Свадьба превзошла все ожидание доньи Асунсьон. Словно бы Судьба, так долго бывшая для молодой испанки мачехой, вдруг решила побыть щедрой матерью. И те, кто хотел бы поговорить о поспешности, с которой дон Херонимо женился на сеньоре Домингес, и найти в этой поспешности что-нибудь, компрометирующее и даму и достопочтенного идальго, вынуждены были прикусить языки и переключиться на обсуждение роскоши приема, и красоты церемонии. В итоге все сошлись на том, что достойнейший дон Херонимо влюблен, влюблен, как мальчишка, что не удивительно, учитывая удивительную красоту его избранницы. А еще, как говорили, где-то там, в метрополии, у нее была знатная родня…

Дон Херонимо и правда демонстрировал все симптомы влюбленного, и Асунсьон, особа весьма неглупая, отвечала на его чувства своими. Он был в нее влюблен и решил не совсем благовидным способом принудить ее к замужеству. А она влюбилась в него почти сразу же. Нет, еще до того, как он сделал ей предложение руки и сердца, свидетелями которого были фрай Ренато и Ги де Лаварден. Да, сразу же, как только он попытался ее поцеловать.

Медовый месяц прошел именно так, как полагается пройти медовому месяцу, а потом дону Херонимо пришлось уехать на плантацию, и, стоя у дверей, еще махая вслед мужу платком, донья Асунсьен уже невольно предвкушала несколько дней разлуки. И того, что она ей может дать…
- Всемилостивый Господь и Пресвятая Дева Мария, дайте моему брату благополучно добраться до плантаций и вернуться домой в целости!
От резкого голоса донны Розы испанка невольно поежилась. Незамужняя сестра дона Хергнимо, увядшая сорокалетняя девственница, набожная, как целый монастырь урсулинок и желчная до невозможности осуждающе смотрела на слишком молодую и слишком красивую жену своего брата.
- Аминь, - отозвалась испанка, ходившая вокруг вредной донья Розы, как кошка вокруг сметаны. Но все ее попытки завоевать дружбу этой особы были обречены на провал.
Донья Роза была непреклонна.
Донья Роза была безупречна, от черепахового гребня, державшего черную мантилью над рано поседевшими волосами, до кончика черных же туфель.
Впрочем, одна слабость у этой дамы все же была…

- Как жаль, что дону Херонимо пришлось уехать так внезапно, - с некоторой досадой проговорила она, раскрывая веер и обмахиваясь им. – Я хотела… а впрочем, не важно…
Донья Роза, подозревавшая жену брата во всех смертных грехах, тут же вцепилась в эти слова, как голодная собака в кость.
- Что вы хотели?
- О, всего лишь пригласить к нам фрай Ренато. Он очень тяжело переносит здешнюю жару, вы знали, донья Роза? Но теперь, конечно, это неуместно…
Острое в каждой черточке лицо старой девы помягчело и расплылось улыбкой.
- Что же тут неуместного? Фрай Ренато ваш духовник, а кроме того, он известен своими добрыми делами…
И красотой.
И вниманием к ней, которое старое дева ошибочно приписывала своим увядшим прелестям.
Асунсьон скрыла улыбку за веером.
- Ну если вы так считаете…

Приглашение фрай Ренато было отправлено немедленно. Причем весь дом был уверен в том, что это донья Роза решила пригласить иезуита к ним на обед. Ничего не скажешь, благородный порыв. Воистину благочестивый.
Глядя в зеркало, испанка поправила белокурый локон, а затем подвеску с изумрудом – подарок дона Херонимо. Тому нравилось, как изумруды подходят к глазам жены.
О, да. Воистину благочестивый.

Женщины по природе своей склонны тянуться к невозможному и желать несбыточного. Пусть испанка была благоразумна и осторожна, но женщиной-то она быть от этого не перестала. А уж рядом с фрай Ренато тем более. Разум твердил ей: хорошо, что он уезжает. За ней следят столько глаз, достаточно даже не вины, а тени вины, и все будет кончено. Чувства шептали о том, что слишком жестоко будет отпустить француза, не вкусив вместе с ним запретного плода, коль скоро им обоим этого так хочется. Один-единственный раз.
И разуму пришлось подчиниться.

Донья Роза в своей лучшей кружевной мантилье откровенно красовалась перед гостем, но Асунсьон охотно готова была уступить ей главную партию, чтобы убедительнее разыграть свою.
- Донья Роза попеняла мне, фрай Ренато, что я недостаточно любезна с вами и забываю о своем долге духовной дочери, простите великодушно.
- Именно так, - по-птичьи закивала головой сестра дона Херонимо, не чуя подвоха. – Вы всегда желанный гость в этом доме, фрай Ренато! Как вы поживаете? Вы что-то бледны! Выпейте немного вина, вино очень полезно для желудка!
Донья Роза захлопотала, усаживая француза в лучшее кресло (поближе к себе, разумеется), предлагая подушки, сладости на блюде и улыбаясь. Словом была одновременно и Марфой и Марией, готова была и служить и слушать, только бы взгляд этих красивых глаз был устремлен на нее.

- Позвольте, я сама налью вам вина, фрай Ренато, донья Роза права, перед обедом бокал вина как нельзя кстати.
Донья Роза как раз бросилась к двери, ведущей в обеденную залу, удостоверится, что все готово, серебро блестит, цветы в большой вазе благоухают. Что все жертвы в виде перепелов, рыбы, сладких пирожков и бульона, паштетов и соусов достойно быть принесен к алтарю ее красивого божества, так что испанка без труда сумела шепнуть фрай Ренато главное:
- Найдите возможность остаться на ночь.
Изумрудные очи Асунсьон обещали французу все, и даже больше, чем все.
Один лишь раз. А потом море разлучит их навсегда. Но воспоминания она будет бережно хранить в своем сердце.

Очевидно, донья Роза купалась в сиянии темных глаз красивого иезуита и уже сама едва ли не вслух благословляла отъезд брата на плантации и желала ему остаться там подольше. Вряд ли дон Херонимо одобрил бы в своем доме столь яростный приступ благочестия, и был бы совершенно прав, поэтому Асунсьон предоставляла своей новоиспеченной родственнице и дуэнье увязнуть в паутине собственных ошибок и собственных желаний. Сама же вела себя благоразумно, считая биения сердца до того счастливого мгновения, когда благоразумие можно будет отбросить вместе с одеждами.

Когда разговоры перешли в область совсем уж возвышенную,  дамы и фрай Ренато перешли в обеденную залу, к накрытому столу, вполне удовлетворявшую требованиям « panem et circenses».
- Отведайте бульона, - попросила гостя донья Роза после краской благодарственной молитвы.
Она уже предвкушала, как будет хвастаться перед знакомыми дамами тем, что красивый и добродетельный фрай Ренато обедал у нее, говорил с ней, был с ней любезен.  От этой любезности сестра дона Херонимо молодела лет на двадцать.
Она даже не задалась вопросом, отчего это жена брата так равнодушна к чарам фрай Ренато – равнодушна и правильно, у нее муж есть.
- Мы слышали, вы готовитесь покинуть Гавану, это будет огромной потерей для нас!
- Воистину, огромной, - подтвердила Асунсьон. – Но я понимаю, как вам не терпится вернуться на родину, фрай Ренато. Надеюсь только, вы не забудете нас в своих молитвах.

Слух о скором отъезде французов уже пронесся по Гаване и учинил опустошение в женских сердцах но его наверняка благословили ревнивые мужья и проницательные духовники этих дам. Красота – разрушительная сила, лучше, чтобы она действовала где-нибудь подальше от здешних берегов.

Старая ведьма, похоже, готова была прослезиться от переизбытка чувств, растеряв всю свою чопорность. Впрочем, Асунсьон и не сомневалась, поскреби, как следует, самую строгую дуэнью, найдешь старую деву, которая всего то и хочет, что чуточку мужского внимания. Молодая супруга дона Херонимо не была женщиной злой или бессердечной, можно сказать, испанка старалась быть доброй, когда это возможно и когда это не идет в разрез с ее интересами. Поэтому она щедро предоставляла сестре мужа напитываться дождем внимания фрай Ренато. Отвечая, тем временем, фрай Ренато нежным прикосновением ножки под столом, стараясь сохранить при этом подобающее выражение лица.

- Ах, если бы вы могли остаться, - вздыхала донья Роза, которая была совсем не прочь каждый день обедать в обществе красивого и любезного иезуита. – Море так коварно, фрай Ренато, путешествия тяжелы и полны опасностей, вы подвергаете себя такому испытанию! В Гаване любят вас...
Увядшая жеманница бросила на француза короткий, но выразительный взгляд, перевести который Асунсьон не представило большого труда. «Гавана – это я», - вот что говорил этот взгляд доньи Розы.

- Мы не должны препятствовать осуществлению сердечных желаний фрай Ренато, донья Роза. – Коль скоро он знает, чего хочет, пусть судьба позволит ему это получить.
Донья Роза тяжко вздохнула, думая о том, что будь она помоложе и покрасивее, то можно было бы и посоперничать с этой судьбой за внимание монаха.

Слова фрай Рене произвели должный эффект на обоих дам. Донья Роза испуганно ахнула, молодая супруга дона Херонимо встревоженно взглянула на красивого иезуита, спрашивая взглядом же: что могло с ним произойти и почему она узнает об этом вот так, почти случайно? Гавана, конечно, не земля обетованная, здесь случались и драки, и воровство, но случались они, как правило, после наступления темноты и в тех кварталах, куда фрай Ренато бы не след наведываться – и в силу своего сана и по соображениям здравого смысла.
Или  у него было свидание? Испанка опустила глаза на стол, чувствуя укол ревности. Совершенно неуместный, но весьма болезненный…

А донья Роза раскудахталась, как испуганная наседка.
- Да что же это, фрай Ренато? Как? Нет уж, расскажите, я же не усну теперь, думая обо всяких ужасах! Неужели кто-то посмел… Но вы не пострадали?!
Асунсьон не удержалась, бросила на родственницу взгляд, весьма далекий от родственной любви.
- Вы так побледнели, донья Роза, выпейте вина.
- зато вы так спокойны… удивляюсь вашему хладнокровию, милая моя! Ах, фрай Ренато, если бы вы знали, какое у меня чувствительное сердце!
Молодящаяся кокетка трепетно прижала руку к черному шелку платья, туда, где с помощью всяких ухищрений вроде корсета, можно было угадать намёк на былые прелести.
- Это правда, - подтвердила Асунсьон, увидев во всем этом прекрасную возможность осуществить задуманное. – Уверяю вас, фрай Ренато, донья Роза не уснет этой ночью, не зная где вы, и что с вами.
- Именно! Поэтому, фрай Ренато, прошу вас остаться ночевать в нашем доме. Комнат, слава богу, тут достаточно.

Один долгий, красноречивый взгляд стал молчаливым обещанием фрай Ренато, и Асунсьон поспешно спрятала улыбку, пригубив вина.
Да благословит бог донью Розу и да утешит он ее в ее скорбях.
- Так расскажите нам о ваших злоключениях, фрай Ренато, прошу вас, - добавила она свой голос к горячим просьбам доньи Розы.

Не слишком благородно, пожалуй, было позволять донье Розе загребать весь жар из огня страстей человеческих. Но даже если дон Херонимо разгневается на сестру за то, что в его отсутствие она привечала красивого француза, пусть даже давшего обеты целомудрия, то ей грозит только суровый выговор. К своей красивой жене он может быть гораздо суровее. Но, к счастью, на донью Розу можно было положиться – обаяние фрай Ренато ударило ей в голову, как хорошее вино, или, скорее, не в голову – а прямо в сердце.
- Ночью! В порт! Фрай Ренато, как же так можно?!
- В самом деле, фрай Ренато, - присоединила свой голос донья Асунсьон. – В этом мире столько людей нуждаются в вас, в вашем милосердии и вашей любви... вы должны беречь себя для всех нас!
- Именно так, - с жаром подхватила сестра дона Херонимо. На ее поблекших щеках заиграл румянец.

В молодости – подумала испанка – донья Роза, возможно, была даже хороша собой. Сейчас присутствие фрай Ренато вызвало к жизни призрак той женщины, которой могла бы стать почтенная дуэнья, если бы ей повезло любить и быть любимой.
- Поэтому я не хочу ничего слушать. Вы останетесь. Уезжая, брат возложил на меня обязанности хозяйки дома, - горделиво выпрямилась она с торжеством взглянув на Асунсьон. – И от его имени, фрай Ренато, я прошу... нет, умоляю вас остаться!
- Вы слышали? – повернулась испанка к слугам. – Донья Роза ясно выразилась – приготовьте комнату для фрай Ренато!

Она не сомневалась, что муж услышит подробности этого вечера и осторожность, с которой приходилось действовать, была испанке не слишком приятна. Но они приложили столько усилий, устраивая этот брак, что было бы чистым безумием допускать даже малейший риск заронить в сердце дона Херонимо ненужные подозрения.

Заполучив красивого духовника не только на вечер, но и до утра, донья Роза почувствовала себя на седьмом небе от счастья и потеряла всякую осторожность, одаривая фрай Ренато притворно-стыдливыми взглядами. В его бокале не заканчивалось вино, перед ним ставили самые лакомые кусочки, старая дева подробно расспрашивала француза о том, как проходят его дни, хотя с большим бы удовольствием узнала, как проходят его ночи. Не может же быть, чтобы такой любезный красавец хоть раз да не нарушил обеты…

Свечи плавились, усталые слуги переминались с ноги на ногу, стараясь делать это незаметно.
Донья Асунсьон, вздохнув, отставила недопитый бокал.
- Пожалуй, я оставлю вас, фрай Ренато. Я устала и отъезд дона Херонимо расстроил меня. Донья Роза позаботится о том, чтобы вы не скучали, а я прослежу, чтобы в спальне вас ждало все необходимое.
Донья Роза величественно махнула рукой, стараясь выглядеть доброй в глазах
- Идите, милая моя. И в самом деле, вы что-то бледны, отдохните как следует.

Будь старая дева чуть опытнее в делах сердечных и более внимательна к людям, то заподозрила бы неладное в том, как равнодушна молодая жена ее брата к несомненным достоинствам фрай Ренато.
Ей следовало бы знать, что ни одно замужество – ни счастливое, ни несчастное, не удержит молодую (и не очень) женщину от удовольствия немного погреться в лучах внимания и ласки, исходящих от красивого и галантного мужчины.
Но донья Роза этого не знала.

Отредактировано Асунсьон Домингес (2018-11-28 17:30:22)

Фрай Ренато мог бы вещать сейчас на арамейском, донья Роза все равно внимала бы ему с благоговением и восторженным блеском в глазах. Каждое его слово было жемчужиной, а взгляд тянул на полновесный золотой, и старая дева бережно собирала эти сокровища, чтобы потом доставать их из своей памяти и любоваться ими, вновь и вновь вспоминая этот вечер. Украшая его новыми подробностями, которых, возможно, и не было, но не стоит слишком строго судить ту, для кого воспоминания – единственная доступная радость.

- Вы заставили меня устыдиться, фрай Ренато, - со вздохом признала она, поднимаясь из-за стола. – Я слишком мало задумывалась о тех, кто нуждается в нашей помощи, но обещаю вам, я исправлюсь. Если вы укажете мне, кто из малых мира сего в первую очередь нуждается в помощи, то я завтра же сделаю все, что от меня зависит. Донья Асунсьон тоже будет рада присоединиться, я уверена. У моей невестки доброе, хотя и слегка легкомысленное сердца.
Добавив, таким образом, ложку перца в тарелку меда, и неодобрительно поджав губы в адрес жены дона Херонимо, донья Роза дала знак слугам убирать со стола.
- Позвольте я провожу вас, фрай Ренато. День был долгим, вам нужно отдохнуть.

Под черной кружевной мантильей сердце старой девы стучало так, что можно было опасаться за ее здоровье, но самой донья Розе казалось, что она не ступает по грешной земле, а парит по облакам. Конечно, она не допускала и мысли, что фрай Ренато нарушит ради нее обеты, она бы никогда не посмела… но несколько минут наедине с этим прекрасным и милосердным ангелом в уединении опочивальни…. она попросит у него благословения. Да. Фрай Ренато не откажет ей в добром напутствии.

Слуга нес подсвечник, освещая путь госпоже и ее гостю.
- Что донья Асунсьон? – спросила она.
- Донья Асунсьон уже почивает, - был краткий ответ.
Прекрасно. Просто прекрасно.
- Вот ваша спальня, фрай Ренато… позвольте, я удостоверюсь, что все сделано как должно…

Донья Асунсьон, разумеется, не спала. Она приготовила комнаты для фрай Ренато, затем ушла к себе – слуги это видели и подтвердили бы на присяге, что госпожа была так утомлена, что сразу уснула. А потом, выждав время, испанка покинула супружеское ложе. Закутавшись в длинный темный плащ поверх белого ночного одеяния, она пробралась в покои гостя.
Разве не обещала она французу, что все необходимое будет ждать его в спальне?

От мысли, что красивый мужчина (пусть и лицо духовное) мог счесть ее угрозой своему целомудрию, донья Роза преисполнилась почтительным восторгом. Нет, ей не пришло в голову, что фрай Ренато двигают какие-то иные причины кроме озвученных. Но сочла, что фрай Ренато разглядел в ней что-то... что-то скрытое от менее проницательных глаз (о, эти глаза француза, каждый их взгляд воистину ложился на сердце старой девы огненной печатью).

- Конечно, - прошептала она, восторженно глядя на предмет своего платонического обожания.- Я не подумала... конечно, вы правы, фрай Ренато. Не стоит давать пищу пересудам. Люди так грубы, они не понимают... не могут понять движений более благородных сердец, которые...
Тут донья Роза несколько запуталась в силлогизмах и предпочла оборвать мысль и фразу, опасаясь сказать слишком мало или слишком много. О слуге она забыла, а тот умело изображал из себя немой канделябр, сливаясь со стеной.
- До завтра, до завтра, фрай Ренато, пусть сны ваши будут так же прекрасны, как ваше сердце!
Взглянув еще раз с обожанием в красивое лицо своего кумира, донья Роза поспешила уйти, унося с собой смутные мечты о чем-то несбыточном, но желанном...
Слуга степенно поклонился монаху, отдал ему свечу и исчез, растворился в темноте дома, который уже погасил огни, накинул полог из тишины, обрывков чьих-то снов, тропической духоты, которая заползала даже сквозь плотно прикрытые ставни.

А что же донья Асунсьон? Испанка слышала разговор, кусала губы, разрываясь между весельем и досадой – у них было так мало времени, а донья Роза все не унималась. Но право же, кто бы заподозрил в этой высохшей дочерна розе хоть какие-то соки жизни... Встав, на всякий случай так, чтобы ее нельзя было сразу заметить, войдя в спальню, она терпеливо дождалась, когда ее родственница утолит свою тоску по прекрасному.
- А мне вы позволите, фрай Ренато, быть этой ночью в вашей спальне... в спальне мужчины? – прошептала она, когда француз запер дверь, выступив из тени, светясь в полумраке комнаты белизной сорочки и светлым золотом волос.
Можно ли было бы поступить иначе?
Можно.
Но нужно ли?