Конфуз г-на де Бриквиля привлек внимание лишь небольшой части собравшегося в ложе королевы-матери общества - тех, кто, стремясь оказаться рядом с ее величеством или будучи к тому вынужден долгом службы, имел удовольствие, стоя или сидя ближе к барьеру просторной ложи, наблюдать за ходом турнира. Все прочие, либо уверенные в своем влиянии, либо стремясь ненавязчиво подчеркнуть, что затеянное королевой Анной действо не может привлекать настолько же, насколько происходящее вокруг регентши, беседовали, разбившись на небольшие группы, и оттого появление в королевской ложе г-на де Кавуа тут же привлекло к себе пристальное внимание множества глаз - по большей части, внимание не чрезмерно доброжелательное.  Заметным исключением стали серо-голубые глаза высокой, статной дамы средних лет, облаченной в подчеркивающее изящество ее фигуры придворное платье жемчужных тонов. При виде капитана она одарила своих собеседников лениво-безмятежной улыбкой и приподняла звякнувшую тяжелыми золотыми браслетами руку в жесте, разом приглашающем и повелительном.

- Вы заставили себя ждать, Кавуа, - проговорила она почти нежным тоном, вызвавшим на лица ее собеседников совершенно одинаковые выражения жадного ожидания. - Хотели дать ее величеству сразу несколько поводов быть вами недовольной? 

Надо было очень хорошо знать принцессу де Конти, чтобы пренебречь насмешливыми словами, угадывая за ними предупреждение.

Кавуа поклонился принцессе, от всех, кроме нее, скрывая взгляд, в котором за вежливой заинтересованностью возникло вдруг тепло. Но когда он выпрямился, в его глазах легко читалось восхищение – и это было безопасно и для нее, и для него.
И все же только сейчас, стоя в этой ложе и кожей чувствуя чужое внимание, он подумал, что гонец вполне мог получить пару монет за то, что не слишком торопился.

- Я несчастнейший из смертных, - заверил он красавицу, и только очень хорошо знавший его человек угадал бы за сокрушением мягкую улыбку. – Явился так быстро, как только смог в этой толпе, и все равно провинился. Но по вашей воле, Ваше Высочество, я возрождаюсь из пепла – меня здесь ждали.

Он поклонился снова, но в этот раз только затем, чтобы поцеловать ей руку. Нежная кожа под губами была теплой и знакомо пахла духами.

- И не только здесь, - упрекнула принцесса с почти таким же лукавым кокетством, с каким минуту назад возражала обоим своим собеседникам, что мужчинам, несомненно, рыцарские забавы куда интереснее поэтических. - И не всегда с целью попенять вам за ваших людей.

- Увы, - со злорадной готовностью кивнул господин Вотье, - гвардейцы господина де Кавуа затмили таланты госпожи де Кавуа.

  Принцесса с легким шуршанием развернула веер.

- С первого же момента, - невозмутимо согласилась она, - но увы, повторю я за вами - в толпе внимание привлекают те, кто повыше. Но может, мы оба ошибаемся и ее величество хочет услышать о том, чему не могла быть свидетельницей? 

Зычный голос герольда объявил графа де Рошфора, и узкие брови принцессы сдвинулись.

  - Будет чрезвычайно удачно, Кавуа, - заметила она, - если вы отвлечете внимание ее величества именно сейчас - ни одна женщина, даже королева, не может злиться, пока в ее честь совершают подвиги. Кто бы их ни совершал.

Кавуа мог бы сказать, что это были совсем разные таланты, если бы желал поощрять перемену темы. Он не желал. Но фразу Вотье, конечно, запомнил – она задевала обеих женщин. Ссориться с личным врачом Ее Величества было неумно, но такие вещи пикардиец редко спускал с рук. Сейчас он предпочел подчёркнуто Вотье не заметить – в пользу принцессы, конечно. Пустая реплика не стоила того, чтобы отвести взгляд, и он не постеснялся это подчеркнуть.

- Чернь любит простые зрелища, чем кровавее, тем лучше, - сказал он. – То, что для нас неприятное и досадное происшествие, для них – едва ли не лучшая часть турнира. Мне, право, неловко. Я обещаю исправиться.

Он улыбался – глазами. Они оба знали, что Бассомпьер был его другом, и Кавуа не стал бы рушить его счастье, но бросить этому счастью лёгкий вызов – непременно. Принцесса предупреждала его, хотя легко могла этого не делать. Она, почти откровенный противник кардинала, и он, верный слуга Ришелье. Можно ли было найти двух более несклонных к дружбе людей? Но если в окружении Марии Медичи будут думать о нем, как об ищущем милостей королевы-матери, а о ней, как о способной кружить головы близким сподвижникам кардинала, это будет полезно для обоих. К тому же второе было правдой.

- Рошфор кует железо, пока горячо, - заметил Кавуа, слегка улыбнувшись. Конечно, госпожа де Конти хотела, чтобы он отвлек королеву. Причины были.
- Но если он рухнет с коня в ее честь, я тут же окажусь в дураках.

Щадить самолюбие графа он был совершенно не склонен, только не сейчас. Что затеял Рошфор, явившись на турнир, Кавуа не знал и мог только предполагать, и озвучивать в этой ложе свои мысли не собирался. Но поддерживать слух об их общей взаимной неприязни почитал делом почти святым.

Серо-голубой взгляд принцессы сделался нарочито томным, подчеркнутый веером, раскрытым теперь полностью, чтобы представить всем взорам окруженный лилиями голубоватый пруд, по которому плыли два серебристых лебедя. Улыбалась она за этим прикрытием или кусала губы - сказать не смог бы никто. 

- И тогда вы сможете великодушно его спасти, как один слуга господина кардинала - другого, - отозвалась она. - Откуда бы выскочке научиться владеть копьем?

- Смотря каким копьем, - шепнул Вотье своему соседу - тихо, но недостаточно тихо для того, чтобы не быть услышанным, и на сей раз принцесса не отвела глаза от капитана, безмолвно заканчивая свой совет. Когда он промахнется, будет поздно.

Кавуа склонил голову, улыбнувшись в этот раз одними глазами и так же безмолвно принимая совет. Он и сам был выскочкой в глазах многих, и пусть в его родословной никто не сомневался, он поднялся с невысокой ступени. Реплика Вотье адресовалась ему – и принцессе. Кавуа знал, что не забудет – но... Не сейчас. Как бы ни хотелось. Врач вел себя так, чувствуя полную безнаказанность, но очень ошибался.

- Повинуюсь, Ваше Высочество. Там, где мужчине не достало бы великодушия, он должен прислушаться к женщине. Я согласен в этом с господином Арамисом, в милосердии дамы превосходят нас. Иду принять свой жребий...

Он покосился на королеву через плечо и, тяжело вздохнув, вынужден был про себя признать, что вылазка в тыл к гугенотам под Ларошелью представлялась более безопасным делом. И, уже приветствуя Марию Медичи самым изысканным придворным поклоном, пикардиец понял, что не ошибся и не преувеличил. Правда, именно эту фразу он не раз уже слышал и от Его Величества, и от кардинала. “Что позволяют себе ваши гвардейцы?”

- Ваше Величество, ваш гнев наполняет скорбью мое сердце, - заверил он, выпрямившись и прижав шляпу к груди. – Господа гвардейцы будут столь же опечалены, узнав о нем.

Он не мог продолжать, не зная, что именно рассказали королеве.

- Но что... Что-нибудь случилось? – как мог, осторожно, спросил он. И торопливо продолжил, пока королева-мать не заподозрила неумный розыгрыш: - Я был со своими людьми, когда они остановили опасного безумца, но уверен, что не это вызвало ваш гнев...

Подпись автора

Откуда эта стрельба, дым и дикие крики? А там как раз обращают внимание высшего общества... (с)

Кавуа, который в упомянутой сцене не участвовал и со своего места на трибуне ничего не слышал, но кое-что видел, сокрушенно склонил голову.
Очевидцы, значит, поведали. Точно, соловушка напел.
Направление, которое в этот момент приобрели мысли капитана, могло бы привести в ужас какую-нибудь престарелую любительницу певчих птиц, но выглядели вполне подобающими для "пикардийского головореза", как изволил называть его герцог д'Ангулем.

- Очевидец, я полагаю, далеко стоял, - осторожно заметил Кавуа. - Дальше, чем сидел я.

Он кивнул на трибуны, где ожидала его жена.

- Я видел только, как пожилой шевалье пытался вызвать на дуэль кого-то из господ гвардейцев. Полагаю, лейтенанта де Ротонди. Но поскольку господа гвардейцы - ревностные хранители эдиктов, его желание оказалось... невыполнимым. Он, конечно, был огорчен, но я постараюсь узнать, как его имя. Возможно, мне удастся сгладить то неприятное впечатление, которое могло у него остаться после известия о том, что царствование Его Величества Генриха уже позади.

Кавуа существенно рисковал со своими шутками, но он терпеть не мог наветы, а Ее Величество смотрела на Рошфора (он и сам смотрел, положа руку на сердце, потому что зрелище было незабываемое, и еще втихую прикидывал, унесет ли графа тяжелый дестриэ в забор или обойдется).

Подпись автора

Откуда эта стрельба, дым и дикие крики? А там как раз обращают внимание высшего общества... (с)