Если у Теодора и возникло желание свернуть мадам де Бутвиль шею, то он с ним справился. И даже подумал, что граф де Люз такого благодеяния не заслужил.

– Вешаться грешно, – сообщил он, становясь перед дверью. – А уходить глупо. Вы начнете когда-нибудь думать не только о себе? Ваш Бадремон и о себе не может позаботиться, а вы хотите снова свалиться ему на шею. И как по-вашему, вашему мужу станет от этого легче?

Теодор не шелохнулся.

– Подумайте о вашем муже, – предложил он. – Если вы хотите ему помочь, это не так делается. И если вы хотите от него избавиться – тоже.

Теперь он жалел, что написал Бутвилю. И что не посоветовался ни с кем, прежде чем отправил письмо. Хотя времени не было, черт бы побрал его высочество. Но письмо было, по крайней мере, коротким. И, вспомнив его сейчас, Теодор снова убедился, что никого им не компрометировал:

«Сударь!
Автор известной вам эклоги имел удовольствие увидеть свою корреспондентку в Париже. Если вам не хочется, чтобы она стала героиней других стихов – а может, и эпитафии – приезжайте».

Подписываться он не стал. И почерк не изменил. Но сейчас он написал бы иначе.

Эмили исподлобья  хмуро посмотрела на бретера, все еще держа кувшин за ручку и слегка им покачивая.
- Я не хочу избавляться от мужа. Не вашими методами точно. И как, по-вашему, я могу ему помочь?

– Как любопытно, – промурлыкал бретер. – Моими методами, значит, не хотите?

Продолжить ему помешал громкий свист из-за окна. И пронзительный, до рези в ушах девчачий вопль:

– Сударь! Булочки! Вы просили булочки!

Теодор распахнул дверь комнаты. Бадремона за ней не оказалось. Но, заглянув в лестничный колодец, он различил в полумраке внизу запрокинутое лицо юноши.

– Бадремон, вы не окажете любезность? Впустите там разносчика.

В этот же миг ведущая в аптеку дверь со скрипом отворилась. Пропуская сперва мэтра Патийо, а за ним – долговязого паренька с соломенным коробом.

– Ко мне, – нетерпеливо подтвердил бретер. Отвечая на вопросительные взгляды обоих. И разносчик, перепрыгивая через две ступеньки зараз, взбежал наверх.

– С изюмом, ваша милость, с медом, с миндалем, коврижка еще…

– Выбирайте, – предложил Теодор мадам де Бутвиль. – Или возьмем все?

Он перешел к окну, чтобы бросить по монете своим посланцам.

– А как же шевалье де Бадремон? – с насмешливой укоризной возразил Теодор. – Он не любит сладкого? С изюмом, с медом… С черносливом, мадам любит.

Разносчик поставил короб на стол.

– Нет с черносливом, сударь, – огорченно признался он. – С сушеными вишнями, может?..

– Оставляем все, – решил бретер. – Завтра утром доставишь свежих и заберешь корзинку.

Он бросил пареньку монету и подошел к окну. Но и мальчишки, и девчонки уже и след простыл.

– Давайте начнем с начала, – сказал он, когда дверь закрылась. – Предположим, вы найдете свидетелей и сумеете доказать, что ваш брак недействителен. Вы это примете? Ваш граф это примет?

- Как недействителен? - опешила мадам де Бутвиль. - Как я могу это доказать?...
Она куснула губу и продолжила устало:
- Не знаю я, примет или нет. Мадам д'Ангулем примет. Просто счастлива будет. Но я лучше в монастырь.

– Вы не поняли. Возьмите булочку, это помогает. Вот я верю, что брак нерушим. И если я женюсь, а потом захочу от жены избавиться, то не выйдет – только если ее убить. А ваш муж? Если вы найдете поддельных, ложных свидетелей, ему хватит?

- Не хватит, - Эмили взяла булочку и откусила. - Он не станет лгать, он благородный человек.  Я же потому и в монастырь - я там умру, и это не самоубийство.

– Мадам!..

Каким-то образом ему удалось не закончить фразу. «Мадам, вы дура!» Кем надо быть, чтобы до такого додуматься?!

Сказал он, в конечном итоге, совсем иное:

– А вдруг не выйдет? Знаете что? Ваш муж, по-вашему, полный болван? Больший даже чем я? И, в отличие от меня, не способен о себе позаботиться?

– Я шучу, – вздохнул Теодор. – Но только в том, что касается убийства. Кончайте дурить, мадам: если ваш муж хочет от вас избавиться, пусть ищет способ, а если нет…

Он поперхнулся смешком, не закончив: «…пусть ищет причину».

– Если нет, давайте подумаем о вас. Очевидно, сам муж вам не нужен. Но без его денег вам не прожить. Я запамятовал: у вас есть брачный контракт?

Здесь он вступал на очень зыбкую почву. Мадам де Бутвиль нужен был адвокат – и покровитель. Пока ее муж таскался за королем где-то в Альпах, добраться до него он никак не мог. А содержать ее сам не имел ни возможности, ни желания – даже или в особенности, женившись на Эжени. Черт, да даже если бы мадам де Бутвиль была его любовницей, это было бы неправильно.

Отредактировано Теодор де Ронэ (2019-05-31 16:22:11)

Теодор с сомнением поглядел на мадам де Бутвиль. В то, что она скрыла от мужа часть своих средств, верилось плохо. Но Давенпорт, старая и опытная крыса, мог что-то устроить, чтобы защитить племянницу… мог бы, если бы захотел. Человек, который отправил ее одну в Париж из Кале в мужском платье.

– Эти деньги не принадлежат вашему мужу? – полюбопытствовал он. Посмотрел на булочки. И пожалел, что не добавил к заказу чего-нибудь съедобного. Хотя бы даже с капустой.

Если у нее были свои средства, было проще. Тогда ее муж мог умереть в любой момент. Иначе… иначе было скверно. Разве что этот благородный осел составил подходящее завещание – но в такое благородство Теодор особо не верил.

– Потому что дурак, – если бретер и подумал при этом, что сам повел бы себя не умнее, по его лицу это было не сказать. – Почему он побежал плакаться вам, а не своему капитану? Почему?.. Ладно, бросьте.

Сесть он не сел, только оперся рукой на оконную раму. Вспоминая первую свою связь в Падуе – так живо, словно не мартовское солнце светило сейчас за окном, а лил теплый падуанский дождь, и сквозь струи воды улыбалась ему через улицу черноволосая и черноглазая монна Бьянка, склоняясь над базиликовым кустом с лейкой в руке.

Она спросила что-то, и он открыл окно, чтобы переспросить – пускай и понимал тогда едва ли слово из десяти. Но слово «студент» он узнал.

– Да, – сказал он. – Да, студент.

– Бьянка, – сказала она, легко коснувшись пухлыми пальчиками полуобнаженной груди, и он назвался в ответ: – Теодоро.

Какой же он был дурак тогда, Мадонна! Она поманила его пальцем, и он пошел к ней, и бедра ее были как сливки под единственной ее юбкой – нежные и теплые. А на следующий же день явился ее молодчик – чуть-чуть запоздал, Теодор успел завязать штаны. Молодчик вопил и хватался за эфес шпаги, Бьянка всхлипывала, забившись в угол между окном и столом, а Теодор не понимал ни слова, умирал от страха, потому что у него и ножа при себе не было, и презирал себя и за то, и за другое. Это было самое гнусное – ждать первого удара. И знать, что от всех их не увернешься.

– Что? – спросил он, когда молодчик замолчал и подбоченился. – Я не понимаю по-итальянски.

– Сестра, – сказал молодчик по-испански. – Позор. Плати. Двести дукатов.

Смешно думать теперь, но тогда первой его мыслью было откуда взять деньги. И ведь не подумал даже поторговаться и стал бы искать, наверно…

Потом он осознал это «Плати!» Это «ты», которого не должно было быть. И чуть не бросился на мерзавца сам – если бы только у него был хотя бы кинжал!

– Позор, – повторил итальянец. И наполовину извлек шпагу, скрежеща сталью по устью ножен. Бьянка взвизгнула. И итальянец выругался снова. На родном языке, а потом решил, как видно, блеснуть знанием испанского: – Смывается кровью!

В двери уже заглядывали соседи – какая-то дебелая деваха, тощий ремесленник, унылая рожа холодного сапожника… И в словах молодчика Теодор услышал одно лишь избавление и схватился за брошенную ему веревку:

– Я готов!

– Что? – тупо спросил молодчик.

– Поединок, – это было такое безумное облегчение, такое счастье, пусть он и был уверен тогда, что умрет, это было лучше, чем драка. И ведь он думал еще про ее честь, про честь Бьянки – честь шлюхи, подумать только!

Еле уловимая улыбка скользила солнечным зайчиком по губам бретера. Исчезая, возвращаясь. И, пряча ее, он подкрутил усы.

– Тогда от меня требуется лишь побыть снова месье де Лавальяном.