать миледи и выполнить угрозу? Не сам Шере - он никогда не угрожал, и уж точно не угрожал ей. Монсеньор? Еще один человек, которого нельзя было называть.

- Господин граф де ла Фер? - предположил он, не поднимая глаз. Имя, которое нельзя было не произнести, не признавшись иначе, сколь много ему известно. - Милорд Винтер? Но это письмо писал француз…

Это он тоже не мог не сделать. Из всех людей монсеньора он, верно, мог более всех остальных сказать об авторе по письму.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

В другое время Шере задался бы вопросом, знает ли г-н де Кавуа, как зовут его друга Атоса на самом деле, и тут же нашел бы на него ответ, но сейчас ему было не до того, и обычное его любопытство уступило место почти безразличию. Она была мертва, и даже знай он точно, который из этих двоих ее застрелил, какая, к черту, разница?

И однако, разница была.

- Я не слышал, - сказал он, поднося письмо к лицу, - чтобы она получала какие-либо поручения от монсеньора в последнее время. После Неаполя.

От запахов кожи и пота ему едва не стало дурно, и бумага задрожала снова.

- Простите, сударь, - повторил он. Что-то пошло не так с этим Неаполем, и он не сделал попытки узнать, что случилось, но возможно, именно там все решилось - почти наверняка. Ей нужны были деньги, и она хотела вывести клеймо, срочно, и то, и другое, и, добившись желаемого во втором, она сделала ошибку в первом… и может быть, не одну.

- Если вы мне скажете, что вы думаете, сударь, - предложил он, снова берясь за бокал, - я смогу предположить больше.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Если бы Шере не знал уже, что г-н капитан разговаривал о ней с Реми, он вряд ли сумел бы не выдать себя, но в этот раз выражение его лица не изменилось и поверхность вина в его бокале осталась ровной, хотя мгновением позже он и осознал, что о клейме г-н де Кавуа знает не от Реми. Значит, до этого оно ей не мешало?

Впрочем, взял же монсеньор на службу мошенника и ростовщика.

И он знал, г-н капитан, что она собиралась бежать - конечно, знал. Она должна была искать покупателя на дом, потому что, получив бумагу, которую она у него требовала, она не могла остаться в Париже. И даже если не искала, она должна была собираться. Драгоценности… платья… карета.

Он мог уехать с ней, она звала.

И не были ли то те личные дела, о которых говорил г-н капитан? Не был ли он в глазах г-на капитана таким ее личным делом?

- Я думаю, - тихо сказал Шере, глядя на письмо, которое лежало теперь у него на коленях, - что вы правы. И если кто-то… не смог вынести мысли о разлуке с ней… или подумал, что она уезжает к другому…

Куда вероятнее было бы, конечно, что убили ее по приказу монсеньора - узнав, что она решила оставить службу - и так бы оно и случилось, верно, если бы он сказал правду.

- Кто бы мог представить себе, - он сам - мог, но вопрос не бывает ложью, - что она хотела… начать… без…

Он снова не смог продолжить. Это было так невыносимо больно, то возможное, но невероятное, мимолетное видение, которым она поманила его, прежде чем произнесла имя Александра.

На этот раз он поставил бокал обратно на стол. И опять извинился.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере смотрел на письмо и думал, что г-н де Кавуа разговаривал с кормилицей - не мог он ее не расспросить и не мог не знать, что ничего она не писала, и тогда у него не было причин приписывать это письмо ей, если он не знал, совершенно точно, кто его написал на самом деле. «Ты ему жизнь спас…»

Проверять, так ли это, Шере не собирался. Бумага истрепалась, и на нее попала вода… нет, кажется, вино, но поправлять он не будет.

- Скорее одна из ее служанок, - тихо сказал он. - Но вряд ли они сознаются, да. Она… была… знатная дама. И… доверенное лицо. Монсеньора. Чего стоит слово простолюдина против ее слова?

Г-н Бутийе советовал ему прийти к нему. Возможно, г-н де Кавуа ждал того же. И невозможно было объяснить, почему он поступил иначе, или спросить, в чем ошибся. Но если г-н де Кавуа знал, что она собиралась уехать, он догадывался хотя бы, что ей не стоило доверять?

Боль вернулась, и бумагу г-ну капитану он протянул молча.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.