В свободные минуты южанка, по обыкновению, читала. Сегодня она делала это за столом, с пером, чернильницей и листом бумаги, потому что читала она стихи, тут же сочиняя ответ, который никому не суждено было увидеть, потому что делала она это для собственного развлечения.
В открытое окно падали солнечные лучи, освещая комнату, обитую зеленым шелком, и в доме до явления Бантьена царила почти полная тишина, которую нарушали только крики разносчика с улицы и шуршание пера по бумаге. А потом внизу вскрикнула горничная и послышался топот по лестнице.
Эжени бросила перо, с тревогой глядя на дверь, которая не замедлила распахнуться. Среди слуг не принято было врываться в хозяйские комнаты без стука, но Бантьен выглядел так, будто за ним гнались, и мадам де Вейро порывисто поднялась навстречу, ужасно жалея, что поленилась с утра перезарядить пистолет, давно уже забытый на дальнем краю стола за невысокой стопкой книг. События прошлой зимы подстерлись в памяти, оставив после себя только осадок на дне души. Человек не может все время жить в страхе, а для жизнелюбивой южанки это было вдвойне тяжело, и она охотно забывала - о страхе, но не о том, что его вызвало. И, конечно, забывая о страхе, она не могла не потерять и осторожность, и сейчас вдруг осознала это с небывалой остротой.

- Господи!..  Да что?..

К счастью, Бантьен, ее новый лакей, совершенно ничего не знал о том, чего боится его хозяйка, если только горничная не шепнула ему пару слов, что было вполне вероятно.
Мадам де Вейро, слушая сбивчивую речь, сначала улыбнулась, а потом нахмурилась. Ей, чего таить, ужасно нравились рассказы слуги о приключениях в Новом Свете. Она даже, забавляясь, начала писать об этом книгу, хотя женщины обычно не пишут книг. И несколько рассказов о том самом страшном человеке из Гаваны как раз лежали на столе, хотя и в некотором беспорядке.
Но кто мог подумать, что он явится прямо сюда?..
Никто не ждет смелости от слуг, но и Эжени, пытаясь принять быстрое решение, ощутила легкий холодок. Ей уже случалось встречать еретиков, они были очень страшные. А если и этот такой же? А что, он очень даже мог искать Бантьена, чтобы навсегда от него избавиться!

- Марш под кровать, плут, - шепотом велела южанка. - И сиди тихо! Попробую что-нибудь сделать... Расскажешь потом, как он сюда пришел, съеденный! И только попробуй опять солгать!

Ей было боязно и весело, и она не знала, чего больше.
Бантьен как раз успел исчезнуть с глаз, когда горничная сообщила о госте. Эжени попросила проводить его к ней и снова села за стол. Чтобы вернуть себе безмятежный вид, она даже расправила любимое домашнее платье персикового цвета, которое очень шло к ее темным волосам и белой коже, и снова взялась за перо. Так что к моменту появления шевалье на пороге она выглядела вдохновенной, задумчивой и любопытной. Таить интерес от внезапного визита не было нужды - никто и никогда их не представлял друг другу.
Но пистолет мадам на всякий случай заранее придвинула поближе, накрыв его бумагами. Порох, наверное, сто лет как отсырел, а может, его там вообще не было, она не помнила. Это же надо было так обо всем позабыть!

- Жози, принеси нам вина, - велела она горничной, которая маячила позади гостя. - Добро пожаловать, сударь.

Правила приличия требовали подняться навстречу, и Эжени встала, позабыв даже бросить перо. Она никак не могла перестать рассматривать высокого, аккуратно одетого и совершенно незнакомого брюнета, о котором была так много наслышана от Бантьена. Может, надо было сразу слать за экзорцистом? До церкви было не очень далеко...

- Присаживайтесь, прошу вас, - продолжила южанка после секундной паузы, справившись с волнением. И с новым ужасом поняла, что листы с именем шевалье де Лавардена лежат прямо наверху стопки, и гость сейчас непременно их увидит. И в сторону не уберешь, потому что под ними...  Ой-ей-ей!..

- ...И рассказывайте, что вас привело.

