Могло показаться, что на похоронах мадам Келлер присутствовали, за исключением священника и могильщиков, одни только женщины, притом, преимущественно молодые – всего лишь четверо из них были близки по возрасту самой мадам, преставившейся, как говорили «во цвете лет» - ей не было еще и сорока пяти. Однако лишь двое из шестерых мужчин, которых можно было заметить подле свежей могилы, не носили рясу и не держали в руках лопату, а просто стояли, ожидая, пока трое молодчиков закидают гроб землей и выведут, орудуя лопатами ровный холмик. Немного поодаль стояли, беседуя о своем еще двое, держась так, что можно было предположить, что им досталось просто сопровождать кого-то на эти скромные похороны, и они всего лишь ждут, когда же можно будет уйти с кладбища.
Самый приметный из мужчин, стоя у самой могилы, держал шляпу в руках перед собой и безучастно, если не сказать скучающе, следил за работой могильщиков и время от времени бросал тяжелые взгляды на окружавших могилу женщин. Подопечные покойной, ловя эти взгляды, с тревогой и ожиданием поглядывали на даму, что стояла с самого начала церемонии рядом со вдовцом – подругу покойной и её компаньонку по тому делу, что испокон веков позволяет женщинам выживать в этом жестоком мире, а при известном везении – не просто выживать, но даже благоденствовать, а при определенных деловых качествах даже в те дни, когда юность и красота останутся лишь в воспоминаниях.

Жозеф Келлер  задумался о происхождении приданного Марты Розен, на которой женился в возрасте двадцати двух лет, только после своего возвращения домой из Мюнхена, где провел три года «на заработках», принеся с собой лишь десяток шрамов по всему телу, тяжёлую трость, да привычку закладывать за ворот по вечерам, напиваясь иной раз до скотского состояния.  Прежде же он полагал только, что ему посчастливилось жениться на молодой вдове с деньгами, женщине привлекательной несмотря даже на то, что она была несколько старше самого Жозефа. Сблизила их, как нередко бывает, такая глупость, как условное землячество, когда он, даже родившись в Лионе, оставался немцем, получив то же прозвище, что и его отец, державший бакалейную лавку, ну а Марта и вовсе, по её словам, родом была из Баварии, а, овдовев, надумала перебраться подальше от мужниной родни.
В те дни Келлер, надо сказать, был хорош собой – статный, широкоплечий, улыбчивый парень с открытым и честным лицом, ясными голубыми глазами и кудрями цвета пшеничной соломы. Умом, правда, не блистал, ну да что ум, когда руки на месте, а силы не занимать – пустое. Нет для умников простого и понятного счастья – обнимать красивую женщину после сытного ужина под кувшин доброго вина:  все думы только о счетах, налогах, спасении души и о том сколько будет стоить хлеб в будущем году, да стоит ли вложится в покупку соли, по примеру приятеля с соседней улицы или же пусть денежки лежат до поры до времени в укромном месте… - скука смертная!

С Мартой они спелись как-то удивительно быстро – и не прошло полугода, как обвенчались, притом, что даже родителям Жозефа она сначала пришлась по душе – обходительная, простая и внимательная. Но не тут-то было. Став мадам Келлер, Марта вмиг рассорилась со свекрами и пожелала не просто жить своим домом, но перебраться в Париж. И уже там открыть свою лавочку.
Какой же он был идиот тогда: поверил, бросил все – родителей, отцовскую лавку, которая бы после перешла бы к ним с братом, и потащился неведомо куда!

Пока у них были денежки, все шло даже неплохо – года три, пожалуй. Вот только сынишка Николас умер через полгода после рождения, дружки, появившиеся у Жозефа, знали другие способы разбогатеть, нежели тревоги о том, сколько песка досыпать в муку, чтобы было не заметно, да что делать с чечевицей, если на мешках завелась плесень. Так он и связался с контрабандистами, притом, к немалому своему изумлению, обнаружил, что жена отнеслась к этому с пониманием. Беспокоилась, конечно, но не выла, рук не заламывала и не допекала его разговорами, что лучше будут они жить скромно, чем он загремит на каторгу, или чего похуже – на эшафот. Других же Бог миловал – чем Жозеф хуже?

