День за днем пролетали незаметно в охватившей замок суете. Другая мать несла бы свой траур в горестном оцепенении, но госпожа Изабо всецело погрузилась в скорбную деятельность, устанавливая порядок похорон и отдавая надлежащие распоряжения. Любой, кто пытался так или иначе намекать ей, как полагается горевать высокопоставленной даме, умолкал, встретившись с ледяным взглядом колючих глаз, чтобы в наступившую паузу госпожа Изабо могла произнести:

— Мне остались в этой жизни только одни похороны: мои собственные. Если вы будете горевать на них… — пауза была слишком короткой, чтобы собеседник мог начать заверять ее в чем бы то ни было, — вы будете горевать на свой манер.

Нетрудно догадаться, что спорить с этим не спешил никто, но для собеседников мужского пола госпожа Изабо, выдержав еще одну стратегическую паузу, мягко добавляла:

— Вы пожелаете, конечно, присоединиться к бдению над гробом?..

Разговор естественным образом завершался, и доброхот, будь он горожанином, рыцарем или клериком, покорно спешил в замковую церковь, где у ставшего уже знаменитым гроба, до неузнаваемости задрапированного тканью, находил, как в карточной масти, одну из дам, коленопреклоненную у алтаря, одного из рыцарей и его оруженосца, замерших в почетном карауле.

Но время шло, госпожа Маргарита прибыла наконец в родной замок, огласив его горестными стонами и причитаниями, пока ее супруг окидывал каждую шпалеру и каждое окно хозяйственным взором, была отслужена последняя, заупокойная служба, и господин Жан де Гистель, лишенный своего последнего приобретения, обрел вечный покой под плитами церковного пола. Прекрасная плакальщица и утешающий ее ангел, пусть и не были изгнаны из-под каменных сводов, заняли место в одном из боковых приделов, и Жак, один из пажей глубоко беременной госпожи Маргариты, вновь затеплил перед Пустой книгой.

Наблюдавший за этим Филипп, к похоронам кое-как научившийся держать язык за зубами, невольно нахмурился — что-то по-прежнему выглядело странно — и, повинуясь не иначе как черту, извечно поощряющему безбожное любопытство в человеческом сердце, задержался, когда печальная процессия покинула божий храм, и залез на одну из поставленных для высоких гостей скамей, разглядывая древнюю реликвию.

Золоченый переплет мерцал так же призывно, и так же загадочно подмигивали с него драгоценные камни, и вместе с тем что-то казалось иным. Филипп соскочил со скамьи, влез на другую, вытягивая шею и щурясь, но ничего не понимал, пока, перетащив скамью поближе и встав под самой реликвией, он не заметил тонкую черную полоску — книга казалась приоткрытой.

Холодный пот прошиб юношу, и мгновение за мгновением он мог только стоять, запрокинув голову и глядя вверх, на тонкую эту трещину, как на границу между прошлым и настоящим.

Единственный из мужчин рода, из всех своих дядюшек и кузенов, он умел читать и единственный из всех не услышал от старших краткий рассказ — "твой предок привез эту книгу из Святой земли, возвращаясь из крестового похода", а прочел подлинную историю в двадцатистраничной летописи рода, не обновлявшейся со позапрошлого столетия. Чернила не выцвели на старом пергаменте, а латынь, на которой писал неведомый отец Вульф, ничем не отличалась от той, которую ему вдалбливали в голову в замке Миркур.

И оттого, горяча коня на дороге в Гент получасом позже, он мог вспомнить слово в слово то, что прочитал пять лет назад и после чего решился пробраться ночью в церковь, подставить стремянку и открыть древний переплет.

Жили в окрестностях Гента два рыцаря, два брата: старший, Жан де Гистель, и младший, Готье. Вместе с множеством других рыцарей и простолюдинов братья отправились в 1096 году в крестовый поход, позже названный первым. Два года судьба берегла братьев, и только в Антиохии их настигла беда: младший брат, Готье, был ранен во время штурма. Рана, сперва легкая и ничуть не помешавшая рыцарю и далее преследовать язычников по городу, через два дня загноилась, а через неделю отважному крестоносцу отняли руку.

