Заулыбались все.

- Я не обижаюсь, - засмеялся Жан-Жерар, бросив благодарный взгляд на Жана-Анри, и в душе у Роже впервые шевельнулось подозрение, что кузен д’Арбиньи смеется над собой вместе с прочими не потому, что ему на самом деле смешно, а потому что иначе бы он вообще не знал, когда ему смеяться. А Кузнечик был такой милый, с этим его смехом - и добрый, похоже.

- А вы из каких краев? - спросил Ла Шеньер, и все друзья, перебивая друг друга, принялись рассказывать ему, откуда взялся Кузнечик, почему и что случилось с его лошадью. Единственным, кто не вмешивался, был Сильвье, который в какой-то момент незаметно вышел и вернулся с четырьмя бутылками, по две в каждой руке, и Мартеном, который притащил еще четыре.

- Если мы сожжем к чертям этот трактир, - Ла Шеньер не стал тратить время на поиски кружки и сразу завладел бутылкой, - лошадь это Кузнечику не вернет. А он, мне кажется, хочет лошадь, а не мелкую месть.

- Мелкую? - возмутился Роже, но потом увидел, что все смотрят на Жана-Анри, и посмотрел тоже.

- Вино!

- И мне, и мне плесните!..

- Милейший Сильвье, вы прямо Ганимед!

- Бахус!

- Нет, это Мартен!

- Нет, Мартен это, скорее, Силен.

- Какое силен, ваша милость! Пара бутылок! И это ж только пальцы! Пальцы-то у меня сильные, это правда, но…

- Ну да, если каждый день по карманам шарить…

Возмущенный вопль «Ваша милость!» потерялся в общем взрыве хохота. Стакан Кузнечика вновь оказался полон до краев, и подливший ему Жан-Жерар одарил кузена смущенной улыбкой.

- Скажите, сударь, - полушепотом проговорил он. - Вот что вашей сестре якобы надобно непременно за кого-то из Вентьевров выйти… Вы бы узнали точно, а то Сильвье, он… он же судейский…

Последнее слово он произнес почти беззвучно.

Жан-Жерар оглянулся на Сильвье, который в эту минуту разливал вино из двух бутылок сразу, и понизил голос так, что его стало почти не слышно:

- Разбираться-то он разбирается, да только что он говорит и что там на самом-то деле - совсем необязательно одно и то же! Он же соврет - недорого возьмет, прям как кузен Роже, но кузен Роже-то не со зла, а больше шуткует, а Сильвье - он же во всем свой интерес блюдет, как не всякий ж-ж-ж… португальский купец сможет!

- Черт! - возопил Ла Шеньер таким густым басом, что, казалось, вот-вот со стен посыпется штукатурка. - Мои кружева!

- Позвольте, но зачем вы же наклонили бокал? - осведомился Сильвье.

- Я не наклонял!

- Вино течет струей, мерцают свечи, - неожиданно затянул Роже, поднимая над головой свой бокал, - искрится смех, и все друзья со мной…

- Пусть длится вечер, - у Берензана голос оказался пожиже, да и фальшивил он изрядно, но зато больше уже ругани слышно не было, - пусть длится вечер!

- И смерть пускай, - теперь пел и Ла Шеньер, позабыв, похоже, про алые пятна на украшавших его отвороты сапог кружевах, - проходит стороной.

Пусть спят враги, до самого рассвета,
У них свой рок, у нас судьба своя,
Война войной, и главное - не это,
Всего важнее вы, мои друзья.

Глоток воды - на всех, и корку хлеба,
Клинок к клинку, и искру к фитилю,
Нас примет ад, когда не примет небо,
Но вместе всех, друзья, я вас люблю.

Сильвье не пел, и Жан-Жерар тоже, только смотрел и улыбался, но последнюю строчку, когда ее повторили в третий раз, спели уже все.

- Хоть губную гармошку бы, - сказал Берензан.

В дверь внизу колотили уже, кажется, крепостным тараном, и Роже, сунув кому-то свой бокал, выбежал из комнаты.

- Да вы только поглядите на него, - шепнул Жан-Жерар Жану-Анри, незаметно указывая на Сильвье, - он от зависти помирает.

Судейский и в самом деле глядел вслед зятю с очень странным выражением на лице, хотя сказать, какие чувства он испытывал, не представлялось возможным.

- Так видно же, - удивился Жан-Жерар. - И мы все военные, а он канцелярская крыса.

- Слушайте, слушайте, - возопил Ла Шеньер.

Берензан, который как раз сунул в рот последний ломтик ветчины, поднял над головой опустевшее блюдо и ударил в него как в бубен.

- Да тихо вы! У меня тоже повод для праздника! Я получил назначение!

- Капитанский патент? - самым невинным тоном полюбопытствовал Сильвье.

- Откуда у меня на него деньги? Нет, в Кале. Дядюшка расстарался.

- То есть мы можем отпраздновать, что мы от вас избавляемся?

Берензан фыркнул, Жан-Жерар поморщился, а Ла Шеньер швырнул в приятеля хлебной коркой и промахнулся. Гул голосов на первом этаже примолк, и сквозь него донесся голос Роже:

- Это же потрясающе! А откуда мы будем его запускать?

