- Quia exacerbatum est cor meum, et renes mei compuncti su-u-unt...* 

Из-за неплотно притворенной двери господской спальни доносилась латынь, перемежаясь вздохами  и стонами, и дон Педро Хименес, уже собравшийся постучать, опустил руку и направился в кабинет. Он не ошибся: испуганный камердинер дона Диего прятался там, замерев в нише, будто статуя святого. Только статуи обычно не моргают, а этот - так и лупал круглыми глазами. 

- Ну, как он? - почему-то шепотом спросил дон Педро. 

- Псалмы читает, - приуныл юноша. 

- Это я и сам слышу. Давно? 

- С тех пор, как к заутрене прозвонили, - губы у камердинера задрожали: - Я, ваша милость, одного не пойму, почему их милость лекарства отказывается пить? Сил нет смотреть, как он мучается. 

- Ты, Пако, - дон Педро взял юношу за плечо, понуждая его выбраться из укрытия, - при сеньоре недавно и многого еще не знаешь. А лекарства он пьет, он только маковой настойки боится. 

- А чего? - Пако мазнул ладонью по носу. - Нешто лучше такую боль терпеть? 

- А того, что под маковой настойкой люди, бывает, болтают лишнее, - дон Педро оглядел слугу с головы до ног, стряхнул с его куртки налипшие соринки. - Пако, послушай, ты честный малый, но... не ходи сюда больше. Тебе в кабинете не место. Это моя вотчина. Пропадет какая важная бумага, на кого первым делом подумают? 

- На кого? - Пако снова захлопал ресницами. 

- Да, на тебя, дурья башка, и подумают. Потому что новенький - раз! - дон Педро загнул большой палец. - Потому что боишься всего - два! - загнул указательный. - Потому что лезешь, куда не просят - три!

Хименес подергал себя за средний палец: 

- Знаешь, что тогда будет? 

- Не, - Пако утер нос. 

- А вот найди Рамиреса и спроси у него, что будет. Иди, Пако, иди уже, не морочь мне голову. 

- К Рамиресу? - вздохнул юноша. 

- К черту! - рявкнул взбешенный дон Педро. - Где только дон Диего берет таких идиотов?! 

- В Ла... в Ла Чике, ва-ваша милость, - залепетал Пако, пятясь к двери. - Я ухожу-ухожу, ваша милость. 

- Стой! - Хименес поймал слугу за руку. - К дону Диего иди. Помоги ему одеться. У нас гости. 

- Да как? Не принимают же! - до глубины души возмутился Пако. 

- Этим гостям не отказывают, - Хименес проводил юношу мрачным взглядом и занялся бумагами на столе.

Отредактировано Провидение (2023-05-06 18:06:45)

- Алонсито, - отец опустил на одеяло книгу, которую читал. - Подойдите ближе, - и неодобрительно покачал головой, когда сын приблизился: - Можно подумать, что вы воспитывались у индейских дикарей, а не в моем доме. Не знал, что в четырнадцать лет вас надо учить стучать, прежде, чем вы заходите. А если бы я одевался?

Ошибкой было бы предположить, что дон Диего черезмерно строгий отец, раз встретил первенца такой отповедью. Строгости ему как раз недоставало. Но ни один отец не пожелает, чтобы дети видели его в минуту слабости. Полностью скрыть свой недуг от домашних ему бы не удалось. Однако в семье было правило: в отцовский кабинет не заглядывать, в спальню не врываться. И до сего дня это правило еще никто не нарушал. 

- Так, - дон Диего вздохнул, прикусил губу, выдохнул и улыбнулся сыну: - Теперь еще раз - медленно и спокойно: кто к нам пришел? 

Дверь спальни снова распахнулась - на пороге возник Пако, и глаза у него были как плошки: 

- Дондиего! - скороговоркой выпалил он. - К нам гости. Прикажете умываться-одеваться? 

- И этот туда же! - дон Диего утер лоб тыльной стороной ладони. - По очереди! Пако, бери умывальный кувшин и марш за водой. Алонсо, рассказывайте.

Дон Диего усмехнулся и качнул головой: 

- Алонсито, не обсуждайте внешность и поступки человека за его спиной, если не готовы повторить те же слова ему в лицо. Я эту науку усвоил на собственном опыте и заплатил за нее втридорога. Я не хочу, чтобы вы повторяли мои ошибки. 

Дон Диего догадывался, кто был тот старик омерзительного вида, но с сыном своими догадками делиться не спешил. 

- Вы пойдете сейчас в свои покои и останетесь там, пока гости не уйдут. Почитаете книжку, скажем... А, может быть, вам лучше вообще уехать из дома? Нет, - он перебил сам себя, - это только вызовет больше подозрений. Слава Богу, что ваша матушка и братья в Гранаде. 

Десять лет назад он почти всерьез думал о том, чтобы бежать с семьей в Салоники, как поступил его друг и лекарь, дон Амато. Что ж, Амато успел, а он нет. 