- Вот оно что... - неопределенно сказала мадам де Вейро, пытаясь думать обо всем сразу. Слова гостя навели ее на мысль, что Бантьен, кажется, говорил правду, вот разве что со съедением ошибся, но это дело такое, всякий может ошибиться, тем более, что его на этом пиршестве явно не было. А остальное шевалье де Лаварден подтверждал - и про Гавану, и что слуга сбежал. И... Пресвятая Дева, и про подробности, что не для женских ушей! Бантьена такие мелочи не смущали, так что знала она, что это за подробности, и как истязал несчастного лакея этот жестокий человек.
Гость выглядел сдержанно и сурово, вел себя очень воспитанно, и Эжени гадала про себя, хорошо ли он умеет притворяться и надолго ли его хватит. У него была очень темная кожа -  загар это или та отметина, которую оставляет на своих слугах Отец Лжи?..  И эти черные глаза!.. Поди пойми, о чем он на самом деле думает.

- Бантьен действительно служит у меня, - признала она. Из-под кровати не доносилось ни звука.  - И раз теперь я его хозяйка, скажите, что он украл у вас? Эта вещь так ценна, что вы прибыли за ней из самой Гаваны? Если так, я... Я заставлю его вернуть украденное, обещаю, но расскажите мне все.

Эжени, пытаясь сохранить внимательный и вежливый вид, проследила взгляд гостя и поняла, что неотвратимо краснеет. Как этот лист вообще оказался сверху? Вот сколько раз говорила себе, что все бумаги нужно собрать и куда-нибудь спрятать...

...Сухая ночная гроза рассекала небо белыми молниями, и тогда сокрытое прежде во мраке лицо господина де Лавардена становилось видимым и намерения его не были благими, что читалось так же ясно в чертах его, как и в блеске зажатого в руке кривого жертвенного ножа.
Человек, что лежал перед ним в путах, был вне себя от страха, ибо душе его предстояло отправиться в руки жестоких индейских богов без покаяния и отходной молитвы, и некому было спасти несчастного, поскольку единственный свидетель сего, мой дорогой читатель, еще только набирался смелости, чтобы помешать своему хозяину вершить зло во имя обуявшей его...

Дверь открылась, горничная внесла в комнату поднос с кувшином вина, кубки и красиво нарезанные яблоки вперемешку с красиво нарезанным сыром, и Эжени мысленно обратилась к небесам, умоляя, чтобы внимание гостя отвлеклось:

- Сюда, Жози, ставь на стол. И оставь нас пока, я позову тебя, если что-нибудь потребуется.

Выходя, горничная предусмотрительно оставила дверь слегка приоткрытой. Может, чтобы лучше слышно было.

Эжени на миг закрыла глаза и прижала руки к груди, пытаясь дышать ровно и глубоко и сохранять самообладание. К счастью, кровать подсказала ей и оправдание:

- Ах, снова эти мыши, - сказала она будто бы самой себе. - Я ужасно боюсь мышей!

Это была не совсем правда. По крайней мере, она больше не запрыгивала на стул вместе со всеми своими юбками. А в этот раз и подавно, она же знала, что под кроватью Бантьен. И лучше бы ему про мышь услышать и не шуршать! А то придется, чего доброго, норку прокапывать со второго этажа на улицу, если шевалье де Лавардену вздумается спасти ее от страшного серого зверька и заодно проверить, нет ли под кроватью кого-нибудь лишнего.
Жертвовать своей репутацией и уверять, что прячет под кроватью возлюбленного, которому до зарезу нужно остаться инкогнито, Эжени точно не собиралась.

- Вот что, - сказала она, открыв глаза и снова встретившись взглядом с темными суровыми глазами гостя, что изрядно поубавило ей уверенности, потому что весь этот ужас, о котором говорил Бантьен, хотя бы отчасти оказался правдой! Вот и золото всплыло,  индейское, нарочно так не придумаешь! - Поскольку теперь он мой слуга, я хочу сперва во всем разобраться.

Южанка осторожно потянула к себе бумаги, якобы освобождая место на столе, и стараясь заодно тянуть и скрытый под ними пистолет. Ей было немного неловко перед гостем, это ведь совсем не от него был пистолет, и не для него, но теперь она бы уже не поручилась, потому что... Ну в самом деле, не отдавать же ему Бантьена! Несчастный так боялся.
Вот так переплет, слово лакея против слова дворянина... И где теперь это золото, которое то ли было, то ли нет, но оба о нем говорят, и каждый свое...

- У меня здесь хорошее монастырское вино, - сказала Эжени, гадая про себя, сработает ли. Не святая вода, конечно, но настоящий одержимый должен бы забеспокоиться. А может, для них это не страшно?

