Приближаясь к дому доньи Марии дель Сантьяго, дон Херонимо втянул живот и распрямил согнутые бременем лет плечи - не сразу, но исподволь, памятуя, что за ним следом идут слуги, которые могут заметить резкую перемену и уж точно начать сплетничать. Донья Асунсьон была хороша, необыкновенно хороша, и он отлично понимал молодых бездельников, которые до такой степени жаждали ее внимания, что готовы были добиваться его любой ценой. Понимал, но допустить такого не мог - даже если бы она не была так очаровательна, так напугана и так трогательно беззащитна. Услышав от фрай Ренато о планирующемся нападении, он тут же спросил об этом французе, ее телохранителе - городские сплетники и особенно сплетницы не преминули уже обсудить со всех сторон эту тему - и тот вздохнул. Сеньор де Лаварден был, несомненно, отважным воином и достойным идальго, но ведь он был ранен, тяжело, и еще не вполне оправился! Скромность фрай Ренато вынуждала его признать, что лекарем он был не лучшим и, если бы не милосердие или неопытность доньи Асунсьон, французу пришлось бы плохо. Поскольку квартирная хозяйка красавицы говорила нечто схожее, дон Херонимо встревожился уже всерьез - пусть даже в этой тревоге таилась и толика легкого удовлетворения: теперь он мог не только предстать перед ней без надуманной причины, но и в самом деле оказать ей услугу, сыграв роль настоящего рыцаря. За более чем пятьдесят лет жизни дон Херонимо побывал и морским офицером, и чиновником, и примерным семьянином, но героем ему быть не доводилось, и, стучась в двери скромного домика на холме, он чувствовал себя превосходно, невзирая на дневную жару.

Вблизи донья Асунсьон оказалась еще обворожительнее чем издали - грустная, беззащитная и, несмотря ни на что, удивительно притягательная. Принесенные секретарем господина губернатора новости ни на шутку ее встревожили, и дон Херонимо, оказавшись внезапно в роли защитника, решительно взял все дело в свои руки: он позаботится о ее охране - нет, он устроит ловушку для негодяев, и тогда они не посмеют повторить попытку! Если красавица и пыталась возразить, то он ее попросту не услышал, всецело захваченный будущим приключением, и теперь, поднимаясь во главе своего небольшого отряда по склону холма, почти не замечал крутизну пути.

Эх, если бы только донья Асунсьон оказалась богатой или влиятельной! Новости из метрополии идут долго, и, хотя дон Херонимо явно был не единственным, кто писал друзьям или родственникам в Испании с просьбой о ней разузнать, никто еще ничего не знал.

Заметно встревоженная горничная распахнула ему дверь при первом же ударе дверного молотка, и дон Херонимо, наказав слугам занять позиции невдалеке и не бросаться в глаза, торжественно вступил в гостиную доньи Асунсьон.

Дон Херонимо ответил красавице новым поклоном, непривычно растеряв слова - так тронула его отважная улыбка молодой женщины. О да, она храбрилась, но при мысли о том, как она, одинокая, беззащитная, сидела в этой гостиной, даже не освещенной толком благодаря скупости хозяйки, трепеща от каждого звука, дона Херонимо охватило чувство неловкости. Не будь донья Асунсьон настолько очевидно порядочной дамой, он - да и не он один! - давно уже предложил бы ей свое покровительство, и даже сейчас он отлично понимал молодых негодяев - и думал неотвязно о том, что час поздний, что в такое время - гм! Может, если она поймет, что скомпрометировала себя… гм! Она вдова, могла бы… если служанка разнесет по Гаване слухи об этом его визите, если он вовремя объяснит ей, как их истолковали в городе… гм, ведь потом она уедет обратно в метрополию, и ее репутации там это не повредит, и она уже вдова…

Каким образом сочетались в его душе подобные планы и негодование по поводу задумавших обесчестить очаровательную сеньору молодых негодяев - известно одному Создателю, но, склоняясь к теплой благоуханной ручке, дон Херонимо и надеялся, что никто не придет, и готовился отразить любое нападение.

