Оставив Атоса на попечении Гримо, Арамис вернулся к себе и до полудня не находил себе места, тщетно пытаясь изыскать какой-то способ найти Мари в человеческом муравейнике, именуемом Парижем – зная, что искать следует в первую очередь человека. Обыкновенно он старался не задумываться о том, у кого она останавливалась, приезжая тайком, и кто еще ей помогал — слишком болезненны были эти мысли, как он ни убеждал самого себя не брать ее легкомыслие в голову. Мужчины были, в его представлении, для герцогини де Шеврез чем-то вроде вилки — инструментом, который можно использовать для того, чтобы не пачкать руки. И если она выбирала их, руководствуясь не одной только выгодой, то он старался об этом не думать и, напротив, пытался не прислушиваться к многочисленным слухам, соединявшим ее имя с другими. Сегодня однако он растравлял себе душу, вспоминая все, что раньше тщился не замечать, мысленно составляя себе список, с каждой строчкой которого снедавшее его отчаянье становилось все глубже. Любое из имен рисовалось ему в самых черных красках, и каждый из его предполагаемых соперников, даже нищий наглец де Ронэ, казался ему более достойным ее внимания, чем он сам, пока, наконец, он не схватил свой плащ и не бросился прочь из дома.

Ледяной ветер и холодный дождь несколько охладили его чувства, придав его мыслям более практичное направление, и Арамис направился в особняк маркизы де Рамбуйе со смутной надеждой встретить там кого-то из своего списка и сам не в силах сказать, чего он желал бы больше: получить вести о ней или убедиться, что никто не знает больше него.

Маркиза, как оказалось, простудилась и не принимала – но, зайдя в кабачок по соседству, где часто задерживались после приема ее гости, Арамис застал там компанию из трех аббатов: светского Буаробера, находившегося в изрядном подпитии, тихого провинциала Виллуана и еще более незаметного Питье. Не успел он подсесть к ним и пожаловаться на погоду, как в дверях появились еще двое завсегдатаев салона – шевалье де Мароньерэ и сам г-н Вуатюр. При иных обстоятельствах Арамис был бы счастлив обществу этого последнего, но нынешнее его расположение духа было таково, что он обратил все свое внимание на шевалье, которого не только видел несколько раз в обществе Мари, но и подозревал в связи с ней.

Мароньерэ легко вступил в разговор, и мушкетеру быстро стало очевидно, что его отношения с герцогиней, каковы бы они не были в прошлом, сейчас отнюдь не приводили его в восторг – Мароньерэ буквально сочился ядом и, не подозревая, как видно, почему его расспрашивают, сплетничал напропалую. Что Мари в Париже, он уже знал – и более того, был уверен, что она скрывается то ли у испанского посланника, то ли у английского. Арамис заикнулся о кузине, и Мароньерэ поднял его на смех – Мари женщинам не доверяла. Нет, испанский посланник или английский – госпожа герцогиня привыкла жить в роскоши, жилище простого дворянина ее недостойно.

Уверившись, что его собеседник предлагал свои услуги и был отвергнут, Арамис поспешил найти повод завершить разговор и покинул все разраставшуюся пирушку. Базен, несмотря на все свои возражения, вынужден был оставить уютный кров и томившийся в котелке глинтвейн и отправиться задавать вопросы прислуге маркиза де Мирабеля, и к четырем часам дня Арамис преисполнился уверенности, что его вероломная возлюбленная прячется в особняке испанца.

Следующий шаг, однако, представлялся ему весьма неочевидным – не мог же он явиться к г-ну маркизу и потребовать свидания с Мари! Изобретательность, впрочем, не изменила ему, и через еще час в дубовую дверь особняка стучался облаченный в скромную сутану молодой человек, попросивший на идеальном испанском встречи с доном Антонио (который, как он успел выяснить, в этот час отсутствовал) или с его гостьей. Уверенность посетителя сыграла свою роль, и впустивший его младший секретарь пригласил его, после некоторого колебания, подождать в гостиной.