А чем она хуже прочих, когда осталась одна, после того, как благоверный подался в бега, бросив её без средств к существованию?
Именно с таких слов и начала Марта тот разговор, когда впустила вернувшегося супруга в новый свой дом – не один день он потратил, чтобы её отыскать.
Не одна неделя прошла в скандалах, прежде чем они помирились, а он перестал думать, что и его Марта, как собранные ею молоденькие шлюшки, ублажала все эти годы других мужиков.
Знал, что это так и было, хоть сам и не видел ни разу её выблядка – Симона, подружка и компаньонка Марты, предпочитавшая, чтобы её называли «мадам Элоиза», постаралась, чтобы знал – из лучших, конечно же побуждений.
Дел в «веселом доме» мадам Келлер было предостаточно и для Жозефа – клиенты попадались всякие – иных приходилось выдворять силой, да и девочки порой выкидывали фортели, особенно перебрав – и за ножи хватались, и вешаться пытались… Жозефа они научились боятся быстро. И слушаться – даже жёнушка, застав его впервые с одной из своих потаскушек, только побледнела, губы пождала и дверь захлопнула. И ведь он специально подстроил, чтобы застала – посмотреть, что делать будет. Но, как и смешливо говорила Симона, Марта не предприняла ничего, разве что девчонку по щекам отхлестала из-за мелкой какой-то провинности – не из ревности, а от обиды.

Занятый своими мыслями, Келлер все же заметил краем глаза, как Симона отошла в сторону – к какому-то унылому хлыщу с бледным лицом. Тот был не из клиентов – это точно. Но Жозефу показалось, что он и прежде видел этого человека, похожего на жалкого чинушу или доносчика, но вот припомнить, где и когда он не смог. Разве что в компании с кем-то из серьезных ребят, так, мимоходом. Но что ему делать на похоронах шлюхи, будь она хоть трижды хорошей и доброй женщиной?
Келлер заметил, как во время разговора с рыжим, Симона скосила глаза в его сторону, и на лице её возникло испуганное выражение, прежде чем женщина  отвернулась, обнаружив, что внимание её не осталось незамеченным.
Гроб с телом Марты уже скрылся под слоем земли. Могильщики работали споро, ладно и молча – лишь одного время от времени бил сухой кашель.
Кто-то из девиц, потянул за собой пару товарок, предлагая покинуть кладбище уже сейчас. Келлер молча кивнул, в ответ на немой вопрос во взгляде новенькой Жанны – дескать, что с вас, куриц, взять – идите. Дома дел хватает, хоть к поминкам готовились, конечно, загодя.

Ждать, пока Симона наболтается с рыжим, Келлер не стал – слишком уж долго они трепались, на его взгляд, и слишком уж часто компаньонка его покойной жены поглядывала в сторону Жозефа, словно именно о нем они и говорили.
Келлер подошел к любезничающей парочке, обнаружив, что рыжий едва ли достает ему до середины груди.
- Жозеф, - нервно вздохнула Симона, - я…
- Помолчи, - скривился он, чувствуя, что даже звук её голоса его сейчас просто бесит и обратился уже к её собеседнику, не удостоив щуплого коротышку приветствием:
- А вы, месье, что же, тоже знали покойную? Что-то я вас не припомню в числе наших с супругой друзей, ну да оно и не удивительно, конечно, - он криво усмехнулся, - И как близко вы были знакомы с мадам Келлер?

Тон Келлера явно выражал суть всех его вопросов: «Кто ты такой, приятель, и что тебе здесь, в обществе шлюх на кладбище, сейчас надо?».

Смерив спутников рыжего оценивающим взглядом,  Келлер хмыкнул, выказывая отсутствие страха пред молодчиками, но не проявляя чрезмерной наглости – опытный его взгляд заметил что надо:  едва заметный шрам около уха, две вертикальные складки между вечно нахмуренными бровями – глаза, в которых не было ни печали, ни радости - лишь равнодушная готовность, делать, что скажут. Люди с такими глазами одинаково легко сворачивают шею куренку и ребенку.  Ну да, случись в охотку почесать кулаки ему и этому типу в чёрном – зрителей ждало бы долгое представление, но кто же в наши дни да в серьезной беседе обойдется без пера?
- Моё имя – Жозеф Келлер, - сообщил вдовец, глядя не на рыжего, а на его приятеля, - а не «Дорогуша». И там, - он на миг повернул голову в сторону могилы, уточнив, где именно «там», - лежит моя жена. Хватит с меня неприятностей на сегодня. Но вы-то кто будете, господин «Знакомый»?

Он пару мгновений изучал бледное, гладко выбритое лицо приятеля Симоны, пытаясь понять, кем тот является. И решив, что подруга покойной жены, такая же потаскуха, как и весь курятник, собранный ими с Мартой в доме, привела стряпчего, нахмурился. А как окажется, что эти две дуры надели долгов и этот тип явился прямо на похороны с расписками, где стоит имя мадам Келлер?

Начало беседы ясно показало Келлеру, что своих псов, рыжий умник и приструнить-то толком не может. «Надо же: «Дорогуша»», - ухмыльнулся про себя Жозеф, - Прям хоть следом за толстомордым обращайся к нему именно так – с толикой сочувствия к малохольному. Сам-то «Дорогуша», небось, тяжелее чернильницы да собственного члена в руках ничего не держал, а потому без парочки бугаев за спиной даже на похороны не рискнул идти. Знал, видать, с кем придется дело иметь…»
Незатейливые эти мысли ясно отразились на простом, огрубевшем с годами, лице Келлера, «Немца», как и в Лионе, но не по старой памяти, а для того, чтобы общаясь в кругу контрабандистов и скупщиков их товара, не называть своего имени.
После возвращения в Париж, три года назад – когда до него дошел слушок, что последнего из подельников все-таки вздернули, а самого его никто не ищет, Жозеф готов был вернуться к прежнему ремеслу, но предприятие ушлой жёнушки позволило повернуть дело иначе: и в погребе «веселого дома», где, если что и держали про запас – так сальные свечи, да тряпье для «женских дел» и хозяйственных нужд, время от времени серьезные, слаженно работающие парни складывали тюки, а в паре пустующих комнат – ящики.
Ненадолго – редко когда больше, чем на неделю.
Это, конечно, баб здорово злило, но Марта заткнулась после пары зуботычин, а Симона нет-нет, да верещала, особенно когда оказывалось, что новенькую девочку некуда поселить.
Жозеф же полагал, что это хлеб да виноград могут не уродиться, а уж шлюхи-то всегда будут, особенно в Париже – чай не на земле растут. Да и не портится такой товар сам собой, как та же мука – так что любая новенькая может пожить с парочкой бывалых девок – если на кровати места не хватит, на сундук тюфячок бросит, а то и на полу поспит – в кроватях они и так довольно времени проводят.

- Значит, Шере, - кивнул Келлер, старательно изобразив на лице полное безразличие, - то-то я думаю, где мог вас видеть.

«Не стряпчий», - заключил он, и, проникшись уважением к значительности спутников Шере, решил, что и доносчиком тот вряд ли является. Такие, как мордастый, соглядатаям властей, случись тем сунутся в «Добрый знак» поддакивать не станут, а проводят темной ночью до моста.
- Жозеф, - засуетилась вдруг Симона, - вы тут побеседуйте с господином Шере, а я, пожалуй, отправлюсь пока домой, проследить, чтобы к обеду все было устроено, как надо.
- Да уж, проследи, - буркнул он, но спохватившись вовремя, проглотил обычную свою фразу о том, что девки Симоны горазды только ноги раздвигать, а ничего иного толком-то и делать не умеют.

- В другой раз, - с явным сожалением вздохнул Жозеф, - сегодня и впрямь не до того будет. Но если бы не долг перед покойницей…
Он облизнул губы, подумав, что если и задержится после кладбища в кабачке на четверть часа – беды не будет. А выпить хотелось с самого утра, просто он хорошо знал, что осушив кружку на том не остановится, пока в доме есть хоть одна бутылка вина. Ну а поскольку для поминальной трапезы подопечных Марты девок, вина припасено было изрядно, то пил бы Келлер до тех пока его бы не свалил сон.
И если бы только пил.
Прежде, когда приятели ему рассказывали про его пьяные подвиги, он первое время сгорал от стыда и клялся себе, что впредь больше трех-четырёх кружек себе не позволит, на крайний случай и вовсе ограничится пивом, но годы шли, зароки исполнять не удавалось, а вот чувство вины сначала сделалось чем-то вроде холодной воды по утрам –  повседневной обыденностью, а после как-то притупилось и сошло на нет.

Криво улыбнувшись, Жозе неумело попытался изобразить на лице приличествующую моменту печаль.
- А вы что, - спросил он глухо, скрывая нарастающее раздражение, пробудившееся от понимания невозможности в ближайшее время выпить, - так хорошо осведомлены о делах Марты? Эта, небось, наболтала всякого?

Симона, она же  «мадам Элоиза» не удостоена была того, чтобы назвать её сейчас по имени.
Хотя, намедни, облагодетельствовав её полуночным визитом и перепугав до полусмерти, Жозе обещал, что женится на ней, ежели та хочет, ну а коли та понесет от него и родит ребеночка – так непременно. Но только не девочку – шлюх в Париже и так немногим меньше, чем мух по осени.

С губ Келлера едва не слетело словечко «дорогуша», но он лишь хмыкнул, раздумывая пару мгновений, не заменить ли его на «вы, сударь, кретин» или же обойтись чем попроще.
- Продать? – переспросил он, словно бы не понял услышанного, - ну так я могу понять человека «влиятельного», желающего купить и дом наш, и дело, но вот только пока не возьму в толк, зачем мне его продавать? Мы с женой, знаете ли, много сил вложили в это дело. Но, я подумаю.

Последнее было явной ложью. Келлер всего лишь намеревался отделаться от Шере, отчасти потому что не знал, как с тем держаться – как с посредником, которому что скажи – то и передаст, как с человеком серьёзным – пусть сопровождающие и не выказывали к своему «дорогуше» особенного почтения, но тем не менее находись подле и готовы были, случись что, пустить в ход кулаки или схватится за ножи.
- Денька два, пожалуй. Вы же понимаете…
Он, держа шляпу в левой руке, махнул ею в сторону могилы, и надел на голову. К нему тотчас подошел старший из рабочих, оставив других раскидывать вокруг остатки вырытой земли, чтобы те не мешали потом проходу людей. Он что-то пробубнил, но Келер, хоть и не разобрал нескольких слов, не стал переспрашивать  - и так знал, что тот подошел за платой.
Сунув в широкую жесткую ладонь чахоточного несколько монет, он, как водится, попросил  его выпить за его счет, да помянуть покойницу добрым словом – хорошая ведь была женщина и добрая жена.

И странное дело, в этот самый момент, Жозеф и сам готов был поверить, что Марта являла собой едва ли не пример супружеской заботы и любви – покойнице легко было простить и небрежение, и попреки – вот только при мысли о том, сколько же мужиков та пропустила через себя, в  нём снова вскипела злость.
Вот только выместить её сейчас было не на ком.

Едва рыжий упомянул про Лион, выражение лица Келлера изменилось, сделавшись едва ли не угрожающим. До того он готов был потерпеть надоеду, пока ребятки с лопатами закапывали гроб, но теперь старший из могильщиков получил плату и уже скомандовал своим молодцам собираться и идти дальше, как раз в конец ряда свежевырытых могил и холмиков - к очередной  группе скорбящих, пришедших дабы соблюсти вечный завет: прах - праху.
- Вижу, эта старая дура не так хорошо следит за языком, как вы, сударь, рассказываете, - буркнул он, - ну да с Симоной я потолкую позже и объясню ей, о чем можно трепаться, а о чем - не стоит. Вы же, - он выставил вперед указательный палец так, словно намеревался ткнуть им в шею Шере, - передайте тому, за чей интерес тут хлопочете, что нету у Келлера-немца никакого желания начинать всё сызнова ни в Лионе, ни на соседней улице.  Хочет ваш патрон, или кем он там вам приходится, шлюх разводить - так дело это нехитрое. Мне убытку не будет, даже если он откроет свою контору прямо через дорогу. Да что там - я и помочь могу. Хоть советом, хоть делом.

Келлер, разумеется, хорохорился - и появись в районе конкуренты, первый погнал бы Симону к Ткачу, покровительствовавшему за определенную мзду всем тем, кто держал на улице "Старого дерева" кабачки, притоны и вел торговлю позатейливее хлебной.
- Вам же сударь, я сейчас так скажу, - он покосился на бледного и мордастого, стоящих в шаге от Шере с таким видом, словно бы были не на погосте, а на рыночной площади, где перед ними выделывал кунштюки урод в цветных тряпках, - у жениной могилы толковать о делах - грешно, как по мне, да и что мы тут решим? Надобно сесть по-человечески, да обсудить все. Может, заглянете к нам денька через три?

Бывали дни, когда в подпитии Келлер являл собой пример благодушия и щедрости, но таковое если и случалось, то крайне редко и стараниями особенно терпеливых и хитрых женщин, из числа работавших в веселом доме. Нашлись и такие, что смекнув, как сильно боится мадам своего супруга, подумали отыскать для себя выгоду там, где Марта Келлер находила одни огорчения да синяки. Какое-то время Симона и сама поучала подругу, как следует держаться с буйным после пары бутылок вина Жозефом, но время показало, что сама она не в состоянии воспользоваться своими же советами.
Вот и сегодня, второй день как старалась не выходить к людям, чтобы посторонние не видели опухшее от слез лицо и разбитые губы. Ей досталось и за болтливость – в вечер того дня, когда состоялись похороны, и вчера – за то, что девки не смотрят, кого впускают. На самом деле, не сумев выставить четверых не в меру буйных гостей, Келлер выместил свою злость на той, что стала первым свидетелем его бесполезности – а понимающее бормотание Симоны, что «их же четверо», вместо успокоения, только сильнее злили.

В комнату, где ждал гость, Келелр вошел резко и первым увидел того мордастого, который вызвал в нем некое подобие уважения еще в первую их встречу на кладбище.
Подумав, что рыжий хлюпик и впрямь настолько хил, что даже в бордель, где скорее можно добровольно лишиться содержимого кошелька, чем жизни, приходит с друзьями, Келлер повеселел, а потому взгляд его, хмурый в первые мгновения, просветлел, когда Шере заговорил.
«Вот же настырный клоп, - подумал он, задумчиво почесав обметанный щетиной подбородок, когда гость назвал предлагаемую неким таинственным господином сумму за его, Келлера, долю в таком успешном предприятии, как бордель. - Сумма у него уменьшилась. Небось прикарманит плутовская морда себе разницу, коли я сейчас возьму и соглашусь».
Ответил же он вовсе не так весело и зло, как думал:
- Здравствуйте, здравствуйте. Смотрю, нелегкая у вас жизнь сударь – добрых людей пустяками донимать. И ладно бы долговыми расписками, так нет же. Да и друзьям вашим приходится лишнего походить, когда могли бы преспокойно посидеть в кабачке лишний час.

Только тот, кто хорошо знал Жозефа или пьянчуг вообще, мог бы понять, что тот уже на полпути к тому, чтобы пустая болтовня превратилась в поток откровенных оскорблений, причиной для которых может стать что угодно.
- А вы обсуждали со своим патроном только то, сколько ему вздумалось вдруг зажать от первоначальной цены или и об издержках такого дела сказали? Шлюхи, хоть и живучи, как уличные шавки, но приключается с ними всякое – то брюхо вырастет, то чирьи на заднице вылезут, то болезнь срамная проявится. На одном враче для таких разориться можно! Я вот уплатил намедни проходимцу, что моих девок пользует, и подумал, что так и по миру пойти недолго!
Говоря все это, Келлер тяжело опустился на один из стульев, и тот так жалобно скрипнул, словно страдал от последствий участия в недавнем дебоше.
- Да не стойте вы, судари, - пробасил Келлер, - присаживайтесь, наливочки вот попробуйте. Пьется, как нектар! Такую вам не поставят ни в одном питейном заведении Парижа, да и здесь не всякому предлагают.
Он поднял с подноса графин и один из двух стаканов на невысоких ножках и задумчиво уставился на них, словно только теперь сообразив, что их в комнате четверо.

Быстрым, точным движением, хозяин, прямо-таки лучившийся благодушием, плеснул в стакан гостя невинно-прозрачной жидкости и весело подмигнул:
- Пейте, сударь, пейте. Когда еще случай представится попробовать? Я, считайте, только из уважения гостей угощаю ею. Для себя обычно держу.
Себе он налил по самый край и тотчас опрокинул в рот. С шумом втянул воздух после глотка и издал горлом кряхтящий звук, словно силился откашляться, но не мог. Глаза его масляно заблестели, и он выдохнул благоговейно:
- Хороша!

Однако приятели рыжего взялись некстати тому поддакивать, да своего добавлять к сказанному, и Келлер заподозрил, что вся троица не питает к нему ни капельки уважения. Да что там – они его даже не боятся – ни мордастый с чахоточно-бледным, ни рыжий, так похожий манерами, одеждой и повадками на сутяжника.
-  Вы думаете, я не знаю, кто за всем этим стоит? – прорычал он, мгновенно утратив хорошее расположение духа, - за дурака меня держите?! Да я всё знаю, - он со стуком поставил стакан на стол и вскочил на ноги, шагнул к гостю и навис над ним, буравя взглядом рыжую макушку, пока Шере не поднял взгляд.
- Эта старая шлюха, видать, много о себе думает, предлагает свои мослы, небось, словно найдется желающий на эту падаль. Ну да, и этот… - он хоть и был пьян, но еще понимал, что не стоит лишний раз вызывать у ребят вроде спутников Шере желание почесать кулаки и поминать без дело покровителя местной богадельни, - хорош – слушать старую шлюху, которая в жизни не раздвинула ноги, чтобы не получить за это своей платы. Думаете, она меня не спрашивала? Еще Марта была жива, разговоры начала говорить, но жена моя вмиг дуру поставила на место, а теперь и я могу… А хозяину вашему так передайте. Пусть дает вчетверо больше, раз ему так глянулся этот клоповник.

Довольный сказанным, он от души расхохотался.
- Коли так ему надобно - раскошелится!

Взгляд Келлера, устремленный на бледное лицо гостя не долго был внимательным. Немец поднял глаза сначала на того из спутников Шере, что тоже, как и его подопечный вид имел несколько нездоровый, а затем посмотрел в лицо мордастого, словно ждал от этих двоих какой-то подсказки.
- А скажи мне, приятель, - спросил он красномордого, твой хозяин всегда  без вас и шагу ступить не может, или все ж кой-где без помощи обходится?
Слово «хозяин» прозвучало после легкой паузы и лицо немца перекосила в тот миг такая брезгливая гримаса, словно предметом разговора сделались вдруг вещи премерзкие, навроде забав с мальчиками содомитов с тонзурами на макушках или внезапного прилюдного интереса, а не болен ли рыжий какой срамной болезнью?

Он никак не мог понять причину упорного желания некоей личности, на которую Шере работал,  заполучить именно его, Келлера, веселый дом и именно тогда, он вознамерился устроить здесь все по-своему, чтобы правильно было.
- А коли эта старая шкура, раздумает из дела выходить? – протянул он задумчиво, оглаживая любовно горлышко графина тремя пальцами, словно примеривался, как бы ухватить сосуд поудобнее.
Поднял снова, налил себе, глянул на стеклянный бокал в руках тощего и кивнул ему – пей, дескать, быстрее.
Когда тот с тихим стуком поставил бокал на стол, хозяин щедро плеснул в него настойки снова.
- А вам, Шере, как другу, да что там, как брату советую: либо столкуйтесь с вашим нанимателем за нормальную цену, либо поищите другого дурака. Мало их что ли в Париже? Небось, сыщите.