– Не раньше, чем ты зарядишь мои пистолеты. И я позавтракаю. Ты ела?

- Я буду завтракать с мужем, - Эмили вернулась к пистолетам и мстительно добавила: - Который может вот-вот сюда войти.

– Тогда дай мне пистолет, – усмехнулся бретер. И, посерьезнев, вытащил из-под чернильницы сложенный вдвое листок бумаги. – Возьми, это тебе. На пыжи.

        Когда я берег, ты – его река,
        Скользящая, не ускользая, мимо,
        Неясным нетерпением томима,
        Ты так же недоступна, как близка.

        Как две волны, как вдох и выдох, как
        Две колеи единого пути, мы
        Сойтись не можем, но неразделимы,
        Как сон от сна, ладонь от кулака.

        Течением уносит корабли,
        Уводит дальше путников дорога,
        Достигнут дома эти, те – земли

        Иль всех поглотит мрак небытия?
        Кем предстоит нам стать по воле Бога,
        Не знаю. Но сегодня мы друзья.

Эмили взяла листок, развернула. Прочла. На ее живом личике попеременно сменялись удивление, растерянность, снова удивление. И когда она подняла блестящие от слез глаза на бретера, в них была благодарность и... нежность?..
- Спасибо...

Теодор отвел взгляд. Думая, что писал эти стихи так, чтобы они не повредили ей в глазах мужа. И усомнившись вдруг, что добился того, что хотел.

– Верните, – он протянул руку.

Отредактировано Теодор де Ронэ (2020-08-31 20:22:30)

Звук шагов на галерее предупредил их. И Теодор опустил руку, повернул голову к дверному проему. И начал неспешно разворачивать завернутый рукав поверх свежей повязки. Чувствуя, как все в нем сворачивается в тугую пружину.

Он не мог ее защитить.

И потому промолчал, когда граф вошел – но тоже не стал здороваться. И за тем, как он оглядывает комнату, наблюдал с непривычно бесстрастным лицом. Стол – с бумагами и чернильницей, для любви подходит плохо. Кровать – полог поднят, постель не смята. Стул, на котором он провел ночь… Ну, если бы она захотела…

Губы его дрогнули в привычной насмешливой улыбке. Истаявшей, когда Бутвиль соизволил, наконец, его заметить. Гильом де Кабестань, однако!

– Возражаю, разумеется, – отозвался он. Присматриваясь, что из написанного им попало в руки ревнивого мужа. Эпиграмма – на этом листе больше ничего не было, он был узнаваем. Другой был исчеркан почти до нечитаемости – сонет о судьбе? – Они предназначены для дамы, а вы, граф, не дама.

«Разве что я чего-то не знаю», – добавил он. Но с непривычным благоразумием – только мысленно.

Отредактировано Теодор де Ронэ (2020-09-01 10:40:49)

- Вы поступили совершенно правильно, - Бутвиль положил на стол исписанные листки и застегнул три пуговички на камзоле. - Дела милосердия не терпят отлагательства: вдруг кто-то другой опередил бы вас, и благое деяние зачлось бы не  вам на небесах? Но было бы гораздо лучше, если бы вы заранее меня предупредили. Потому что у меня были... - он посмотрел прямо в глаза Эмили, чуть-чуть улыбнувшись, -  некоторые планы на это утро. А теперь уже пора завтракать. Потому будьте добры пойти и проследить, чтобы все приготовили как полагается.  Потом зовите меня - я ещё немного побуду здесь. Несколько вопросов требуют разъяснения.

Губы Теодора тронула еле заметная улыбка. Но виной тому был не тяжеловесный юмор Бутвиля. Представить себе, чтобы Эмили могла выбраться из их постели и одеться так, чтобы муж этого не заметил, он не мог. А значит, тот не только успел прочесть эпиграмму, но и принял ее так близко к сердцу, что начал защищаться. Не подумав, конечно, что лишь подтверждает чужие выводы.

– Всецело к вашим услугам, граф, – промурлыкал он.

Не гадать, какие темы Бутвиль собирается с ним обсуждать, он не мог. Все было одинаково опасно: и поручение монсеньора, и очевидная привязанность Эмили. Но и в том и в другом случае порадовать Бутвиля ему было нечем. И не хотелось.

Во взгляде Теодора мелькнуло что-то, похожее на сочувствие. До сих пор ему не приходило в голову, что постельные сложности в семействе Бутвилей могут быть общеизвестны. И если презирать своего собеседника он от этого не перестал, то теперь к презрению примешивалась жалость. Которая была бы, верно, ничуть не менее оскорбительна, и оттого он попытался ее скрыть. Но почти сразу и думать о ней забыл, так ошарашил его вопрос Бутвиля.

– Вы рехнулись?

Понимание Бутвиля, как близка его жена к измене, было неожиданно. Тем паче после столь долгого расставания – и при ее уверенности, что он ничего не знает. Но растерялся Теодор не от этой проницательности. И не от почти олимпийского спокойствия, с которым он говорил. А от беспредельной оскорбительности этого вопроса – заданного таким тоном, словно Бутвиль даже не осознавал ее. Словно для него было естественно, что кто-то будет ухаживать за его женой не ради нее самой. Ожидаемо. Понятно.

Вопрос сорвался с его губ, прежде чем он успел его осознать. И извиняться – за выбор ли слова, за выбор ли женщины – было нелепо. Да и слишком ошеломлен он был, чтобы подбирать другие слова.

Отредактировано Теодор де Ронэ (2020-09-04 21:14:47)

Если бы не боль в раненой руке, Теодор усомнился бы, что это происходит наяву. Что кто-то может так задавать такие вопросы. Так, словно для мужчины это было обычное дело: соблазнять жену, чтобы, прости Господи, «уничтожить» мужа.

– Это означает «нет», – отрезал он. Тщетно пытаясь вспомнить, на что отвечает. Ощущение нереальности происходящего становилось все сильнее. – Мне жаль, если вас это задевает, но вы мне даром не сдались. И никому из тех, кого я знаю, тоже. А насчет мадам де Бутвиль…

Он не смог продолжить сразу, слишком был зол. И за себя, и за нее. А также на них обоих, на дурацкую ее любовь и свою собственную неосторожность.

– Я не знаю женщины с большим чувством чести чем ваша жена, – сквозь зубы сказал он. – И умею, в отличие от вас, его уважать. Между мной и ею нет ничего кроме дружбы. И моего обязательства перед ее дядей.

Так давно это было, казалось, когда он придумал это обязательство. Даже если бы долг был, он давно бы его вернул. Но с тех пор появились новые. Не перед ней, но…

Он замер, поняв, наконец, кого Бутвиль подозревает в желании его уничтожить.

"Ничего, кроме дружбы! Это  чисто по дружбе он перешел с Эмили на "ты"? - подумал Луи-Франсуа. - И тут приходит муж... Вот не повезло поэту!"
         -  Значит, это обязательство перед покойным опекуном госпожи де Люз вынуждает вас за глаза презирать её мужа? - глаза графа недобро блеснули, но он не дал воли гневу. -  Кто дал вам право судить о том, чего вы не знаете?  Ни близким родичам,  ни лучшим друзьям,  и уж тем более сторонним наблюдателям не дано знать,  что,  как и почему связывает супругов.  Вчера я был готов нарушить слово, данное государю Людовику, и драться с вами. Обстоятельства этому помешали. - Бутвиль встал и застегнул оставшиеся пуговки. - Сейчас вам нехорошо, и я не буду мешать вашему выздоровлению.  Живите дальше как знаете, а мы продолжим свой путь.  Что бы ни ждало нас на этом пути, мы уж как-нибудь это переживем. Но если вы вдруг окажетесь вновь поблизости от моей жены, я сумею защитить её от вас.

Отредактировано Бутвиль (2020-09-06 09:41:35)

- Забавно, - без улыбки заметил Бутвиль, - насколько неуклонно вы верны самому себе. Без финальной остроты обойтись не можете!  А вот со слухом у вас неважно. Вы меня выслушали, но не услышали. Да и зачем вам слушать? Ведь ваш жизненный опыт богат, вы с одного взгляда определяете суть любого человека так, как вам удобнее, вот и всё! Вот сегодня, сейчас вы упустили шанс узнать о жизни и любви что-то новое, стать немного другим... Ну что же, каждый выбирает по себе. Выздоравливайте и живите как хотите. А что будет дальше, известно лишь Творцу всего сущего. 
       Граф слегка склонил голову, прощаясь (как он надеялся, надолго), развернулся и вышел из комнаты.

Бутвиль аккуратно закрыл за собою  дверь и едва не столкнулся с Эмили. Во время разговора он почти не сомневался, что она не уйдет далеко и услышит всё сказанное.  Теперь он в этом убедился. Но вот как она воспримет то, что подслушала? Этого он угадать или предсказать не мог, да и не пытался. Каждому человеку дан свой предел разумения, и как ужасно можно ошибиться пытаясь его перейти! Судя по взгляду, ей было сейчас больно и плохо. Почему?  Винит себя или сожалеет, что муж явился невовремя? Чувствует ли она, насколько больно ему?
        Эти мысли промелькнули и угасли за то мгновение, что он стоял и смотрел на жену. Что-то нужно было сказать, но время отеческих поучений уже прошло, да и упреки стали бесполезны. "Ваш прекрасный друг и самозваный защитник ведет себя как мальчишка-подросток, уверенный, что знает о жизни все, и готовый творить любые гадости, лишь бы потешить свое безмерное самолюбие?" Нет, так нельзя, нам не нужны сейчас новые ссоры и сцены... Оставались только обыденные нужды и простые житейские слова.
        -  Душа моя, - сказал Луи-Франсуа, мягко улыбнувшись, и взял жену под руку, - вы плохо выглядите. Вам нужно привести себя в порядок - и внешний вид, и чувства, и мысли.  Постарайтесь правильно понять то, что услышали. Я очень на это надеюсь. А теперь... пойдемте завтракать.