- Благодарю… господин полковник заверил меня, что… и господин губернатор обещал…

Мельтешение служанки, зажигавшей новые свечи в серебряном подсвечнике на каминной полке, наливавшей в оловянную кружку темно-бордовое вино и даже зачем-то переставлявшей тарелку с коричным печеньем с одного конца стола на другой, раздражало неимоверно, и дон Херонимо, хватаясь то за одну фразу, то за другую, не мог закончить ни одной. Пусть она уйдет уже наконец, или она так и будет играть роль дуэньи? А если явится и сама донья Мария?!

Шум, вызвавший испуг доньи Асунсьон, сыграл на руку дону Херонимо, который не колеблясь сжал в ладонях протянутую ему тонкую ручку. Вот ведь дураки, все пятеро! Велено же было схорониться, а не топотать тут как табун кобылиц! Этак те молодцы, что решили позабавиться за счет беззащитной женщины, и подойти побоятся!

Не то чтобы дон Херонимо возражал бы, если бы его поздний визит оказался не последним, но испуганная женщина думает не о кавалере, а благодарная - лишь о нем. И пускай донья Асунсьон пыталась, по мере слабых своих сил, совмещать одно с другим, дон Херонимо чувствовал в ней некую отстраненность, которая задела бы его за живое, если бы он не понимал ее причины.

- Ничего не бойтесь, - прошептал он, не спеша отпустить ее ладонь. В мерцании свечей она была еще прекраснее чем при свете дня - возможно, потому что при дневном свете она всегда выглядела так недоступно, а тут, под покровом ночи… и в домашнем платье, которое, будучи менее стесняющим чем обычное, давало опытному мужскому взгляду возможность угадать куда больше. - Выпейте вина, может?

Вообще-то следовало предложить ей удалиться спать, предоставив ему заботиться о ее покое, но дон Херонимо совсем не желал еще лишиться ее общества… да и заботиться о ее покое ему хотелось куда меньше, чем не давать ей его.

Отредактировано Провидение (2018-10-07 18:30:44)

Пожатие нежной женской ручки пробудило в сердце дона Херонимо множество чувств, и он тотчас же обнаружил, что полностью согласен с фрай Ренато, о чем тут же и сообщил своей собеседнице. Не будучи служителем божьим, он все же полагал, что было бы грехом лишить свет и красоты доньи Асунсьон, а ее саму - радостей мира, но в своих доводах он упирал скорее на практическую сторону вопроса: гаванская обитель крайне бедна, святые сестры вынуждены трудиться так, как окажется тяжело для дамы, разве этого она хочет? Нет, пусть лучше она положится на него, ведь он мужчина, а кому как не мужчине надлежит взять на себя тяготы жизни женщины?

Тут он осознал, что слегка увлекся, и заметно смутился.

- То есть, - пробормотал он, сдуваясь, - все, кроме одной. Но я не об этом… гм. Ах, да! Да!

Хватаясь за кувшин как за соломинку, он поспешно наполнил два бокала, чуть не разлив при этом вино, и даже не заметил невнятный стук и последовавшее за ним приглушенное восклицание, донесшиеся из-за двери, куда ушла служанка.

- Это всего лишь страх, - пробормотал дон Херонимо, осознавая внезапно, что ждать вестей из Испании, нашествия молодых негодяев и второго пришествия он не готов. Алые капли на белоснежной коже дразнили воображение, стекая… гм, куда им было положено стекать, и дон Херонимо не глядя нащупал на столе салфетку, едва не опрокинув при этом кувшин, и лишь чудом не поставил свой бокал мимо стола. - Вы боитесь… поэтому…

Он подступился к молодой женщине, держа салфетку перед собой на не вполне вытянутой руке - как если бы собирался протянуть ее ей, но отчего-то не спеша это сделать.

- Какая… незадача, - голос его сделался хриплым, и он непроизвольно облизнул губы, не слишком осознавая, что несет. - Такое красивое платье… Надо солью… засыпать. Вы разрешите?