Пришлось братьям расстаться. Будучи чрезвычайно слаб и не веря, что он когда-либо сможет вернуться домой, пожелал Готье отдать брату самую драгоценную свою добычу - священную книгу Евангелия, вынесенную из храма святого Петра. Жан, однако, отказывался, говоря: "Тебе поболе моего потребуется Господня помощь, ибо я здоров и борюсь за святое дело, а ты немощен и отправляешься в тяжкий путь, в коем потребуется тебе и Господне слово, и все наше богатство". А сказал он так, потому что книга та была в драгоценном переплете, украшенном золотом и самоцветами, кои позволили бы искалеченному крестоносцу оплатить жадным генуэзцам обратный путь. Долго шел этот спор двух великодуший, и в конце его один взял книгу, а другой переплет, и в переплет этот вложил Жан два-три листа из книги, дабы Господне слово защищало и его брата.

До Иерусалима, однако, не добрался и второй брат: недели не прошло с отъезда Готье, как Жан получил письмо от матери, призывавшее его домой: слег на ложе болезни его отец, бродят вокруг замка аки хищные волки завистливые соседи, и ежели не поспешит он скорее на родину, то может статься, что некуда ему будет возвращаться.

Отправился и Жан в путь, однако вышло так, что Готье, хоть и однорукому, легче повезло добраться: одного камня из драгоценного переплета хватило, чтобы его приняли на борт уходящего корабля, а потом и второго, и пусть несколько раз в пути его пытались ограбить и болел он и преодолел немалые трудности, в конце концов он прибыл в Геную, и там поведали ему, что его брат лежит, умирающий, в лазарете - уже с корабля снесли его полумертвым. Готье поспешил к брату, и тот, облобызав его, в его объятиях отошел, но прежде вложил ему в руки письмо, кое писал перед смертью. А в том письме описал он, как хранило его Господне слово от Антиохии до Неаполя, а в Неаполе, прознав, что замыслили дурные его спутники его ограбить и украсть священную книгу, спрятал он ее в тайном месте с тем, чтобы снова забрать перед отплытием, но того он не знал, что подлые те негодяи еще прежде на него нападут. Немалые муки он от них претерпел, однако о том месте, где он скрыл книгу, ничего не сказал. И отступились они, и бросили его на дороге, сочтя мертвым, а верный его слуга, отыскав его, на руках перенес на отплывающий корабль. Так и вышло, что осталась книга та сокрытой в тайном месте Неаполитанском королевстве, пока безутешный Жан возвращался домой, и от тех мук, что получил, он скончался. Готье же, сохранивший почти в целости переплет и те страницы, что в нем лежали, возвратился на родину со своей воинской добычей и письмом брата, и стала Пустая книга великой реликвией их рода.

Отредактировано Филипп (2020-07-23 22:31:53)

Дорогу к дому ван Хаутемов Филиппу указали сразу, а когда он заблудился с непривычки, первая же спрошенная молодуха сверкнула улыбкой и уверенно ткнула пальцем.

- До конца улицы, сударь, потом направо, потом налево… ой, не сразу налево… ой, да я вас провожу, тут близко.

Тут надо было спешиться и пойти рядом с ней, но Филипп как последний дурак застеснялся и остался в седле, тщетно пытаясь не заглядываться на ее высокую грудь, когда она подворачивалась к нему с каким-нибудь вопросом - бывал ли он прежде в Генте (да), здешний ли он (снова да), но не из городских же (нет).

- А отсюда простенько совсем, ваша милость - как до дома с вывеской доедете, где крендель, булочная лавка там, лучше сдобы во всей Фландрии нет, видите?.. - она дождалась, пока он не кивнет, и продолжила: - Вон там и сверните, потом по улице вверх и увидите - с красной крышей домина, не перепутаете!

Перепутать было и вправду сложно - дом был самым нарядным на узкой улочке, и Филипп, привязывая своего Хризостома у дверей в лавку, вдруг осознал, что понятия не имеет, что сделает или скажет, если господин Людгер посмотрит ему в глаза и заявит, что понятия не имеет ни о какой Пустой книге.

В лавку он все равно вошел, думая, что начинать придется издалека, и оказалось вдруг, что начинать не надо ничего и ниоткуда - тот же мальчишка, которого он видел в замке, сообщил ему, что господин Людгер уехал.

- Уехал? - повторил Филипп, чувствуя, как екнуло в груди сердце. - Куда? Когда?

Получив ответ, он кинулся в погоню, но, уже отвязывая лошадь, опомнился и так же бегом вернулся в лавку, спросил перо, бумагу и чернил и написал матушке короткую записку.