Отредактировано Арамис (2017-05-05 00:58:43)

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Арамис ответил не сразу, борясь с неуместной такой сейчас болью. Как она говорила с ним – как с чужим! Разум подсказывал, что не могла она вести себя иначе при третьем, но сердце, отказываясь слушаться разума, сжалось от отчаяния. Горькие, обидные слова рвались с губ, и исполненное покорности рондо, которое он оставил для нее в ювелирной лавке двумя днями ранее, казалось теперь самой чудовищной ложью из всех, какие он когда-либо произносил.

Я предан вами – был и буду снова,
Слепая жертва злобным божествам,
Лишен любви и смысла, сна и крова,
Ступать по вашим обречен следам
И ввек не пожелать себе иного.

Когда вы речь, я в ней – всего лишь слово,
И волю вашу только по слогам
Читаю: nec plus ultra и ab ovo
Я предан вам.

Умру за вас, а душу не продам
Лишь потому, что сам Господь сурово
Мне скажет: «Ты уже к ее ногам,
Сложил себя, чем был и будешь, сам».
И Божьей волей ли или Другого –
Я предан вам.

Как мог он – как он только мог так богохульствовать? Несомненно, сам Господь покарал его, ясно показав, на сколь неверный путь он вступил! Она выбрала испанца, она скрывалась от него – полно, да не сама ли она подослала убийц к Атосу, чтобы не возвращать охранный лист кардинала? Будь Арамис сколько-нибудь способен рассуждать, он возразил бы самому себе, нашел бы тут же доводы, отрицающие ее вину, и затем, потому что, воспитанник иезуитов, он не мог иначе, отыскал бы контр-доводы, пока не запутался бы окончательно и не вспомнил бы, что слушать надо сердце, а не разум – да только сердце в этот горький час подсказывало ему одни упреки.

– Я пришел… – от волнения он забыл все красивые слова и все накрепко выученные обороты, и заговорил так, как говорили его товарищи, – чтобы просить вас, сударыня, вернуть бумагу, которую я одолжил вам под Ларошелью. И чтобы спросить у вас, кому из числа ваших друзей могла потребоваться смерть моего друга?

Неимоверным усилием воли мушкетер сдержался и не стал продолжать, хотя было это почти так же тяжело, как выдерживать избранный ею равнодушный тон.

Отредактировано Арамис (2017-05-09 02:40:43)

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Арамис мог бы ответить прекрасной герцогине, что о том, где ее искать, явно были осведомлены те, кто был для нее важнее его самого. Но слишком больно уже ему было, чтобы растравлять себе душу.

- Атос, - чуть слышно ответил он, надеясь, вопреки всему, что краткий этот ответ не будет ей, однако, достаточен. – Мой друг, которому я должен вернуть бумагу. Если я вам больше не нужен, пусть так. Но мои друзья здесь ни при чем.

Душа влюбленного подобна флюгеру, и каждое дуновение ветра поворачивает ее, от Борея к Эвру, от Эвра к Ноту, от Нота к Зефиру и вновь, и снова. Прикосновение руки Мари наполнило сердце Арамиса восторгом, негодующий взгляд – гневом, ее непонимание – новой надеждой, а упреки – возмущением. И если перед всеми другими молодой мушкетер недурно умел скрывать свои чувства, то здесь и сейчас он оказался беспомощен перед ураганом, который заставил бы повернуться и самый заржавевший флюгер – или попросту сдуть его с крыши.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Надежда и отчаяние боролись в сердце Арамиса, то и дело сменяя друг друга, и однако над ними, как Афродита над Аресом, неизменно торжествовала любовь. То веря, то сомневаясь, Арамис пожирал взглядом возлюбленную, находя в каждом движении обожаемого лица то повод для радости, то причину для сомнения.

