После разговора с королевой д'Артаньян жил как в тумане. Вроде и дорога есть, но только под ногами. И идешь куда-то, но не знаешь, куда. Не спотыкаешься, но цели не достигаешь. Он выполнял свои обязанности, ел, когда перед ним ставили еду, улыбался шуткам, когда начинали смеяться другие, и соглашался или не соглашался вполне разумно, тут же, впрочем, забывая, о чем шла речь. Единственным, что было странным сейчас для него, это как пролетало время – от одной проверки караулов до другой, на службе и вне ее. Но, возможно, это было потому, что он никого не хотел видеть. Не думая об этом и не задаваясь такой задачей, но избегая тех единственных, кто мог заметить возникшую в нем перемену – заметить, начать расспрашивать и вызвать на поверхность то, что он так старался похоронить в своей душе. Иногда он словно просыпался, когда вялый поток его мыслей натыкался на внезапную преграду: проходя по улице Могильщиков, где он больше не жил, где больше не жила она – вспоминая, что она нигде больше не жила. Выходя из бокового входа, через который она когда-то провела в Лувр Бэкингема – ни тот, ни другая не войдут больше в Лувр. Заметив в конце улицы показавшийся знакомым силуэт. Ему не снились сны, и он не сходил с ума от горя. Он сделал только одну неразумную вещь – постучался среди ночи в особняк на Королевской площади, но хозяйки не было дома. А потом он об этом забыл.

И поэтому всему, когда ему передали приказ его величества немедленно явиться, д’Артаньян испытал лишь легкое любопытство и ни малейшего чувства тревоги – он знал, что выполнял свои обязанности, а большего от него не мог ждать никто. На пороге королевского кабинета он появился оттого с видом ничуть не обеспокоенным и даже где-то безмятежным, и поклонился, если не с изяществом настоящего придворного, то, по крайней мере, с ловкостью военного и всей учтивостью дворянина, воздающего монарху полагающиеся ему почести.

В обычном своем состоянии д'Артаньян немедленно подумал бы: «Не хочу!» В нынешнем же думать не получалось – и не хотелось. Шевалье де Тран, дуэль в фехтовальном зале. Тревиль говорил, что обставлено все было как несчастный случай, а раз при этом был Атос…

– Редкостное невезение, ваше величество, – сокрушенно сказал он, – капитан заподозрил, конечно, нарушение эдиктов, однако к счастью или к несчастью, у сего прискорбного события нашлись свидетели, которые видели слетевшие колпачки своими глазами. Если бы не указы вашего величества, я заставил бы шевалье дю Брона заплатить за его оплошность, но…

Д'Артаньян выразительно развел руками. Разумеется, Тревиль не мог не доложить о гибели одного из мушкетеров, но с него бы сталось умолчать о подробностях. Разговоры о подлом убийстве были предпочтительнее молчания, раз уж нельзя было обвинить гвардию Ришелье прямо, и он всегда мог сказать, что не посмел отнимать королевское время такими мелочами.

Д'Артаньян-прежний понял все это молниеносно. Нынешнего же д'Артаньяна хватало лишь на то, чтобы пойти по обозначенному капитаном пути.

Д'Артаньян, сперва слушавший оцепенев от изумления, а затем, даже чувствуя, как гнев пробивается сквозь ставшее привычным безразличие, не находя возможным перебить короля, разомкнул, наконец, плотно сжатые губы.

– Тот, кто говорит такое, лжет, сир, – отрезал он. – Мы все равно преданы вашему величеству – никто не осмелился бы с вами не считаться – и мне не известно ни о каком подлоге.

Тревиль, окажись он на месте своего лейтенанта, был бы, верно, более осторожен – но Тревиль покинул Гасконь много раньше и провел при дворе куда больше времени.

Д'Артаньян лишь выше вздернул подбородок. Королевский гнев не испугал его, как испугал бы когда-то, когда он лишь прибыл в Париж, и не заставил усомниться в самом себе, как, несомненно, произошло бы, не будь почти все его мысли заняты его горем. В иное время он, нагрешив где-то, как едва ли не всякий военный, или покрыв чье-то нарушение, как любой офицер, смутился бы – сейчас все его чувства были притуплены и оттого он был только способен слышать то, что ему говорили, но не домысливать и не гадать.

– Я сожалею, ваше величество, – ни малейшего сожаления не было слышно в его голосе, – что придворные дамы осведомлены о делах роты лучше ее офицеров, но однако осмелюсь заверить ваше величество, что господин де Тревиль не мог не оповестить своего капитана о смерти шевалье де Трана. Что бы ни говорили слухи, у этого происшествия было несколько очевидцев, в том числе господин Атос, которые все согласились, что имел место несчастный случай.

Откровенно говоря, сам д'Артаньян в несчастный случай ничуть не верил, но Тревиль был убежден, что обвинить оставшегося в живых гвардейца в убийстве не выйдет, а поднимать шум вокруг дуэли, в которой участвовал также один из мушкетеров, было и недостойно, и недальновидно.

Отредактировано д'Артаньян (2017-04-03 00:51:49)

Безразличие, окутывавшее д'Артаньяна как меховая полость, не помешало ему услышать вопрос его величества, но не позволило по-настоящему удивиться.

– Господина де Трана… то есть покойного господина де Трана, – поправился он, – на самом деле зовут… звали дю Брон? Тысяча извинений, ваше величество, но… А господина дю Брона, стало быть, зовут де Тран? И он… претендует на место в полку?

Д'Артаньян вовсе не хотел иронизировать, но думать ему было непривычно тяжело, и свои сомнения он невольно проговаривал вслух.

Д'Артаньян, провожавший короля отупелым взглядом, решился наконец высказать свои сомнения вслух.

– Ваше величество, а разве?.. Мне следует считать достоверным и подтвержденным, что покойный, – прилагательное неожиданно резануло его по самому сердцу, и молодой человек судорожно вздохнул, прежде чем продолжить, – что подлог действительно был? Что покойный… Откуда вообще такие сведения?

Д'Артаньян знал де Трана – не слишком близко, не как друга, но как однополчанина, и мысль о том, что погибшего мушкетера так легко можно было обвинить в чем угодно и что король, казалось, принял на веру невесть откуда взявшийся слух, выводила его из себя, проникая даже сквозь пелену владевшего им безразличия, и потому вопрос д'Артаньяна прозвучал с почти оскорбительным возмущением – как если бы он осмеливался допрашивать того, кто был разом и его монархом, и его капитаном.

Безрассудство всегда соседствовало у д'Артаньяна со здравым смыслом, и последний подсказывал ему, что с вопросами стоит закончить. Однако говорило здравомыслие пусть и громким, но шепотом, не заглушая голос задетого самолюбия. Россказни и сплетни какой-то… какой-то… какой-то савойской выскочки, а ведь он расспрашивал ее!

– Я не назвал бы это честью, ваше величество, – хмуро ответил д'Артаньян. – Если это правда, почему она не сказала ни слова мне, когда я с ней разговаривал про шевалье де Трана? В полку, между прочим, говорят, будто она была к нему небезразлична – он сам, во всяком случае, не был безразличен к ней. Признаюсь, мне кажется, что в этой болтовне нет ничего кроме лжи и, быть может, еще желания бросить тень на честь полка.

При всей искренности своего возмущения такой двуличностью, мушкетер, однако, начинал сомневаться – дуэль ведь и вправду состоялась, и настолько странная, без секундантов, с подобной заботой о противнике…

Д'Артаньян мысленно обругал себя болваном – рассказывать его величеству, как мадам де Мондиссье устроила ему аудиенцию у королевы, он, конечно, не собирался, даже если от этой дамочки сейчас у него были одни неприятности.

А не устроила бы, он бы и не узнал…

Краски дня померкли на миг, все звуки слились в невнятный гул, и мушкетер не сразу вспомнил, какие вопросы задал король.

– Потому что. Потому что… Если она говорит правду, то почему она не рассказала ее мне? Я говорил с ней… – д'Артаньян умолк, пытаясь вспомнить. Сколько прошло дней? Когда он говорил с королевой? Когда была эта дуэль?.. – Несколько дней назад. И она не сказала мне ни слова. Откуда она вообще знает?

Молодой человек смешался, разом вспоминая, и с кем говорит, и что он знал про де Трана – или все же дю Брона? Северянин, он был с севера, ведь так? Откуда?.. Нет, было что-то еще.

Савойя… Разве он был не с севера? Или… Где он служил перед тем, как стал мушкетером? Тревиль должен был знать…

– О де Тране, конечно. Ваше величество, – д'Артаньян был слишком занят, пытаясь собрать воедино разбегающиеся мысли, чтобы следить еще и за речью. – Я рассказал ей о его смерти. Черт возьми…

Божба эта, такая неуместная перед лицом монарха, прозвучала уныло, почти жалобно. Он ведь не просто рассказал ей о смерти однополчанина, он дал ей понять… Да, он совершенно точно дал ей понять, что подозревает нечестную игру, и все же она ничего не сказала… Или не говорил? Если ему сейчас только кажется… Д'Артаньян никак не мог припомнить, и голова у него болела, как с похмелья.

Отредактировано д'Артаньян (2017-04-05 01:30:13)