- Под него хорошо слушать страшные истории.

Она чуточку смущенно улыбнулась. И что он успел прочесть? Не дошел до места, где проклятое индейское золото требует человеческую жертву?

- Если станется так, что похищенные вещи удастся найти, как вы собираетесь вернуть их владелице? - наивно спросила южанка, отлично понимая, что шевалье де Лаварден вряд ли честно скажет "никак", разве что он совсем уже разозлился. - Мне... Мне трудно поверить... Нет, не сердитесь, шевалье, я верю, конечно, верю, просто все это так звучит... Проклятое золото, бегство из Гаваны, кровожадные индейцы... У нас тут все так тихо, буднично.

Она глянула в окно. На улице кто-то мучительно громко продавал козий сыр и зелень с лотка.

Эжени, глядя на гостя широко открытыми глазами, сначала кивнула, а потом помотала головой, так и не определившись, стоит ли признаваться, как много она знает. Вино! Он так и не притронулся к вину!
До сих пор она видела только одного-единственного одержимого. Это было еще на Юге. Несчастный бегал на четвереньках и рычал, и его загнали к деревенской церкви, и вокруг собралась такая толпа, что она бы ничего не увидела, не будь они с братом верхом. Чем дело кончилось, Эжени так никогда и не узнала - Арман сказал, что это зрелище не для женских глаз, и они уехали. Ей было всего пятнадцать, и она испугалась, и долго расспрашивала потом кюре. Он рассказал, как хитер бывает дьявол, и что настоящее изгнание бесов не каждый священник может провести, и что при этом, бывает, погибают даже...

- Он... рассказывал, да. - Мадам де Вейро немножечко собралась с духом.

Индейцев шевалье де Лаварден понимает, надо же! Но может, ей он средь бела дня ничего не сделает?.. Могут услышать. И на улице тоже. Правда, если он и вправду одержимый, ему может быть все равно. А что испанцев не любит, это даже хорошо. Если этот разговор закончится как-нибудь мирно, можно будет послать за сеньором де Варгасом и попросить, чтобы помог. Может, шевалье де Лавардена еще можно спасти? Отвезти в хороший монастырь, в аббатство... Там наверняка найдется кто-то, кто умеет проводить такие обряды. И потом все будет хорошо и у него, и у Бантьена.
Большим вопросом оставалось, как посмотрит испанец на предложение поймать шевалье де Лавардена. Не убить, не ранить, а именно поймать или заманить... Одержимый - это ведь как больной, ничего не понимает.

- Говорил, что ему было трудно и плохо, что вы много вынесли вместе, и что он вас очень уважал... то есть уважает, раз вас все-таки не съели, - поправилась она и не смогла сдержать улыбку, так это прозвучало. И не совсем правда это была, не уважал Бантьен хозяина, а боялся до падучей.

- И что у вас были определенные... трудности. В ваших странствиях. Такие тяжелые, что даже ваши друзья, иезуиты... Или это был один друг?.. Бантьен говорил, что они не смогли помочь вам до конца...

Эжени очень осторожно подбирала слова. Это был хрупкий и тонкий лед, почти как та наледь вежливости и сдержанности, что видела она в темных глазах гостя. За этой наледью скрывался, наверное, настоящий огонь. Он чувствовался всякий раз, когда шевалье де Лаварден упоминал Бантьена. Еще бы, ведь слуга знал его тайну!

- Этот ваш товарищ, брат Рене. Он был так добр, что даже написал для Бантьена рекомендательное письмо. Стал бы он так делать, если бы думал, что это плохой человек?

Эжени снова прижала руки к груди и подумала, что если слуга снова вздумает пискнуть, ей придется падать в обморок. Потому что между мышью под кроватью и падающей дамой настоящий шевалье, даже если он одержимый, обычно выбирает все-таки даму.
Ну что за прохвост этот Бантьен!
Южанка колебалась. Речи Лавардена звучали так разумно и взвешенно, но ведь лакей ее предупреждал, как убедителен бывает его бывший хозяин. Она и сама помнила, как убедительны, честны и на вид добродетельны бывают еретики. Никто из них не ходит по улицам, размахивая оскверненным Писанием, и не выкрикивает слов ереси; они выглядят обычно, ведут себя обычно, и делают при этом страшные вещи, которым не удается помешать, потому что все проходит в тайне.

- Я... Боюсь, мы не можем прямо сейчас его позвать, - нашлась мадам де Вейро, вспомнив по случаю находчивость своей закадычной подруги мадам де Люз. - Он как раз выполняет одно мое поручение...

О да, поручение. Тихо лежать под кроватью!

- Но я обещаю расспросить его со всей строгостью и дам вам знать, что у меня получилось! Я напишу вам или пошлю за вами, если вы оставите мне адрес... Я ведь не знаю, где вы живете. А брат Реми, он... Тоже искал это проклятое золото, да?

С чистосердечным и добрым монахом, которого описывал Бантьен, должно было случиться какое-то несчастье, чтобы он вздумал путешествовать в компании человека, увлеченного такой пагубной страстью.
Эжени очень смутно представляла себе, как обстоят дела в Новом Свете, даже просто как там люди живут, но все-таки монах и стяжательство... Нет, никак он не мог гоняться за проклятым золотом,  оставаясь в своем уме.

- Вы... Скажите, только не сердитесь... Обещайте, что не будете сердиться, если я спрошу. Обещаете?

- Я не скажу ему, что вы здесь, и постараюсь не позволить сбежать, - вздохнула Эжени, хотя ей было ужасно неловко, и чести ради она добавила: - Хотя он знает. Только любой суд, правда же, должен выслушать две стороны. Я... Я очень хочу помочь, и ему, и вам, и...

"И брату Рене", чуть не сказала она, потому что с монахом тоже могло что-то случиться. О таких случаях Эжени слышала. И сказала сейчас чистую правду. Бантьен, хоть оставлял впечатление человека ловкого, может, даже немножко прохвоста, как многие хорошие лакеи, все же не заслуживал, чтобы его вздернули по одному только слову человека, одержимого... чем-то. У индейцев, наверное, были какие-то свои черти и бесы, и кто знает, справится ли с ними добрый католический священник? Должен, потому что Господь всемогущ, а святая Дева Мария милосердна.
Южанка думала, что у одержимых тоже случаются светлые минуты, потому что шевалье де Лаварден с ней, например, был приятным и вежливым собеседником, и хотя было в нем что-то жестокое, и недовольства он не скрывал (ой, все-таки скрывал, наверное, кто знает, насколько сильно он злился на самом деле!), и все же ей он не угрожал, а ведь мог...
Тут Эжени рассудительно подумала, что ей вообще мало кто угрожал на словах. Почти никто. Обычно сразу пытались убить. И сейчас рядом с ней никого не было, кто мог бы вступиться. Но для  шевалье де Лавардена, как ей казалось, было не все потеряно. И оставалась же у него добрая воля, значит, можно было попробовать.
Молодая женщина, волнуясь, сцепила и расцепила пальцы, пытаясь подобрать слова. Такому ее никто не учил, но были же у нее подруги-монашки там, на солнечном Юге, и даже целая аббатисса.

- Только вы обещали не сердиться, помните?.. Если... если вам хоть немного жаль того, на что вам пришлось пойти ради этого золота, и этого индейского жреца, которого вы принесли в жертву его же богам... Кстати... Это... это правда? 

При взгляде на шевалье де Лавардена верить рассказам Бантьена было труднее в сто раз. От него веяло морями и дальними странами, и эта смуглокожесть, которая неожиданно не сочеталась с его хорошим парижским произношением, и опрятная, чуть щегольская даже одежда, которая очень ему шла, все это сильно мешало представлять его с кривым жреческим ножом в руке и в изодранном дорожном плаще, заляпанном каплями воска, как писала она - потому что Бантьен говорил, что им кое-где приходилось пробираться по пещерам.

- И про ночевку в Долине Духов? И про пожар? - Эжени, невольно перескакивая с мысли на мысль, думала теперь уже, что могла что-то написать не так, но теперь можно было расспросить главного героя своей книги - подумать только, главного героя! Кому из писателей выпадало такое счастье? И конечно, роман у нее выходил немножко пугательный, а в таких не пишут чистую правду, но нельзя же совсем завираться, кто тогда это читать будет?

- Пожалуйста, шевалье, расскажите! Расскажите еще!

Так не призывают покаяться, это точно, Эжени и сама это ощутила - с раскаянием, потому что собиралась звать его в церковь. И любопытство мучило ее сильнее боязни, хотя за книжку он мог здорово рассердиться. Но кто... кто вообще подумает, что женщина может писать романы?.. Можно подписаться каким-нибудь шевалье из подходящего села в Провансе и дело сделано!

- Боже, - пробормотала Эжени, разрываясь между двумя взаимоисключающими желаниями. Подобрать бумагу, пока это не сделал шевалье де Лаварден и не увидел несчастного Бантьена, и схватить пистолет.
Нет, если хватать пистолет, гость точно неправильно поймет. Если не хватать, а пойти подбирать листочек, тогда пистолет может взять гость, а это еще хуже.

- Это... Это...

Лучше было сказать правду, она поняла это, глядя на смуглое лицо шевалье.

- Мне... угрожали. И он тут давно лежит, не подумайте дурного. Но я... я вдова, и.... в наше время женщине иногда приходится о себе заботиться...

Звучало ужасно, и Эжени опустила руки и повесила голову. Глядя, впрочем, на пистолет, и гадая, что делать, если гость вздумает его отобрать.

- Теперь вы понимаете, почему я решила, что Бантьен придется ко двору. Такой ловкий малый, который был за морем, сообразительный, и за лошадью смотрит хорошо - это же лучше, чем... Прохвост какой-нибудь трусливый...

То, что Бантьен не отличался большой смелостью, она уже поняла - но ведь и собаку не всегда заводят для того, чтобы кусалась. Лая вполне достаточно. Но если гость решит, что за нее некому заступиться, выйдет нехорошо. Мало ли, что взбредет в голову одержимому золотоискателю!

Эжени подняла глаза и подавила желание их закрыть. Бумаги так неловко были сложены, что на верхнем листе опять оказалось кое-что, что могло прийтись гостю не по вкусу. Господи, да ведь он признался только что! Пожар, пожар на корабле был, а значит, и в остальном... Да если хоть десятая часть правда...

...И никто не знал достоверно, сколько жизней возьмет это золото, а сколько нужно ему принести. Мы были наивны как дети, когда полагали, что плавание на проклятом корабле сойдет нам с рук и приведет к удаче, говорил мне участник этих ужасных событий, тщетно скрывая скорбь. И если первая смерть, рассказывал он, была тиха и произошла будто сама по себе, упокой Господи бедную душу господина де Монпе, то вторая повергла в трепет всех, кто волею судьбы сделался свидетелем; и если Иоанн Утопитель, нечестивый бес-двойник известного святого, коим обернулась душа утопшего моряка, не причинил лишних страданий своей жертве, то люди перещеголяли его в жестокости: нападение пиратов грозило прервать путь шевалье де Лавардена к намеченной цели и пираты дорого поплатились за это. Вторую жертву принял огонь, столь же нечестивый, сколь нечестиво было имя обитающего на корабле призрака, но до того все узрели, как с пирата сползает сама плоть, облитая воистину адским зельем, оказавшимся под рукой у одного из путешествующих на этой чертовой лодке. Не удивит ли вас, мой уважаемый читатель, что этим человеком оказался золотых дел мастер? Золото, проклятое золото преследовало путников на каждом шагу, и дьявол таился в мелочах.

До сих пор Эжени не знала, что можно струхнуть и возликовать одновременно. Она еще не успела придумать, как зовут автора, и что делать, если шевалье придет в голову этого автора разыскивать, а тем паче, вызывать на дуэль. Клевета - это очень серьезно, это дело чести.
Но "изящный стиль"! И "недурно написано"!
В других обстоятельствах она бы захлопала в ладоши, в этих - темные глаза южанки только осветились новым блеском.

- Клянусь, шевалье, я ни секунды не думала, что вы... что вы сумасшедший.

Мадам де Вейро осторожно шагнула в сторону кровати, пытаясь хоть как-то закрыть ее собой. Шансов не было совсем, приятные формы молодой вдовы отнюдь не были настолько модны, чтобы позволить ей заслонять собой такую крупную мебель. А шевалье де Лаварден очень выразительно смотрел в сторону постели. Почти неприлично даже.

- Я... Я вот что придумала, я ведь могу просто попросить его изменить имена, вы же этого хотели бы?

Лавардена точно нужно было отвлечь, но он оказался не только вежливым человеком (хотя и опасным!), но и умным, и на что-нибудь дурацкое ни за что не отвлекся бы. Эжени подумала, что женские штучки помогут лучше. И в волнении шагнула уже к гостю, зашуршав платьем и овеяв его облаком легких духов:

- Было бы правильно, если бы вы со мной это прочли. Может, там найдутся и другие места, которые вы сочтете... неточными. Это ведь со слов записано, а человек в волнении может и перепутать, и выдумать. Вы верно заметили, это челядь, они много выдумывают... И я тогда расскажу автору, что поправить.

Конечно, она втайне надеялась, что шевалье расскажет еще что-нибудь. И что не станет отталкивать ее с дороги, чтобы добраться до странно ползающего листка. Ну, Бантьен - лежал бы тихо!
Падать в обморок было, все-таки, опасно. А вдруг шевалье уже так рассердился, что не станет ее ловить?

- Я... я хотела бы вам помочь, правда.

А вот это уже было совсем честно. Ей было очень жаль шевалье, а может, любой автор заранее смотрит на своих героев с приязнью, но гость выглядел совсем не безнадежным одержимым. И может, его бы даже удалось уговорить сходить в церковь.
А лучше так: пригласить к обеду шевалье де Лавардена и кюре - разом! Это ведь шевалье такой... сдержанный и здравомыслящий. А если он одержим злым духом и тот себя проявит, то в церковь шевалье де Лавардену не войти, и гостиную разнесут, наверное, но гостиную не так жалко, как бессмертную душу. И пробовать надо, всегда надо пробовать.

- Почему же "терпеть"? Вы... вы очень добры. Это ведь... задевает, когда о вас пишут... со слов других.

Она не сказала "плохие вещи". Но подумала, что любой злодей предпочел бы вершить свои дела в тайне. Или не любой? Может, им тоже не чужда любовь к славе?
Если бы Эжени знала, о чем думает ее гость, она бы изрядно смутилась. Впрочем, она и так смутилась, подбирая ответ, потому что нужно было ввести шевалье в заблуждение. Не могла же она признаться в авторстве!.. Это... это было не очень прилично для женщины, книги писать. И можно было не сомневаться, что книгу никто не примет всерьез, если хоть одна живая душа узнает, из-под чьего пера вышли эти строки. Нет, нужно было что-то придумывать.
Правда, оставался еще Ронэ, который отлично знал ее стиль. Но, хотя они давно были в ссоре, мадам де Вейро почему-то не думала, что бывший любовник захочет ее выдать. Даже если каким-то чудом заполучит роман, прочтет и догадается. Ей казалось, что такое пакостничество совсем не в его духе. Он мог случайно проболтаться, но вряд ли стал бы нарочно...
Ах черт, а ведь был еще Бантьен! И вот кто был болтлив, как десяток кюре! Об этом обязательно нужно было подумать. Потом.

- Я люблю читать, - простодушно призналась Эжени, потому что это была еще не ложь. И попробовала обойтись без лжи вовсе: - Мне было бы жаль, если бы вы вызвали автора на дуэль или затаили зло, потому что он совсем ничего не стоит со шпагой, и вам, наверное, тоже было бы неловко...

Южанка с трудом спрятала улыбку, только озорные искры блеснули в глазах. Она представила.
Эмили могла себе позволить носить шпагу, и у нее это получалось на зависть ловко. А ее подруга, даже переодеваясь в мужское платье, никогда не вешала на пояс ничего тяжелее кинжала, зная и свое неумение обращаться с тяжелым оружием, и страх, что в кого-то действительно придется им ткнуть и, может быть, даже попасть.

- Он очень безобиден.

Так говорят не о любовниках, но о друзьях детства или милых собеседниках, и Эжени на всякий случай добавила:

- Иногда я устраиваю здесь поэтические вечера. Если вы примете приглашение на один из них, вы непременно увидите автора, и простите мне, если я не скажу, кто именно это будет. Но может, он захочет признаться сам.

Если в голосе южанки и мелькнуло лукавство, то такое тихое и скрытое, что услышать его могло только чуткое ухо.

- Навестите меня завтра? Перед вечерней мессой?

Может, не надо было вообще мессу упоминать, но Эжени как раз думала, что скажет кюре и захочет ли он прийти к ней домой, или надо будет просить шевалье де Лавардена проводить ее к мессе.
Во втором случае он мог просто не согласиться. Нет, проще было пригласить кюре! Пусть бы заглянул как бы случайно...