– На нас напали нынче утром, – кто говорит, хочет, чтобы его уговорили, но сейчас Арамису было не до этого, им же самим и придуманного, изречения. – Шестеро, на двоих, одно лишь чудо спасло нас. Атос ранен, ранен тяжело – из-за дружбы со мной. Они сказали, сударыня, те шестеро, что напали на нас, что им велено было убить Атоса и пригрозить мне смертью и двух других моих друзей, если я не откажусь от вас. От вас, Мари, когда я не пожалел бы… я не пожалел бы своей жизни, но мои друзья! Но мне нет нужды праздновать труса – когда вы сами уже от меня отказались!

В пылу отчаяния Арамис вновь повысил голос, не осознавая даже, что сам себе противоречит в своих упреках, и никто, кто хоть краем глаза глянул бы сейчас на мнимого монаха, ни на миг не усомнился бы, какое пламя сжигает его – свет какого огня беспощадно уничтожал сумрак личины, скрывшей ненадолго мушкетера.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Осознанно или нет, но прекрасная герцогиня выбрала единственный верный способ вернуть своему возлюбленному какую-то толику здравомыслия. Несколько раз Арамис порывался ей ответить – то новыми упреками, то пустыми возражениями – но перебить даму своего сердца он не смел, а, не имея возможности говорить, вынужден был слушать, а слушая – понимать и думать. И оттого, подчиняясь невольно и вопреки своему желанию, ее просьбе успокоиться, мушкетер, отринув на миг чувства, тем самым словно бы сделался вновь иезуитом и принялся рассуждать со всей холодностью, которую только могла пожелать от него герцогиня.

– Атос – лишь простой мушкетер, как и я, – Арамис подавил, даже не заметив, мелькнувшее у него в который раз ощущение, что его друг был чем-то большим. – Нет, дело во мне. И в вас, но список ваших врагов известен вам куда лучше чем мне. Мари!

Арамис замер, обдумывая пришедшую ему в голову мысль. Мог ли г-н кардинал подстроить столь дьявольскую ловушку? Поставить под угрозу жизнь его товарища, чтобы заставить его самого разыскивать герцогиню по всему Парижу – и привести за собой его шпионов? Ответ был очевиден, а Атос – что значила для первого министра жизнь Атоса?

Для произошедшего, впрочем, было и другое объяснение, которым молодой мушкетер тешил себя, чтобы сразу же отвергнуть – что тот, кто подстроил это нападение, полагал, что, потеряв этого своего возлюбленного, Мари найдет способ узнать, кто тому виной, а найдя, не простит, и поэтому неведомый ревнивец выбрал столь сложный способ. Но слишком низко он ставил сейчас чувства возлюбленной, чтобы всерьез принимать и такую возможность.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

- Да, - пробормотал Арамис, отвечая сразу на все заданные ему вопросы. - Да, Мари.

Так просто. И это объясняло столь многое: отчего кардинал его не принял, отчего не пожелал воспользоваться письмом, которое он написал, почему на них напали и почему его пощадили. Даже причина, по которой выбор пал на Атоса, стала понятна: это было запоздалой расплатой за отобранный у миледи охранный лист. О, его высокопреосвященство в совершенстве умел убивать нескольких зайцев одним камнем!

Отчаяние, охватившее мушкетера, было столь глубоко, что у него помутилось на миг в глазах, а с враз побледневших едва не сорвалось проклятие. Но в этот же самый миг, когда он готов был, подобно Иисусу в Гефсиманском саду, воскликнуть: «?למה שׁבקתני», назвать себя Иудой и отречься как святой Петр, боль в руке отрезвила его – боль от врезавшегося в ладонь креста, который он носил на груди в этой своей роли.

И Арамис склонил голову, безмолвно признавая и свою гордыню, и свою вину.

– Мари, мадам, – он и не знал теперь, какое из двух обращений использовать, – я боюсь, что я привел за собой соглядатаев. Если это нападение подстроил кардинал, если оно имело своей целью отправить меня на поиски вас…

Он осекся, понимая, что проговорился, и торопливо продолжил, спеша отвлечь внимание:

– Но я не думаю, что они решатся штурмовать дом.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Арамис до боли закусил губу. Ревность, полузабытая было от осознания, какую беду он навлек, быть может, на возлюбленную одним своим присутствием, самой своей настойчивостью, возвратилась, и молодой человек обвел мрачным взглядом богато обставленную гостиную. Да, конечно, в его квартирке Мари сейчас было вдвойне опасно, но не случайно же она выбрала испанского посланника — и сказала об этом Мароньерэ, не сочтя, однако, нужным поставить в известность его самого.

Мысль эта оказалась кнутом, подстегнувшим его разум, и Арамис задался невольно вопросом, могла ли г-жа де Шеврез предполагать всерьез, что господину кардиналу не только известно о ее связи с простым мушкетером, но и о том, что этот мушкетер сумеет ее найти — что этот мушкетер вообще знает, что он в Париже. Арамис знал ответ на этот вопрос: знал, что кардиналу это было известно доподлинно, потому что сам же ему об этом сообщил, но Мари... могла ли она подозревать? Или и в самом деле он был ей настолько дорог, что она не сумела скрыть своих чувств к нему и знала об этом?

- Вы не доверяете мне! – Упрек в голосе Арамиса прозвучал тем искреннее, что у нее были к тому основания. - И спрячетесь, верно, у шевалье де Мароньерэ!

Мушкетер пожалел о своей откровенности едва ли не раньше, чем договорил. Мало того, что он выдал невольно, кто мог быть источником его сведений, но и посмел ревновать вслух – и как это примет известная своим непостоянством герцогиня, предсказать было невозможно.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Никто не верит охотнее того, кто хочет верить, и оттого Арамис легко отбросил сомнения, не обратив внимания на противоречие в словах Мари, и, сам не поставив шевалье де Мароньерэ слишком высоко, не искал подтверждений для своей ревности, сосредоточившейся скорее на испанском посланнике.

- Вы должны уйти отсюда, Мари, - настойчиво проговорил он, преследуя свои цели - прислуга г-на маркиза его занимала меньше всего и играла тем меньшую роль, что его возлюбленной необходимо было покинуть этот дом как можно скорее. - И немедленно, пока еще не поздно. Если я прав и за мной следили, то с каждым проходящим мгновением здесь становится все опаснее. Сейчас я смогу один защитить вас - но если мои соглядатаи пошлют за подмогой... Я всего лишь одна шпага, пусть она и принадлежит вам.

Арамис верил в то, что сказал, и беспокойство в его голосе было искренним, но вместе с тем он не хотел больше оставаться в неизвестности и, поднося ручку герцогини к своей горящей щеке, взглянул на молодую женщину с видом тем более умоляющим, что твердо был намерен добиться своего. Она могла счесть его треволнения не стоящими внимания, потому что не знала, что он говорил с г-ном кардиналом - но сам мушкетер был всерьез обеспокоен, и даже нежное прикосновение надушенной ладони не могло утишить его тревогу.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Мало что может задеть мужчину больше, чем отказ любимой женщины принять его защиту, при том, что его терзают разом ревность и подозрение, что другому в таком праве отказано не будет. О, Арамис первым признал бы в иных обстоятельствах свое бессилие, согласился бы, что в битвах сильных мира сего его шпага может стоить очень немногого, и склонился бы перед решением возлюбленной, куда более опытной в интриге и обладающей куда большими возможностями – но сейчас он услышал в ее словах одно лишь пренебрежение, забыв о том, что знает то, чего не знает она. Она рассчитывала на помощь испанца, а сам он не мог даже толком ее предупредить!

Первым побуждением его было во всем ей признаться, но появление слуги предотвратило эту столь неуместную откровенность, а когда тот удалился, мушкетер уже осознал, какой бы это было ошибкой, и избрал другую тактику.

– Вы мне не доверяете, – повторил он, заметно помрачнев.– Вы собираетесь остаться тут, или укрыться где-то еще – не сказав мне! Что ж! Как смею я навязывать вам свое общество?

Он отступил на шаг, склоняясь в поклоне – не как монах, чью смиренную личину он носил, но как военный.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс