На стук Теодор ответил сам. И, обнаружив в дверях Лавардена, отступил на шаг и обернулся.

– Это ко мне, мадам!

Выглянувшая в прихожую старушка учтиво поздоровалась и исчезла в гостиной. А бретер указал на дверь своей комнаты, через которую в прихожую лился поток света. И заговорил снова, только закрыв дверь:

– Какая приятная  неожиданность. Хотите канарского? По слухам, любимое вино вашего патрона.

Если бы он не знал точно, что по дороге из Испании дал гвардейцу свой адрес в Париже, он был бы сейчас уверен. Но Лаварден мог прийти и по каким-то своим делам. Как, например, когда-то д'Авейрон. Или как он сам – к Атосу. И, наполняя кружки, бретер не спускал с гвардейца вопросительный взгляд.

До французской границы они пили одну лишь воду, порой подкрашенную вином, спали поочередно и не больше двух-трех часов за раз и почти не разговаривали – слишком легко было бы сказать что-то не то. Спасенный каталонец, страдая от своей раны, поначалу держал язык за зубами. Окситанцы тоже заботились о нем молча – первый день, потом девушка начала ему сочувствовать. Еще днем позже – задавать вопросы. И тот, отмалчиваясь сперва, быстро оттаял. И в Перпиньяне, где французы, как было велено, оставили своих подопечных одному из местных каноников, всем было уже понятно, что Шарлотта и ее отец останутся на службе у каталонца.

– Лаварден, – они стояли на узкой улочке, позади остался выбеленный домик со всеми его обитателями, и солнце уже зашло за крыши, оставив небо лазоревым и прохладным. – Как вы посмотрите?.. Давайте напьемся?

- Мы заслужили... дон Теодоро.

– Ронэ, – поправил бретер. Почти серьезным тоном, но в его взгляде заискрился смех.

- Да, - Лаварден беззвучно засмеялся. - Да.

Теодор уточнял на следующее утро – и у самого гвардейца, и у трактирщика – не наделал ли он глупостей спьяну. И надеялся, что он и в самом деле заснул после первой кружки. Но на чашке его даги появилась вмятина, о которой он ничего не помнил. И поэтому еще он дал тогда Лавардену свой адрес – «если вам вдруг захочется убить кого-нибудь не своими руками. Или что-то в этом роде».

Теодор помолчал, разглядывая кружку. Вмятину на ее боку, если быть точнее, и вспоминая другую вмятину.

– Давайте я поучу вас моему ремеслу? – предложил он. – Я мог бы обещать вам смерть этого человека – насколько в таком деле можно что-то обещать, я в нем один из лучших. Это было бы просто: вы назвали бы мне имя, дали бы адрес, и я бы… самое простое: завязать ссору на улице, слово за слово, сталь о сталь. Все. Я так обычно и делаю, потому что… сами понимаете, эдикты. Дуэль в моем деле мало того что опасна, но еще и бесполезна: вмешивать посторонних, рисковать… да вот тем, что вы предлагаете – что ваша жертва предпочтет донести и выжить. Или что это сделают за нее другие, у вызовов обычно есть свидетели. Но бывает, что заказчику нужна именно дуэль – у меня вот был именно такой случай, когда целью было убить не только человека, но и его секунданта. А иногда цель это и есть секундант. А иногда – у меня опять же был случай – когда дуэль была нужна только для того, чтобы мой противник выдал себя при свидетелях – рассказал… неважно что. Извините, что-то я стал многословен. Если кратко. Ваш знакомец может оказаться достаточно осторожен, чтобы потребовать поединка на месте. Я бы так и сделал – навязал бы схватку. И что тогда?

Он действительно был слишком многословен. Может, потому что подумал еще и о том, что знакомец Лавардена после ареста сможет назвать своего противника. И назовет – когда поймет, а поймет, потому что Лаварден хотел его допросить. И бежать тогда придется из Парижа.

Где его ничего, казалось бы, не держало.

– Если вы позволите мне дать вам совет… Если у вас есть возможность устроить арест, пусть это будет арест за долги. За шпионаж. За оскорбление величества, наконец. А если у вас ее нет…

Он кивнул на стену, украшенную полудюжиной клинков. Вспоминая невольно тот жаркий день, когда к его ногам повалилось тело инквизитора.

– Будем драться тем оружием, которым владеем, – напомнил он.

Парой часов позже дверь трактира с одноглазым монахом на вывеске распахнулась, и на пороге появились двое дворян, с нескрываемым любопытством оглядевшихся по сторонам.

– И как, любезный? – осведомился у протиравшего стол трактирщика тот из них, чей левый глаз скрывала черная повязка. – Мне нальют тут в честь заведения?

Его спутник – полноватый и до неприличия жизнерадостный дворянин среднего роста и таких же лет – одобрительно хохотнул.

Отредактировано Теодор де Ронэ (2019-12-09 16:04:24)

Теодор не ответил, оглядывая зал. По словам Лавардена, мнимый граф де ла Фер должен был торчать здесь постоянно. А дворянина он заметил пока лишь одного. Но ошибка обошлась бы слишком дорого.

- Давайте в долг, - обрадовался его спутник, представившийся часом раньше как шевалье д'Онси. - Какой дурак платит наличными, когда можно выпить в долг?

– Я, примеру, – Теодор швырнул трактирщику монету. – Мне предсказали как-то, что я умру должником. Так что я собираюсь жить вечно. Эй, сударь! Вы, случаем, не господин граф де ла Фер?

Сдержанный гул, обычно сопровождавший принятие пищи в такого рода местах, к тому времени слегка поутих. И этот вопрос был слышен очень хорошо.

– Право, – усмехнулся бретер, – вы рассуждаете как судейский. Доказательства у меня есть. Но я как дворянин попросту не позволю невесть кому носить мое имя. Даже будь вы образцом всех добродетелей, чем… – он помедлил, с откровенной иронией изучая «графа», – вы безусловно не являетесь.

Если у него и были какие-то сомнения в том, верны ли сведения Лавардена, этот вопрос их развеял. И если он и подумал, мельком, что предположения «графа» весьма любопытны, то это было совершенно не его дело. Как, впрочем, не было бы его делом, если бы он и в самом деле пришел заявлять права на свое имя.

Мнимый "граф" умудрялся смотреть на собрата по ремеслу со скучающей иронией. А потом перешел на пикардийский:

- Ваше имя? Шевалье, ставлю бутылку лучшего вина из своих погребов, вы едва ли поймете хоть слово на своем родном наречии...

"Семинарист" слегка - и недобро - улыбнулся, сообразив, что происходит.

Теодор ответил ругательством. Позаимствованным у Кавуа, о чем он сообщать, разумеется, не собирался. Что сказал ему «граф» – он не имел ни малейшего понятия, но предположить мог. И поэтому добавил еще пару выражений – одно на своем родном наречии и другое на сентонжском говоре. Смысл у всех трех ругательство был примерно одинаковым, хотя он и подозревал, что капитанское было из них наиболее вежливым – в конце концов, оно звучало в фехтовальном зале, а не в порту.

Смотреть Теодор не стал. Окинув вместо этого пристальным взглядом скромно одетого юношу, в котором мог теперь с уверенностью опознать как «шевалье де Плуэнана» – мнимого семинариста. И, заметив спешащего назад трактирщика, поднял руку и пощелкал пальцами.

– Моя дорога привела меня сюда, – объяснил он. Самую малость снисходительно – но не забывая следить за их руками. – К концу вашей.

Если его ответу и недоставало вульгарности, то строчки, составившиеся у него в голове, этот пробел восполнили:

        – Над вашей люлькой, слух идет,
        Сама Моргана скуки ради
        Рекла: «Конец бесславный ждет
        Тебя – и спереди, и сзади».

- Ронэ… - в голосе д'Онси явственно слышалась неловкость, табурет скрежетнул по полу, и не нужно было оглядываться, чтобы понять, что он встал. Трактирщик, напротив, отступил подальше, нервно оглядываясь и настороженно взвешивая в руке принесенный кувшин.

Оглядываться Теодор не стал. Но мельком подумал, что эти двое разговаривали как любовники. Друзья, он бы предположил, или давние товарищи – но выговоры у них были разные. И это объяснило бы, отчего им было так легко с такой темой. Вслух, однако, он только поправил в самом начале – «граф» – и мягко отступил в ответ на прямой вопрос.

– Вы меня оскорбляете, господа, – весело сказал он. – Вдвоем вам привычнее, не так ли?

Трактирщик, как догадался, скотина, не спешил принести вино. Но на соседнем столе тоже стояли кружки. И одну из них он выплеснул в «графа». Целясь в лицо, конечно.

Кружка полетела в бретонца. И Теодор рванул из ножен шпагу, отшатываясь – на всю длину клинка и еще пару стремительных шагов – сколько было места. Отбил удар, выдернул дагу.

«Она»? Ах, да…

Д'Онси, которому, в отличие от бретонца, стол не мешал, обнажив клинок почти в то же мгновение, занял позицию справа от бретера, действуя с уверенностью человека, который не только привык фехтовать в связке, но и учитывал, что его товарищ - левша. Вокруг зазвенели крики - кто подальше разразились руганью сразу, кто поближе сперва шарахнулись - и гвардеец нашел еще время пнуть в сторону мешавший ему табурет и задать вопрос, не заданный бретером:

- Она?

– Мари, конечно, – Теодор, вновь вспомнив Кавуа, резким движением кисти сбил в сторону клинок нормандца, но атаковать не стал – да и просвета бы не хватило. – Кто же еще?

Вряд ли Лаварден хотел, чтобы имя его дамы прозвучало в кабаке.

Теодор отпрянул в сторону и обернулся, еще когда распахнулась дверь. Зная все заранее, ожидая именно этого – помня, что должен быть удивлен, и все же тело и навык взяли свое, он не успел даже подумать. И шпагу он опустил неохотно, и не было в этом никакой игры. И так же, как «граф», не сводил взгляда с противника.

– Господа, – учтиво сказал он, – вы не окажете нам любезность? Еще пару минут.

Д'Онси, также вздрогнувший при выстреле, метнул на бретера быстрый взгляд и отступил к стене, опуская оружие - и тоже не спуская глаз с бретонца, которого, как он позже признался друзьям, нашел куда более опасным противником, чем рассчитывал.

- Это не дуэль, - сказал он - резко, но без той уверенности, которая говорила бы либо о чистой совести, либо об умении врать. - Эти господа… оскорбили моего друга.

- Конечно, не дуэль, - фыркнул "граф". - Эти двое ввалились сюда и помешали нам обедать. Какой дурак назначает дуэль в виду пулярки?

– Запросто, если он петух, – не удержался Теодор. – Притом не блещущий умом. Но этот господин, при всем внешнем сходстве…