Лианкур торопливо заверил свою собеседницу, что она в равной мере обладает изяществом газели и манерами принцессы, пропел хвалу ее чуткости и вообще сделал все возможное, чтобы г-жа де Бутвиль почувствовала, что ее очарование пробило брешь в его броне, пронзило его сердце стрелой Амура и пробудило в его душе доселе несвойственные ей чувства. Однако даже самый полноводный поток комплиментов рано или поздно пересыхает, и оттого Лианкур вынужденно вернулся к теме разговора:

- Не будем более об иезуитах, прошу вас. Эти воспоминания невыразимо горьки для меня.

Глубокий вздох, сорвавшийся с его губ, был совершенно искренним, и если он при этом думал разом и о нынешних последствиях совершенной им ошибки, и о еще одной подслушанной сентенции - что разбитое сердце привлекает женщин не меньше, чем разбитый горшок с медом - мух, то ведь человеческое сердце достаточно глубоко, чтобы вмещать несколько чувств сразу!

Лианкур испустил еще один вздох, но печали в нем было заметно меньше чем разочарования - похоже, его грустное прошлое г-жу де Бутвиль не занимало. Свято веруя, однако, в полезность настойчивости, он попытался навести ее на правильную мысль с другой стороны:

- Простите, что я даже заговорил об этом, но вы пробудили во мне печальные воспоминания. Так вы будете начеку? Иезуиты и испанцы?

Приходится признать, что эту свою просьбу Лианкур повторил с еще меньшей надеждой на то, что из нее выйдет что-то путное, но иначе получилось бы, что он напрашивается на ее жалость, а ему хотелось, чтобы г-жа де Бутвиль пожалела его не из вежливости. Одно слово, однако, влечет за собой другое, и Лианкур, осознав, что испанцы определенно были лишними, поспешил уточнить:

- Вы же знаете, иезуиты не обязаны носить монашеское одеяние и оттого порой притворяются людьми светскими… и даже военными.

Лианкур задумался, а потом с искренним уважением посмотрел на г-жу де Бутвиль. А ведь это был правильный вопрос - как?

- Н-не знаю, - признался он. - Но ведь все равно что-то будет видно… Да хотя бы, что они испанцы. Пожалуй, испанцам тоже нельзя доверять. Особенно тем, что прибыли недавно. Если вам представят какого-нибудь испанца, который прибыл недавно… а, или который много ездит, туда-сюда. Или вообще часто ездит, они же не обязаны никому давать отчет…

Лианкур остановился, осознавая, что возлагает на свою гостью задачу мало того что непосильную, так еще и такую, которую крайне странно предлагать молодой и красивой даме, но ведь она и в самом деле могла… ну а вдруг?.. и тогда…

- Мне хотелось бы взглянуть им в глаза, - признался он - уже не ей, самому себе. - В лживые глаза людей, которые выбирают своей мишенью женщину…

Лианкур ощутил что-то, похожее на раскаяние - не надо было даже прочить! Она была права, тысячу раз права - если эти иезуитские мерзавцы догадаются, что г-жа де Бутвиль что-то знает, они могут… Нет, ничего ей, конечно, не грозит - да? А вот если они ей что-то расскажут… Хитроумные мерзавцы, они сразу поймут, что она отвернется от него с ужасом и презрением, если узнает правду! Но что ему еще оставалось делать? Даже бедняга Ларошгийон признал бы, что он был прав - даже матушка, в конце концов…

- Вы только с ними не разговаривайте, - убедительно попросил Лианкур. - Вы их только запомните: как их зовут, как они выглядят - и все. И скажите мне. Только не разговаривайте с ними. Во-первых, они ужасные лжецы, а во-вторых, бывают очень, очень убедительны, их этому специально учат. И им все верят, даже когда они говорят ужасные вещи. Ох, простите, ради Бога!

Извинялся он, конечно, не за то, что сказал, а обнаружив, что новая их остановка пришлась как раз на разлившуюся возле пустого сейчас фонтана лужицу и подол платья г-жи де Бутвиль оказался в опасной близости от воды. Лианкур галантно отвел нарядные оборки в сторону и, не удержавшись, чуточку приподнял, зотя и не настолько, чтобы увидеть что-то, заслуживавшее порицания или восторга.

Лианкур отпрянул, но оказался недостаточно проворен, и на правом его манжете расплылась грязная капля.

- С-с-сударыня! - сообразив, что он столкнулся с провинциальной скромностью, он сам покраснел до ушей, хотя ровным счетом ничего дурного в виду не имел. - Мои нижайшие извинения!

Другой отметил бы, что, сидя на корточках посреди дорожки, иные извинения он и не мог принести, но Лианкуру было не до смеха.

- Ваше платье!

С некоторым запозданием он вспомнил, что другого, как он имел возможность узнать, у г-жи де Бутвиль не было, и тут его осенило:

- Разумеется, я позабочусь о замене. Мой порт-… нет, лучше портниха Габриэль! Как удачно, она же собиралась вам ее представить!

- Кого отличить? - с совершенно искренним недоумением отозвался Лианкур, но потом, сообразив, что имела в виду его гостья, задумался.

Матушка не рассказывала ему подробностей, но он не сомневался, что разговор произошел лицом к лицу - такие секреты бумаге не доверяют. "Иезуиты", в этом она должна была быть уверена, иначе не сказала бы - вернее всего, эта встреча состоялась в Люксембургском дворце…

- Они могут спрашивать о ее величестве! - сообразил он. - О королеве-матери, я хочу сказать. Они хотят втереться к ней в доверие, ну конечно! Но на самом деле это не главное - вы, главное, примечайте каких-нибудь подозрительных лиц. Это и ради вас тоже - если они узнают, что вы…

Он осекся на полуслове, спохватившись, что сейчас напугает ее по-настоящему.

- Что вы… что вы… что вы знаете об их коварных планах!

Лианкур невольно испустил глубокий вздох. Как же она была юна и наивна, и как очаровательна! Когда даже Габриэль, которой, как говорила в сердцах матушка, голова была нужна только для прически, пыталась как-то интриговать и хитрить! Вот почему он не встретил г-жу де Бутвиль лет этак… Нет, тогда она была бы еще совсем ребенком.

- Они умеют вкрадываться в доверие, - признался он. - Я же тоже доверял им… А ведь мой бедный брат предупреждал!..

Суеверный ужас, отразившийся на его лице, был совершенно искренним. Это же была чистая правда - бедняга Ларошгийон… а что, если он прорицал грядущее и знал… знал?..

- Они хитры как змеи, - хрипло сказал он. - И умеют вызывать доверие. Они… - в глазах его внезапно вспыхнул хитрый огонек. - Они могут выдать ложь за правду и заставить всех в нее поверить.

А ведь в самом деле - если убедить всех, что не следует верить иезуитам…

Ступеньки ведущей на террасу лестницы были кое-где влажными, и споткнулся Лианкур, несомненно, поэтому.

- Он… он… он заболел, - пробормотал он, лихорадочно соображая, что ответить. - Это был несчастный случай. Ну, то есть он заболел… у него началась горячка… мозговая горячка. В бреду он выбрался из дома и… и упал со скалы. Разбился.

Это было, почти дословно, то, что рассказывали всем. Умалчивая, правда, о том, что "мозговая горячка" продолжалась, хоть и с перерывами, уже довольно давно. И уж точно никто не говорил о том, что герцогу де Ларошгийону упасть со скалы помогли, что упал он в полосу прибоя и что тело было крайне изуродовано, когда его нашли. Если бы не это… Чертовы иезуиты!