С рассвета прошло уже немало времени, но торговый обоз едет медленно - куда медленнее юноши на горячем коне, не обремененного ни латами, ни кольчугой, ни даже чересседельными сумками - и к самому концу этого теплого весеннего дня, когда небо над пыльной дорогой начало окрашиваться в сапфировые тона, а число звезд на небосклоне стало бессчетным, Филипп, спешившись у коновязи постоялого двора, увидел у стены конюшни целый ряд повозок. На одной из них сидел, болтая ногами и сосредоточенно жуя краюшку, совсем молодой парень - по-видимому, караульный. Не решившись подойти к нему с вопросами, Филипп отдал поводья подбежавшему к нему конюху и посмотрел на распахнутую дверь, из которой на двор лился золотой поток света.

- Пряжку продам, - чуть слышно пробормотал он самому себе. - Или что-нибудь.

Вопрос ночлега начал заботить его еще час назад, когда начало смеркаться и он впервые понял, почему мать и бабка так настаивали, чтобы, уезжая из дома, он брал с собой плащ. Что бы он делал, если бы не этот плащ, шерстяной, с теплой подкладкой, который всучила ему у самых ворот замка догнавшая его служанка?

Он переступил через порог обеденного зала - небольшого, но уютного, с низким потолком, на котором побелка еще не успела покрыться копотью от очага, двумя большими столами, за одним из которых сидела компания купцов, а за другим…

Все мысли разом вылетели из головы юноши, и он, сбежав вниз по трем шатким ступенькам, подошел к Людгеру и уселся напротив, сам не зная, что сказать, и оттого не говоря ни слова.

Филипп, которого нарочитое невнимание Людгера почти убедило в его вине, при этом вопросе совершенно растерялся. Такой естественный, такой удивленный тон - это ведь не могло быть притворство? Как Людгер мог не понимать?.. Неужто он ошибся? А кто тогда?.. А как тогда?..

Все эти вопросы тотчас отражались на его лице быстрой сменой выражений - от негодования к недоумению, а от него к возмущению.

Это был он! Точно он, и тогда же, когда умирал последний прямой потомок Готье де Гистеля!

- Моя судьба, - сквозь зубы процедил юноша, обращая на негодяя исполненный презрения взор. - Та, что влечет меня в Неаполь.

Драматичность момента здорово подпортил хозяин постоялого двора, лысый как коленка толстяк, подошедший к ним с вопросом, будет ли благородный господин ужинать.

- Будет, - отмахнулся юноша и в отчаянной попытке восстановить безвозвратно рассеявшуюся грозную атмосферу опустил руку на рукоять меча.

Отредактировано Филипп (2020-07-25 16:08:20)

Такое вероломство требовало, разумеется, достойного ответа, и Филипп дал бы негодяю этот ответ, если бы не исходивший из его тарелки умопомрачительный запах жареного угря. Под ложечкой сразу засосало, и юноша с усилием подавил желание окликнуть удалявшегося трактирщика и потребовать у него подать ему то же блюдо, причем немедленно.

- Вот как, вы никогда не слышали, - проговорил он со злостью, которой немало способствовал пустой желудок, - и потому решили отправиться туда вместо нас? Встать на пути у судьбы?

Это прозвучало красиво - тем красивее, что в это мгновение юноша совершенно поверил, что хитрый лис, так понравившийся ему при первой встрече, не просто так попал в замок, но еще и ввел в заблуждение и его, и отца Иеронима. Пронзая негодяя горящим взглядом, он почти видел сквозь его плотную дорожную куртку спрятанные у него на груди драгоценные листки, год за годом ждавшие своего часа - и его, Филиппа де Гистеля де Миркур.

В первый раз прочитав послание Жана де Гистеля, юноша не понял и половины - все-таки не таким хорошим учеником он был, и проведенные во Фландрии годы на латынь не тратил. Но главное он понял - сгинувший в дальних краях отважный крестоносец спрятал в Неаполе книгу, которую прежде оберегал этот переплет, а если переплет был столь драгоценен, то сколь же дороже была книга, которую он скрывал? Странные записки, хранившиеся в Пустой книге вместе с письмом Жана де Гистеля, только подогревали его воображение, и теперь он совершенно уверился в своих выводах: если, заполучив в свои руки это письмо, уважаемый бюргер Людгер ван Хаутем не колеблясь бросил все и отправился в путь, Пустая книга и впрямь хранила когда-то настоящее сокровище.

Первым порывом юноши было с негодованием отвергнуть предложение старика и потребовать немедленного возвращения драгоценных бумаг. И он непременно бы так и поступил, если бы спиной не чувствовал любопытные взгляды купцов и хозяина постоялого двора, отчего в памяти тут же всплыло худое лицо господина Яна ван дер Велде и в ушах как вживую зазвучал его сиплый голос: "Давайте же, давайте, господин оруженосец, чернь будет в восторге". И так господин Ян умел это сказать, что Филипп сразу понимал, что лучше не надо, хотя не видел ничего плохого в том, чтобы вызывать своими поступками всеобщее восхищение, даже если это чернь, потому что истинное благородство…

Тут как-то оказалось, что он уже сидит напротив господина Людгера и горбушка хлеба уже кончилась, а тарелка наполовину пуста и возмущение будет выглядеть глупо. А господин Людгер еще и смотрел весьма доброжелательно, а к столу уже подошел хозяин постоялого двора с полной тарелкой и кружкой пива, и не было ровным счетом ничего достойного в том, чтобы ославить порядочного человека как вора перед всеми, когда он сам сказал, что это вмешалась судьба, и Филипп очень хорошо понимал, как тот не захотел признаваться перед всеми. И если это было нехорошо со стороны господина Людгера, ничего не сказать, то не так ведь нехорошо, чтобы навеки портить ему жизнь, и еще угорь был очень вкусный, а на второй тарелке, которую хозяин постоялого двора поставил на стол между ними, угря не было, только жареные колбаски.

- Ну, сударь, - сказал Филипп, когда тот отошел, пообещав принести еще хлеба, - я думаю… ведь ничего плохого не случилось? Мы можем об этом забыть.

Это прозвучало очень по-взрослому, серьезно и взвешенно, и с этими словами юноша сразу понял, что надо добавить что-то еще, чтобы господину Людгеру не нужно было унижаться и благодарить, надо было перевести разговор на другую тему.

- А Пустую книгу привез господин Готье де Гистель. У нас есть еще летопись, там записано, с его слов. Правда, про его приключения там почти ничего нет, и даже про взятие Антиохии… А до Святой земли он вообще не добрался, но это потому что он потерял руку.

Конечно, были крестоносцы, которые продолжали сражаться за Господне дело и одной рукой, но Филипп решил этого не говорить, а лучше выпить пива, оно тоже было очень вкусное - темное и горчило в самый раз.

Филипп поперхнулся пивом и ответить потому затруднился, и это было, наверно, к лучшему - до сих пор он отвечал очень вежливо, памятуя о годах собеседника и стараясь не думать о его проступке, и даже подтолкнул к нему вторую тарелку, прежде чем начать пересказывать родовые летописи. Вообще-то горожанину и торгашу до них не должно было быть никакого дела, но своим славным предком-крестоносцем Филипп гордился, даже хотя всякий раз спотыкался, читая о храме святого Петра. Спросить у кого-либо он не решился и объяснял самому себе, что может, когда город захватывали, храм этот еще был не христианским храмом, а языческим капищем, а Пустая книга была в нем трофеем. Об этом Филипп до сих пор ни с кем не говорил, но Людгер слушал так внимательно, что юноша поведал ему и об этом, а заодно добавил свое объяснение, и верно, как-то проболтался, что хотел бы сам поехать и забрать из неаполитанских пещер сокровище своего рода, потому что отчего бы иначе господин Людгер отвечал самым заветным его чаяниям? И он должен был согласиться с этими словами, но отчего-то то, как он их произнес, вызвали в душе юноши странное и непонятное чувство - как будто говорил господин Людгер одно, а имел в виду совсем другое, а что другое, было загадкой.

Самое простое было, конечно, спросить господина Людгера, но Филипп не знал даже, о чем спрашивать, и тут тот внезапно ошарашил его таким вопросом!

- Тот самый Готье, - уверенно отозвался он, откашлявшись и убедив самого себя, что ему почудилось: не мог господин Людгер усомниться в добродетели супруги славного Готье де Гистеля, он просто подумал, что от Жана могли остаться дети, вот и все! - Они же молодыми совсем уехали, Готье было как мне!

В эту минуту он понял, что действительно поедет в Неаполь, даже если бабка не согласится - вот уйдет из дома, как Готье де Гистель, и все! И Жана де Миркура с собой возьмет!

Филипп думал о своем, но при этом вопросе вскинулся и возмущенно уставился на господина Людгера. Можно подумать, он мальчишка, задержавшийся в лесу после темноты, которого будут бранить родители! Когда ему уже семнадцать! И если бы господин Ян не скончался, он мог бы быть уже рыцарем!

Признаваться, что он предупредил мать, что едет в Гент, Филипп, разумеется, не стал бы под страхом смертной казни, но достойный ответ нашелся не сразу. Вот сидел он себе спокойно и ел, смотрел на остывающую половину жареного угря и думал, что надо, наверно, его господину Людгеру вернуть, потому что колбаски наверняка не такие вкусные, но как это сделать, юноша даже не представлял. Не говорить же: "Вот, сударь, ваш угорь, я от него половину съел…"

Тут Филиппу пришло в голову, что господин Людгер хочет от него избавиться. А в самом деле, он же уехал из Гента! Он поехал из Гента, да еще на юг, и бумаги все взял с собой… Правда, бумаги он готов отдать… А может, это уловка? Потому что без бумаг зачем ему ехать?..

- Никто меня не хватится, я взрослый, - буркнул юноша, тщетно пытаясь поймать ускользающую мысль. - И куда я сейчас поеду? Ночь на дворе!

Уже произнеся эти слова, он вдруг понял, что господин Людгер может из-за них заподозрить его в трусости. Но ведь это же было глупо! И ничего он не боится… ну, то есть боится, но это же разумно!

Отредактировано Филипп (2020-08-03 16:00:50)

- Большая, - эхом откликнулся Филипп. - Большая…

Нет, заночевать он мог в обеденном зале - у дальней стены уже пристраивались, раскладывая поудобнее свои сумки, двое нищих школяров, да и пятеро возчиков, собравшихся на противоположном конце от торговцев, тоже не в комнаты спать пойдут, но тогда того и гляди с него начнут требовать плату… и тогда все увидят, что платить ему нечем ему, Филиппу де Гистелю, такой позор! Когда у него были деньги и их бы, наверно, хватило, а он не взял с собой кошелек!

Лучше утром, тогда он просто скажет трактирщику, что забыл захватить кошелек и вернется в тот же день… и пусть только попробует не поверить!

Ему все равно надо будет здесь проехать, когда он поедет за страницами Пустой книги, так что…

Яичница кончилась, и фасоль тоже, оставался только угорь. Филипп от отчаяния заглянул в кружку, но пива там было на донышке, и, тяжело вздохнув, он отрезал себе кусочек угря. Совсем маленький, и тут…

Озарение пришло так внезапно, что Филипп даже зажмурился, а потом подался вперед.

- Господин Людгер! Вы же едете в Неаполь!

Как он только мог не догадаться! Он же и сам знал летопись наизусть, так отчего бы старику не запомнить письмо Готье? И тогда он знает, куда ехать и где искать, и он уже едет и знает дорогу и все такое, а ему пока собраться… и еще бабка…

А если бабка запретит?

Филипп внезапно осознал, что вокруг наступила гробовая тишина и все смотрят на господина Людгера, как будто у него три головы.

Филипп чувствовал, что покраснел, и не решался поднять на господина Людгера глаза, хотя что он такого сделал? Откуда ж он знал, что господин Людгер никому не сказал, куда он едет? И почему, собственно, не сказал?

В очередном куске угря неожиданно обнаружились кости, одна из них вонзилась ему в десну, и юноша вынужденно молчал до тех пор, пока последняя кость не заняла свое место на краю тарелки, на которой от угря внезапно остался только скелет.

- Тогда мы с вами поедем вместе до Дижона, - Филипп и сам не ожидал, что он это скажет, но едва только эти слова сорвались с его губ, он ощутил небывалое воодушевление. Дух Готье взирал на него с небес и благословлял его в дорогу! - Раз нам по пути. Мы поедем вместе!

Наверно, неправильно было думать еще о том, что с торговцами ехать надежнее, а господин Людгер тогда не сможет первым добраться до Пустой книги, и юноша постарался думать только о том, что он отправляется в странствие, а ведь где-то там, рядом с Неаполем, был еще и Рим!

Отредактировано Филипп (2020-08-07 00:19:43)