Пако вернулся с умывальным кувшином, и дон Диего, кивнув сыну, спустил ноги с кровати - и тут же вцепился рукой в одеяло. Подавить стон не вполне не получилось, и, отдышавшись, он виновато посмотрел на обоих юношей: 

- Ну, ступайте же, Алонсито. А ты, Пако, что застыл? Дай трость, видишь, я так не встану.

Вы уже рветесь в бой? - дон Диего оперся на трость и медленно встал. Посмотрел на сына с какой-то горькой нежностью.

Он сам был таким. Молодым задирой, готовым повторить что угодно и кому угодно и свято верящим в свою неуязвимость. Пока это уверенность не выбили из него пинками и ударами палки.

- Хорошо, - дон Диего встряхнулся, словно очнувшись ото сна. - Позовите ко мне дона Педро, Алонсито. А сами подождите меня в коридоре. Я скоро.

Он поплескал в лицо водой, не глядя протянул руку за полотенцем, задержал взгляд на своем отражении в зеркале, погружаясь в воспоминания.

***

- Умылся, Диегито? Вот и славно. Обещай, что не будешь больше плакать. Посмотри, как у тебя нос распух.

- Плевать, - он сердито шмыгает. - Все равно я уродлив как мавр.

- Кто тебе это сказал? - дон Франсиско обнимает его за плечи: теперь лица их обоих отражаются в зеркале. Учитель понимающе хмурится: - Луис?

- Почему он такой злой? За что он нас всех не любит?

- Чужая душа - потемки... - дон Франсиско пожимает плечами.

С тех пор, как главой семьи стал старший, двадцатилетний брат Диего, порядки дома сильно изменились. Прошел всего год после смерти отца, а соседи уже судачили, что молодой маркиз де Мондехар обращается с младшими де Мендоса хуже, чем с беспородными щенками, мол, бегают дети в обносках, голодные, холодные и битые. А мать - носа на улицу не кажет: стыдно людям в глаза смотреть.

Брат разогнал всех ученых, поэтов и художников, которым покровительствовал отец, рассорился со всеми его друзьями. Остался только дон Франсиско.

Дон Франсиско внезапно крепче прижимает Диего к себе:

- Диегито, когда Луис был помладше тебя, ваш батюшка отдал его в заложники маврам. Его, вашу матушку и твою сестру Марию.

Диего округляет глаза: в голове у него роится множество мыслей, но спрашивает он только:

- В Африку?

- Зачем в Африку? - удивляется дон Франсиско. - Это было здесь, в Гранаде, еще до твоего рождения. Мавры восстали, твой отец уговаривал их сложить оружие и обещал заступисься за них перед королем и королевой. А покуда предложил им в заложники свою семью - в знак добрых намерений.

Диего сглатывает:

- Он бы и меня отдал, родись я тогда?

- Не знаю, - дон Франсиско качает головой. - Диегито, я чем хочешь клянусь, что их не обижали. Не могло такого быть. Но Луис, видно, так и не простил отцу того своего детского страха перед разъяренной толпой.

Мальчик вздыхает и впервые после того, как прибежал сюда в слезах, оглядывает комнату своего учителя: стопки аккуратно сложенной одежды на кровати, перевязвнные веревкой свертки, открытый сундук:

- Ваша милость, почему вы собираете вещи?

- Диегито, - дон Франсиско морщит лоб. - Твой брат не платит мне уже полгода. У твоей матушки нет денег, она сама вынуждена просить у дона Луиса. Мы сообща решили, что мне нужно искать другое место. Я думаю попытать счастья в столице.

- Возьмите меня с собой! Мне опостылела такая жизнь! При брате все стало иначе, не как при отце. Хуже.

- Ну, куда я тебя возьму? - дон Франсиско треплет его по волосам. - Сам подумай: у меня ни своего угла, ни куска хлеба. Да и что скажут люди? Вальядолид - это не Гранада, где все знают, что я твой учитель, а ты мой ученик.

- Не возьмете - сам сбегу! - Диего, сопя, вырывается из объятий. - Пешком до Вальядолида дойду!

- Я тебя вызволю, - кивает дон Франсиско. - Ты только подрасти чуть-чуть, а я, как устроюсь, добьюсь для тебя стипендии в университете. Для вас троих - для Бернардино, Франсискито и для тебя. Обещаю. А пока пиши мне, Диегито, пиши обо всем, что с тобой происходит, я хочу знать. И если брат будет обижать - пиши обязательно.

Так и повелось: раз в неделю - письмо, а то и чаще. Из Гранады, из Саламанки, из Рима, из Лондона, из Венеции. Время шло, дон Франсиско де Лос Кобос взлетел на такую недосягаемую высоту, о которой безвестный марран из Хаэна не мог и мечтать. Но своего ученика не забыл. Прерывалась их переписка, лишь когда им удавалось встретиться - и возобновлялась в первый же день разлуки. Это вошло в привычку.

Диего до сих пор, оставаясь один, мысленно будто надиктовывал письма для своего друга и покровителя. Теперь уже - покойного друга. Дон Франсиско двенадцать лет как пребывал в лучшем из миров.

Поверять бумаге свои размышления Диего больше не решался и надеялся, что перед смертью дон Франсиско уничтожил их переписку. Она была личной, даже слишком личной. Много лет он наивно полагал, что его письма читает только сам адресат. Пока однажды не напомнил другу об одном их не вполне невинном приключении в 1529 году, и в ответ получил сразу два письма: одно, как обычно, от дона Франсиско, а другое - от его супруги, настолько колкое и язвительное, каким может быть только письмо оскорбленной женщины.

Он тоже был обижен: так и хотелось спросить дона Франсиско: "Кто еще читает мои опусы? Весь ваш секретариат? Или может вы развлекаете ими короля на утренней аудиенции?" Но он не стал этого делать, а лишь добавил в конце нового письма пару насмешливых строк для жены Кобоса: "Целую ручки моей госпожи, если ей придет охота прочитать и это письмо, как она прочла прошлое".

- Что мне делать, дон Франсиско? Подскажите, - прошептал он своему отражению в зеркале. Но зеркало молчало.

Одевшись и переговорив с Хименесом, дон Диего вышел к сыну. Пока они втроем спускались, Алонсо снова спросил, не знает ли отец, кто тот старик, что пришел к ним. Вернее, в устах юноши это прозвучало куда самоувереннее: не "старик", а "старый хрыч". И дон Диего, посетовав на нравы молодежи, от которых он при всем желании не смог бы уберечь подросшего сына, терпеливо ответил, что не знает, потому что еще не видел гостя. За этим разговором о воспитании юношества и современных детях вся троица и вошла в библиотеку, где их уже ждали.

Отредактировано Провидение (2023-05-10 19:31:11)

- Ваше преосвященство! - дон Диего коротко поклонился.

Чутье его не обмануло: Вальдес. Тот, чье имя испуганно ли, или презрительно - но всегда шепотом, точно боясь, что он услышит - произносили даже за много лиг отсюда, в Гранаде.

Великий инквизитор. Они встречались раньше на заседаниях Государтвенного совета, пока Филипп II, милостиво не освободил дона Диего от участия в этих самых заседаниях, полагая, что они вредят здоровью бывшего посланника, и без того подорванному трудами на благо империи. Хороша награда за верную службу, ничего не скажешь!

- Чем я заслужил такую честь - принимать вас здесь, в моем скромном жилище?

Он присмотрелся к книге: Эразм, "De libero arbitrio diatribe". Не так давно запрещенный. Можно будет сказать, что не знал.

Судя по сузившимся глазам Великого инквизитора, направление взгляда дона Диего не осталось незамеченным. Но по его неподвижному, точно у статуи, лицу не понять было, указывали ли чуть углубившиеся морщинки в углах его глаз на насмешку или на подтвердившееся подозрение.

- Мне стало любопытно взглянуть на вашу библиотеку, - тон его также не выдавал ни иронии, ни простой вежливости. - Не гневайтесь на отца Антонио и отца Энрике за их кажущуюся бесцеремонность: у них есть предписание провести в этом доме обыск. Хорошо ли вы знакомы с Каталиной де Ортега?

Дон Диего задумался, пытаясь припомнить, где слышал казавшуюся очень знакомой фамилию, когда Хименес, напряженно следивший за обыском, вдруг издал горлом какой-то странный звук:

- Да ее ведь сожгли, ваше преосвященство. В мае еще, Господи спаси и помилуй!

- Ваша знакомая, - на вопрос это было не похоже. Но сместившийся к секретарю ледяной взгляд черных глаз Великого инквизитора по-прежнему не выражал ни любопытства, ни удовлетворения.

- Что вы, ваше преосвященство! - дон Педро побледнел. - Я человек маленький, нет у меня таких знакомых!

Дон Диего судорожно вздохнул: кружок Касальи, вот оно что! Несчастные, которых объявили лютеранами только за то, что они верили в искупительную силу Крови Христовой.

Сам он на их собраниях не бывал (если эти собрания действительно были правдой, а не измышлением Вальдеса), но знал некоторых из осужденных: кого лично, кого - по переписке. Для кого-то доставал редкие книги. И кто знает, не было ли среди его домашних прихожан Касальи?

Нет, иначе за ним пришли бы раньше.

Так, без паники. Держать спину ровно, говорить уверенно. Как в Сенате, когда сырой венецианский воздух насквозь пропитан враждебностью. Когда каждое твое слово встречают насмешливыми улыбками. Когда в поясницу тебе словно вонзили раскаленный клинок.

- Я не имел счастья... - он помедлил, - или несчастья знать эту даму, ваше преосвященство. Имя слышал, но не более того.

Отредактировано Провидение (2023-05-06 23:10:10)