Мезьер, происходивший из дворянства мантии, а не дворянства шпаги, не хуже иного адвоката владел тонким умением казаться, а не быть, и сейчас мысленно поздравил себя с верно выбранной тактикой: г-жа де Бутвиль напрочь позабыла о слезах, а от смятения чувств, в которое повергли ее воспоминания о трагедии в доме Зайдо, и следа не осталось. Обещание г-на де Бутвиля написать с дороги стоило куда меньше, г-н граф мог еще тысячу раз об этом позабыть и кто бы его винил, но его ответ - приближенный его величества не мог знать о королевских планах меньше жителей Дижона - тоже многого стоил. Если до того Мезьер еще недоумевал и сомневался, то теперь он был уверен: граф и его жена лгут, и лгут оба - но почему? Может, дело было в том, что г-н граф явился в дом к курьеру г-на кардинала, а происхождение его требовало не иметь с тем ничего общего? В провинции, конечно, знали далеко не все, но страшная участь графа де Бутвиля прогремела по всей стране…

- Так вы ж сына ее пытались спасти, - изумился Мезьер. - От врагов Франции и господина кардинала. И документы забрали.

Это был уже пробный шар - в этом пункте г-жа де Зайдо в показаниях путалась.

Что бы об этом ни думал дижонский чиновник, ни один офицер на службе его величества не мог знать точно, когда именно король объявит об отъезде,  прежде всего потому, что сам король этого не знал. Мыслей помощника бальи Бутвиль тоже не мог прочесть, но затянувшаяся беседа вызывала всё большее раздражение. Граф высоко поднял брови, слегка прикусил нижнюю губу, чтобы унять закипающий гнев. Эмили он смог ответить только укоризненным взглядом, а настырному судейскому бросил резко: 
      - Господин де Мезьер, вы плохо слышите? Повторить вам ещё раз? Я уже сказал, что в  доме Зайдо не был,  сказал, где я находился, сказал, кто может это засвидетельствовать, если вам мало моего слова. Сражаться с врагами Франции мне приходилось и, вероятно, еще придется, но на поле боя, а не в стенах частного дома. И уж тем более дома, где проживает служащий господина кардинала. Я не хочу и не могу иметь что-либо общее ни с ним самим, ни с его людьми. Соответственно,  ни о каких документах  мне не известно, и я не мог ничего унести из помещения, в котором не был. !

Мезьер снова рассыпался в извинениях, пытаясь одновременно собраться с мыслями. Иметь дело с мужскими истериками ему уже приходилось, и оттого он сразу понизил голос до шепота и выбрал самый ровный и неторопливый тон. Г-н де Бутвиль ничего, похоже, не знал - или понимал бы, что описание спутника г-жи де Бутвиль, которое она отказалась ему давать, Мезьер мог получить и от г-жи де Зайдо, и от вызвавшей его трактирщицы. Будучи уверен, что за Зайдо вступался г-н де Бутвиль, он не озаботился описанием, но если это был не он… то кто же? В незнакомца, схватившего г-жу де Бутвиль на улице, затащившего ее в дом и назвавшегося именем ее мужа, Мезьер поверить не мог - и очень сомневался, что верит сам г-н де Бутвиль. Нет, это был кто-то знакомый, кого г-жа де Бутвиль пыталась покрывать, а г-н граф… г-н граф был бы рад подставить, но, похоже, либо не знал, либо стеснялся назвать. Мезьер совершенно искренне посочувствовал бедняге, оказавшемуся в крайне щекотливом положении и тут же воспользовался данным ему разрешением:

- Клянусь, сударь, я прилагаю все усилия, чтобы установить истину, и более чем благодарен вам за ваше содействие. Сударыня, прошу вас, еще минуту вашего времени. Как он выглядел, этот негодяй, который вас схватил?

Узнает ли г-н граф любовника жены по ее описанию? И назовет ли, узнав? Дело, которое поначалу показалось Мезьеру не слишком сложным, стремительно становилось все загадочнее - и теперь он был уже почти уверен, что документы и в самом деле были.

Всё-таки отсутствие  полноценного отдыха после ночного дежурства сильно вредит сообразительности. Только сейчас, после слов жены,  Бутвилю стал очевиден важный момент: если посторонние люди принимали Теодора за него, значит,  тот был без повязки на глазу? Уж такую-то необычную подробность не заметить было невозможно!  Но если он снял повязку, то… То возникали новые вопросы к Эмили. Граф потер  висок, чувствуя приближение головной боли, и  сухо распорядился:
         - Сударыня, вам пора вернуться к гостям.  Все, что еще может пригодиться господину де Мезьеру, я скажу сам.

Мезьер вновь почувствовал себя на распутье. С одной стороны, г-жа де Бутвиль явно оправилась от своей слабости (если таковая вообще была), и ответ ее был вполне внятным, пусть и не особо полезным. С другой стороны, именно сейчас г-н де Бутвиль, которому, похоже, это расплывчатое описание что-то говорило, спешил от нее избавиться - но с какой целью? Женщины болтливее мужчин, и обыкновенно Мезьер предпочел бы говорить с юной графиней, но у графа были, безусловно, причины ее отсылать - но для того ли, чтобы назвать имя, или для того, чтобы его скрыть?

Оказавшись перед таким выбором, Мезьер заколебался было, о недолго, пойдя по тому пути, который позволял ему избежать ссоры, почтительно поклонился графине, не сделав ни малейшей попытки продолжить свои расспросы, и даже сам отворил ей дверь, а затем устремил на г-на де Бутвиля выжидающий взгляд, в котором в равной мере сочетались вопрос и явная неловкость.

Если что-то могло ошарашить Мезьера больше чем эти исполненные спокойного достоинства слова графа де Люз, то это было, верно, второе пришествие Христово. Никогда прежде ему не случалось оказываться в подобном положении, и Мезьер, заместитель бальи в столице Нормандии, покраснел мучительно и неловко, как школяр, пойманный за недостойным занятием в дортуаре, или простой мещанин, обнаруживший свою супругу в объятиях бравого вояки. После таких слов ему оставалось только провалиться сквозь землю или хотя бы откланяться, и Мезьер, подскочив так, словно под его седалищем вдруг обнаружилась гадюка, почти перегнулся пополам, в то же время начиная уже пятиться.

- Конечно, сударь, - пробормотал он, отводя глаза и сам стыдясь дурацкого этого стыда, - я и не подумал, сударь… и вы не знаете? Совсем не знаете?..

Один лишь долг вырвал у него этот бестактный и бесполезный вопрос, и, задав его уже, Мезьер неуклюже вскинул руки, словно тут же отказываясь от своих слов.

Бутвиль не заметил, куда направился господин Мезьер. Хоть прямо к кардиналу,  хоть к черту на рога. Он не был  ранен, он успешно исполнил свою роль в фарсе, который они с Эмили разыграли перед честным  служакой закона. Он знал, что ему ничего не грозит из-за очередной эскапады жены. Но сердце его ныло от глухой тоски, как бывает в ожидании тягостной разлуки. Он уже не мог больше закрывать глаза и надеяться, что Эмили вот-вот образумится и подарит ему то прочное счастье, о котором он так мечтал. Да, она не изменяла в  обычном смысле слова. Может, и впредь не изменит. Но эти  постоянные обманы…  умолчания, увертки, упорное нежелание прислушаться к советам мужа…
         Еще один разговор,  скорее всего, не оставит следа в её душе, как и ряд предыдущих. Но поговорить придется.
         Минут десять прошло, не меньше, пока Луи-Франсуа осознал, что стоит у окна, глядя на людей и дома, но совершенно не замечая их.
         Он тряхнул головой, пригладил волосы, расправил воротник и направился в столовую – демонстрировать, что у него прекрасный аппетит и всё в порядке. Побеседовать с мадам де Люз  придется  позже, вечером.  Когда они останутся вдвоем...
         Однако вдвоем они оказались, как только граф  покинул комнату, где состоялся неприятный разговор.  Расстроенный всем случившимся, он забыл, что путь из гостиной в столовую ведет через маленькую проходную, и там, а вовсе не за столом с гостями,  обнаружил свою жену.

Отредактировано Бутвиль (2018-12-08 21:46:00)

Бутвиль еще не опомнился от только что пережитого унижения, которое было причинено вовсе не въедливым  судейским, а вот этим несчастным, заплaканным,  любимым существом. И, как часто случается, вся накопившаяся за долгое время горечь выплеснулась  от этой последней капли злыми, суровыми словами:
           -  Вы плачете? О да, у вас есть причина плакать! Ведь пострадал ваш друг, ваш защитник – не муж, а тот, с длинным языком и длинной шпагой, который столь любезно взял себе еще и мое имя! – Луи-Франсуа понимал, что говорит лишнее, что несправедлив, нужно сдержаться, но сил на это у него не осталось. Он только перевел дыхание и понизил голос, но продолжал: -  Я  научился благодаря вам не беспокоиться о том, что думают обо мне другие люди. Это полезное умение. Но я не привык и  никогда не привыкну к тому, что любимая женщина может ничтоже сумняшася пользоваться моей любовью как щитом, заставляя меня лгать, краснеть, выкручиваться, терпеть позор,  чтобы защитить ее от неприятностей, которые она сама же и создала. Школьному учителю платят за то, чтобы он раз за разом твердил нерадивым ученикам одни и те же наставления в надежде, что когда-нибудь они их усвоят. Но мне за подобные труды приходится платить самому, и я более не стану докучать вам просьбами и поучениями. Вы не исправитесь, ни дома, ни детей у нас не будет, а терпение мое однажды иссякнет, и я вынужден буду оставить вас. Живите впредь дальше как вам нравится, общайтесь с кем хотите, потакайте любым своим вздорным желаниям, но помните, что я сейчас сказал.
          Нет, он не собирался ее оставлять по-настоящему, любовь еще держала его крепко.  Злость и досада сошли, как прилив, и он добавил уже почти спокойно:
          - Если  не хотите идти к гостям, я могу сказать, что у вас разболелась голова.