Отредактировано Роже де Вентьевр (2019-03-16 23:11:52)

- Собираются что-то запускать? - неуверенно предположил Жан-Жерар.

- Мышь в постель к Мартену? - оживился Берензан. - Или к какой-нибудь даме?

- Мышь - женского рода, - заметил Сильвье.

- Думаете, что все-таки к Мартену?

Ла Шеньер сложился пополам от хохота, а Сильвье, переждав, пояснил:

- Он сказал: «его запускать». Значит, это не мышь, потому что мышь - женского рода.

- Мыша запускать, - немедленно возразил Берензан. - Вот что значит судейский - как можно так к словам придираться?

- О, вы даже не представляете себе, скольких неприятностей можно избежать, и каких, если только правильно обращаться со словами.

Шагали сразу восемь ног: две - Роже, который шел первым, еще две - Мартена, который как раз спешил наверх с еще парой кувшинов вина, и остальные четыре - двух новых гостей, шевалье де Трана и г-на де Пассерво-Шатоплена, дальнего родственника Сильвье, который сменил уже три разных конторы и до сих пор не покинул г-на Кокнара только потому, что почтенный прокурор маялся подагрой и поэтому не испытал еще на себе в полной мере остроумие свежеиспеченного лиценциата права. Родители г-на де Пассерво-Шатоплена взяли с него в юности клятву не идти на военную службу без их позволения, и теперь г-н де Пассерво-Шатоплен пытался обрести это позволение самыми творческими способами.

- Кузнечик! - возгласил Роже, переступая порог. - Нас ждут великие дела, и тебя - в особенности. Господа, это мой новый кузен д’Арбиньи. Этого толстого зовут Пассерво-Шатопленом, но его можно называть и просто Шляпой. А это шевалье дю Брон, но на самом деле его зовут де Тран, и он тоже предпочитает, чтобы его так называли. Господа, мы будем запускать фейерверк!

- Конечно, - сказал Сильвье, который, как всегда, опомнился первым, - нам руки гораздо нужнее, чем кузену Кузнечику.

- Потому что руки нужны только тому, кто ими что-то делает, - весело объяснил Роже, пристраивая у дверей комнаты дощатый ящик и всовывая кружки в руки новоприбывших.

Объяснение это, впрочем, потонуло в гуле восторженных голосов, на все лады повторявших слова «пускать» и «фейерверк», и вопрос, заданный Кузнечиком, оттого оказался как нельзя более кстати: все притихли и уставились на Роже.

- С крыши, разумеется, - откликнулся он. - А, Шляпа?

Если присвоенное ему прозвище и раздражало г-на де Пассерво-Шатоплена, по его добродушной ухмылке этого сказать было нельзя.

- Я предложил бы прогуляться до Сены, - прогудел он, - а то мало ли, вспыхнет что-нибудь не то.

- Не вспыхнет. Пошли на крышу.

Роже бы наверняка ничего не заметил, если бы Шляпа его не ткнул локтем в бок и не указал глазами на отвернувшегося Кузнечика, и Роже вспомнил тогда, что у мальчишки как раз отец умер - а ведь он не говорил, от чего. Может, напомнило ему что-то? Может, ну его тогда, этот фейерверк? Жалко ж мальчишку, приуныл так сразу… Но держится, даже разулыбался вон, чтобы не виду не подавать. А не боится ли? Храбрится все равно, но…

- Нет, - возразил Роже, - Кузнечику руки как раз больше всех нужны, он для баб еще молод. Слушай мою команду!

Голос у него был громкий, и тихо стало сразу.

- Шляпа, с вас лестница, она где-то там. Дю… тьфу, де Тран, вы будете крышку чердачного люка держать, чтобы она не всем на голову падала, а только самым избранным - вами избранным, конечно. Сильвье будет считать, сколько народу поднялось на чердак. Ла Шеньер потащит ящик, Берензан будет сидеть у окна и помогать всем вылезти - ну, или выпасть, кому как больше хочется. Кого забыл?

- Себя, - засмеялся Сильвье.

- Себя я не забыл - я себе не командую, я сам решаю. О! Мартен! Собрать у всех кружки, запомнить, которая чья, и принести, когда мы все на крышу вылезем.

Таких вечеринок в жизни де Трана давно уже не случалось. Не в последнюю очередь потому, что он сам избегал общества бывших сослуживцев, предпочитая тихие и душевные пьянки с Варгасом. Но не явиться по приглашению славного разгильдяя Роже он просто не мог. Во-первых, вокруг длинного гвардейца всегда каким-то загадочным образом формировалась атмосфера самозабвенного веселья с легким привкусом благородного безумия, что могло стать приятным разнообразием в череде мрачных зимних дней. Во-вторых, в глубине души Габриэль был глубоко благодарен бывшему сослуживцу за то, что тот относился к нему как прежде, будто ничего и не случилось. Это дорогого стоило.

- Вентьевр, в вас погиб талантливый управитель, - заключил пикардиец и похлопал приятеля по плечу с таким видом, будто оный управитель умер, не родившись, и успел счастливо сгнить. - Показывайте ваш чердак, пока он еще у нас есть.

Подпись автора

"- И вот, ему дали коня, показали, в какой стороне Париж, и сказали...
- Алга!"