Не дожидаясь позволения дамы, он приложил салфетку к винному пятну, словно бы невзначай скользнув при этом дрогнувшими пальцами по нежной коже. Надо же было начинать ее как-то… приручать.

Дон Херонимо не услышал из уст доньи Асунсьон слова «да», но он не услышал и слова «нет» - хотя, признаться по совести, возможно, он не услышал бы отказ, даже если бы очаровательная испанка кричала ему в ухо. Слова - только пустой звук, когда говорит взгляд - или, как сказал бы г-н Арамис, verba volant, aspecta trahunt. Взгляд доньи Асунсьон увлекал дона Херонимо в дали, которые до сего дня были ему не менее чужды, чем пустыни Марокко или джунгли Венесуэлы, и испанец, напрочь позабыв, что явился в роли защитника, привлек к себе донью Асунсьон с пылом, более подобающим дикому индейцу или кентавру.

- Ваши кружева, - пробормотал он с неожиданным здравомыслием, отбрасывая сослужившую свою службу салфетку в видимом противоречии действий и речи. - Позвольте…

Трудно предположить, чтобы кто-то, запуская жадную руку за корсаж дамы, и в самом деле нуждается в разрешении, и дон Херонимо, и в этом не оказавшись исключением, не стал дожидаться согласия, попытавшись в то же время сорвать поцелуй с алых губ красавицы.

Прав был мудрец, сказавший, что, когда заходит солнце юности, восходит луна опыта. Небосклон дона Херонимо, однако, был озарен в этот вечер одним лишь полумесяцем - безошибочно поняв, что красавица, лепечущая в его объятиях о боязни быть увиденной, в душе своей уже уступила, он не задумался ни на миг, почему он оказался ее избранником. Воистину, и на закате бывают затмения, и особенно багров тогда свет, сменяющийся тьмой.

- Никто… не увидит… - прохрипел он, осыпая шею молодой женщины поцелуями и сжимая ее в объятиях, становившихся все более страстными по мере того, как его руки спускались вниз от ее талии, сминая мягкую юбку домашнего платья. - Мой… ангел, вы… божественны… чаровница…

Совершенно забываясь, он удвоил напор, переходя в решительное наступление, так что оказавшийся у него на пути столик качнулся, задетый его бедром, затем накренился и наконец, когда молодой женщине осталось уже некуда отступать, с грохотом опрокинулся - возможно, не без ее помощи.

Роль Арамиса в предстоящем им фарсе была второстепенной - угрозы, упреки и неприятный выбор должны были все прозвучать из уст Лавардена, однако в этот миг бывший мушкетер вдруг понял, что не в силах оставаться в стороне. Так или иначе, он втравил соотечественника в эту историю, не оставил возможности для отказа и… нет, все было гораздо проще. Он не хотел, чтобы донья Асунсьон была обязана своим благополучием Лавардену. И поэтому, встретившись взглядами с испанцем, фрай Ренато не промолчал и не отступил в сторону с красноречивым выражением упрека на красивом лице, оставляя поле действия мирянам.

- Вы не уйдете, дон Херонимо, - мягко сказал он. - Вы пришли сюда сегодня… вы сказали, что придете спасти честь женщины, но вместо этого вы ее погубили.

- Но позвольте!.. - вскричал испанец.

- Не честь ее, - уступил Арамис, - но ее саму - ее доброе имя.

Взгляд его черных глаз обратился на служанку, и та, не вполне, как видно, поняв его намек, попыталась сделать реверанс, не выпуская при этом из объятий свою госпожу.

Дон Херонимо выпрямился так, словно проглотил кочергу.

- Вы свидетели, что я ничего…

- Если бы здесь был ее брат, - перебил Арамис, - вы были бы уже мертвы.

В эту минуту он почти желал, чтобы испанец позвал на помощь - тем самым дав ему возможность снова взяться за шпагу - и, горько осознавая всю греховность этого желания, смотрел тем непримиримее.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс