После эпизода :
Via Dolorosa. 19 января 1629 года (Миледи)
[icon]http://se.uploads.ru/deTpX.jpg[/icon]
Отредактировано Миледи (2017-11-02 23:22:40)
Французский роман плаща и шпаги |
В середине января Французскому роману плаща и шпаги исполнилось 17 лет. Почитать воспоминания, связанные с нашим пятнадцатилетием, можно тут.
Продолжается четвертый сезон игры. Список желанных персонажей по-прежнему актуален, а о неканонах лучше спросить в гостевой. |
Текущие игровые эпизоды:
Текущие игровые эпизоды:
Текущие игровые эпизоды: |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Французский роман плаща и шпаги » Часть III (1629 год): Жизни на грани » Порочность следственных причин. 25 января 1629 года
После эпизода :
Via Dolorosa. 19 января 1629 года (Миледи)
[icon]http://se.uploads.ru/deTpX.jpg[/icon]
Отредактировано Миледи (2017-11-02 23:22:40)
Когда Мадлен, едва сдерживая слёзы, скрылась за дверью спальни, леди Винтер дотянулась до зеркала с ручкой, оставленного вчера на столике подле кровати, чтобы удостовериться, что вид её не испугает посетителя, которому выпала честь быть принятым в спальне, словно давнему другу или любовнику хотя до сего дня в доме графини Винтер тот не бывал.
Врачам, чего греха таить, позволено куда больше, чем подчас и друзьям, и любовникам.
Мэтру Барнье предстояло увидеть графиню в состоянии столь плачевном, что будь на его месте любой другой мужчина, она, убедившись, что выглядит, что называется «краше в гроб кладут», немедленно отказала бы в визите.
За минувшую неделю, а если быть точнее, за последние четыре дня, лицо леди Винтер утратило обычную нежную белизну и приобрело желтовато-землистый оттенок, веки воспалились, словно она бесконечно рыдала, а под глазами залегли нездоровые синеватые тени.
Все эти ночи спала графиня крайне мало, да и то сон был скорее лихорадочным забытьём измученного организма. Ожог на плече, вопреки всем её ожиданиям не стал заживать, покрываясь коркой, а скоро загноился, притом вокруг изуродованного каленым железом участка кожи началось какое-то раздражение, краснотой и мелкой сыпью опустившееся по плечу до самого локтя. Вчера, получив ответ монсеньора на свою записку с извинениями и сообщением о невозможности явиться в Пале-Кардиналь, миледи даже растрогалась заботой его высокопреосвященства, порекомендовавшего ей обратиться к врачу. Но прежде чем признать совет стоящим, и послать лакея по указанному адресу, она с полчаса изучала состояние ожога с помощью того самого зеркальца, которое теперь нагло и безапелляционно заявляло, что выглядит она непросто плохо, а ужасно.
А вот кричать на Мадлен за то, что та не догадалась провести пришедшего доктора сразу, а прибежала с докладом, не стоило.
Служанка вернулась быстро, пробормотала имя доктора и с коротким поклоном, на который никто не обратил внимания, спросила будут ли еще распоряжения и осталась у двери, на случай если доктор или хозяйка потребуют от неё каких-то услуг.
- Здравствуйте, мэтр Барнье, - леди Винтер слабо улыбнулась, - благодарю, что так быстро нашли время для визита ко мне.
[icon]http://se.uploads.ru/deTpX.jpg[/icon]
Отредактировано Миледи (2017-11-02 23:22:58)
...Утро не задалось.
Капитан де Кавуа, как и следовало предполагать, за ночь домой не вернулся. Барнье встал ни свет, ни заря, чего терпеть не мог, взял свои схемы и рисунки и ушел к Арно, в домик, который они оба называли "мастерской". Тревожиться без толку врач тоже не любил, мадам де Кавуа заснула очень поздно и вряд ли стала бы искать его до полудня, а иллюстрации нужно было закончить.
Курьер прибыл, конечно, как раз тогда, когда врач был по уши в работе - в буквальном смысле. Сначала Барнье решил, что гонец из дома, потом выяснил, что зовут его даже не в Пале Кардиналь, а к женщине, и сильно удивился. И вспомнил о переданных Доминику рисунках. Но гонец звал его к даме, а не к простолюдинке из бедных кварталов, и...
Врач терялся в догадках. Военный хирург. К даме.
И Барнье постарался не заставить себя ждать. В конце концов, это было интригующе.
Он был семейным врачом Кавуа, пользовал всю гвардейскую роту и был в равной степени привычен к походным шатрам, палаткам, особнякам и дворцам (как минимум, одному дворцу), но на пороге этой спальни невольно замешкался. Во-первых, женщина в постели была бесконечно красива. Даже сейчас, когда болезнь наложила отпечаток на ее лицо. Во-вторых, он знал леди Винтер.
Видел несколько раз в Пале Кардиналь, но, конечно же, лично знаком не был. И даже ощутил себя не совсем уместным здесь, в этой комнате благородной дамы, в своем платье строгого военного кроя и с пузатой кожаной сумкой, полной инструментов и снадобий.
Что ей могло потребоваться? Курьер не сказал ничего лишнего, но и ничего нужного тоже, и Барнье постарался взять все. На самый неожиданный случай.
- Мадам, - он поклонился, привычно придерживая пистолет, чтобы не вывалился прямо на натертый пол. - Для меня честь быть полезным вам... леди Винтер. Но я, признаться, еще не... Вы... вы ранены?
А что еще мог предположить военный хирург?
Никто, ни один человек не мог рекомендовать ей его в ином качестве. И непохоже было, будто она страдала от неловких действий какой-нибудь грязной старухи, избавившей ее от нежеланного плода... Но если прошло какое-то время...
Врач прищурился.
Нет, никто не мог ей сказать. Доминик не мог. Вряд ли они вообще были знакомы. Хотя...
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
Если бы однажды, в любой из прошлых своих ипостасей, леди Винтер задумалась о такой исключительно философской вещи, как «вера в людей», веру эту она тотчас бы утратила под гнётом всего сурового, жестокого и печального, что могла бы объединить словами «личный опыт». Верить и вообще хоть сколько-нибудь доверять людям, разумеется, перестала бы тоже. Случись такое, ей не оставалось бы ничего иного, как перевоплотиться в гротескную особу, только и ищущую, как и кому испоганить если не жизнь, то пару дней, и поставившую свой ум и красоту на служение личной вендетте всему человечеству.
В масштабах же дня сегодняшнего, миледи, вероятно, не поверила бы даже рекомендации монсеньора, данной мэтру Барнье, что вряд ли бы изменило её намерение воспользоваться услугами доктора, но определённо лишило бы взгляд, обращённый в этот миг на хирурга той смеси радости и пронзительной надежды, с которой узница, должно быть, смотрит на явившегося в её темницу спасителя.
И пусть на том не сияющие латы и оружие рыцаря не меч, а ланцет…
- Ранена, - слабым голосом подтвердила она предположения врача, - но не шпагой и не пулей, а собственной… неосторожностью.
И сказанное, для разнообразия, было абсолютной правдой.
- Вас рекомендовали, как самого лучшего врача, - продолжила она садясь на постели и подбирая под себя ноги, - и даже если моя рана – ничтожный пустяк, я хочу услышать это от доктора с вашей репутацией и успокоиться…
В самом деле, хотела.
[icon]http://se.uploads.ru/deTpX.jpg[/icon]
"С какой репутацией?" - чуть не переспросил Барнье, решаясь наконец приблизиться к ложу больной. С репутацией военного хирурга?!. Дама с кем-то... воевала? Застрелиться пыталась?.. Не похоже.
Что за мода среди дам, чуть что, портить себе здоровье. Кинжалом, небось, резалась. Несчастная любовь, как это нередко бывает.
Барнье знал, что внешность делает его объектом интереса самых разных женщин, но на этот раз и сам предпочел хотя бы попытаться не замечать сияющих голубых глаз. Он никогда раньше не думал, насколько на самом деле красива леди Винтер. Но сейчас, в ее спальне, неожиданно трудно оказалось оставаться... врачом.
- Расскажите, как вы получили рану, мадам, - взгляд Барнье все-таки выцепил повязку на плече и его пронзило острейшим чувством déjà vu, только в прошлый раз это был мужчина, его собственный капитан, и...
- Простите мое любопытство, это может быть важно. И, похоже, она вас беспокоит не на шутку.
Плечо красавицы заметно круглилось под повязкой.
Хирург поставил сумку на пол рядом с кроватью, старательно игнорируя тот факт, что в комнате не было ни камеристки, ни какой-нибудь пожилой тетушки, ни доверенного слуги, и кто, ради всего святого, мог его рекомендовать - гвардейцы?..
Ей?!.
Не только гвардейцы, конечно. Но...
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
Ответ на вопрос «как» подсказал миледи, возможно, сам о том не думая, её недавний мучитель, а история, как любая хорошая ложь, состояла из событийной правды, только несколько искаженной. Совсем чуть-чуть…
- Утюг, - вздохнула графиня, - нерадивая служанка, утренняя спешка и… - она скосила взгляд на повязку, - вот… От ужасной боли я потеряла сознание…
Последнее признание избавляло миледи от знания, чем же занималась горничная, что не убрала утюг тут же… в панике, вероятно, билась, сбегала за Кумбсом или за советом к кухарке…
Мадлен, стоявшая у двери подобного случая припомнить не могла, но помалкивала, точно зная, если мадам решит заявлять всем, что белое – это черное, благоразумно для служанки видеть так, как того желает хозяйка.
- Я знаю, - миледи виновато склонила голову, всем своим видом изображая глубочайшее, явно несообразное проступку, раскаяние, - следовало не ждать три дня, а послать за врачом сразу, но…
[icon]http://se.uploads.ru/deTpX.jpg[/icon]
Хотя Доминик нередко упрекал старшего друга в наивности, Барнье хозяйке дома не поверил сразу и категорически. Он просто не мог себе представить, что нужно было делать с утюгом, чтобы оставить ожог на плече. Гладить платье прямо на даме?..
Повязка, пропитанная выделениями из раны, местами присохла, и он механически обернулся, чтобы кликнуть слугу, которого, помнится, не было...
И взгляд его упал на замершую у двери служанку.
Черт. Дурак. И почему он подумал вдруг, будто в комнате они только вдвоем?..
"Мечтатель", - сам себя поправил хирург. А вслух сказал:
- Мадам, я могу попросить... Чистой воды. Кувшин. И таз. Отдельно. Чистой - значит, прокипяченной.
Нужно было взглянуть на рану. В самом деле, это должен был быть ожог, уж в этом-то его не стали бы обманывать. Но в таком месте. Как?!
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
Достаточно было обратить взгляд на замершую у двери Мадлен, чтобы та подобралась, зная уже, что от неё потребуется.
- Ты всё слышала, Мадлен. Ступай.
Горничная присела в книксене. И с тихим «Да, мадам» скрылась за дверью.
Леди Винтер не особенно волновало, поверит ли ей врач. Едва ли все его пациенты были честны с ним, как с исповедником, и едва ли он, уверяя их, что «больно не будет» был всегда честен с ними.
- Могу я узнать, что именно Вы собираетесь делать? – осведомилась она с легкой тревогой в голосе.
И с запоздалым сожалением подумала, что стоило задать этот вопрос Паризо, до того, как довериться его мастерству.
Впрочем, доверяй мужчинам – не доверяй, все они так или иначе причиняли ей только боль. И если прежде она полагала, что душевный страдания и раны, нанесенные её гордости и самолюбию – самое тяжелое, что ей довелось перенести, то теперь готова была признать, что страдания физические куда неприятнее огорчений, ревности и злости..
- Вы же… не отрежете мне руку?
[icon]http://se.uploads.ru/deTpX.jpg[/icon]
Если бы миледи знала, что Барнье практически никогда не говорил "больно не будет", стало бы ей легче? Кто знает... Но хирург не стал врать и в этот раз.
- Еще не знаю, моя госпожа.
Он присел, чтобы открыть сумку и выставить на изящный прикроватный столик нужные флаконы.
- Три дня. Время иногда оказывается сильнее мастерства врача.
Сейчас они были действительно одни. Но Барнье об этом уже не думал. Его занимало другое. Утюг, которого не было. Ожог. Глубокий, похоже. Сильный ожог.
- Сначала нужно посмотреть, - он вынырнул из сумки, успокаивающе улыбнулся. - Я сделаю все, чтобы не пострадала ваша красота, сударыня. Клянусь вам в этом.
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
После слов мэтра Барнье, когда перспектива лишиться руки из невеселой шутки дамы, старающейся выказывать присутствие духа и сиу воли, вдруг оказалась вполне вероятным исходом визита, миледи на минуту лишилась дара речи.
Полными ужаса глазами она следила за руками мэтра Барнье, достававшего один за другим какие-то флаконы, словно в каждом из них содержался яд. Она, пожалуй, даже не удивилась бы после услышанного, если бы этот привлекательный, и, как практически все привлекательные внешне люди, располагающий к себе доктор, сообщил ей, взглянув на ожог, что рана запущена и началась гангрена, и лучше уж быстрая смерть, чем неизбежные страдания.
Даже приготовления Паризо к экзекуции не так пугали леди Винтер, как действия мэтра Барнье.
Она медленно выдохнула, затем глубоко вздохнула, чтобы чуть успокоиться и не позволить голосу дрожью или слабостью, граничащей с шепотом, выдать её смятение.
- Хуже уже не будет, мэтр Барнье, так что я буду счастлива, если ваше мастерство исцелит мою рану. Я очень хочу в это верить.
Голос все же дрогнул.
- Что я должна делать?
[icon]http://se.uploads.ru/deTpX.jpg[/icon]
Барнье вытащил из сумки сверток мягкой, хорошо выделанной и тонкой кожи, в котором лежали инструменты. Аккуратно развернул его на столе, мимоходом отметив, что предпочел бы, чтобы мадам отвернулась.
- Сначала я должен посмотреть, - напомнил он.
Такая красивая женщина. Такой ожог на плече. Хорошо, если удастся понять, чем он на самом деле оставлен.
Все это дурно выглядело. И ее было очень жаль. Огонь - это всегда больно.
- В любом случае, я оставлю вам настои. И попрошу много пить. Но не вина, - чуть улыбнулся он. Этот совет пациенты неизменно встречали с изумлением.
- Сначала снимем повязку, - сказал Барнье, сообразив, что начал рассказ с конца, в то время как ее интересовало ближайшее будущее. Что поделать, миледи Винтер была как раз тем человеком, в присутствии которого не грех было и слегка растеряться.
- Потом я осмотрю рану. Возможно, ее придется почистить. - Он приподнял со столика ланцет, прикидывая, не совершает ли ошибку, показывая женщине инструменты. А может, она упадет в обморок? Вот бы обморок...
- Может, в ней осталось что-нибудь с поверхности... утюга, - Барнье сделал едва заметную паузу. Какой, все-таки, к черту, утюг.
- Тогда это тоже придется убрать, - он мягко и сочувственно улыбнулся. - Не нужно бояться. Самое страшное вы уже пережили, осталось только избавить вас от... последствий.
И от руки, возможно, если рана достаточно грязна. Три дня, Господи. О чем она только думала.
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
Голосу мэтра Барнье хотелось верить, выражению его лица – тоже.
Леди Винтер легко попалась в ловушку доверия к красивому человеку, чьим словам приятно внимать, словно бы её привлекательность и обаяние действовали на людей иначе.
А еще она верила, хотела верить простому утверждению монсеньора, охарактеризовавшего Барнье, как превосходного хирурга. Услышав, что в ране могло что-то остаться от вымышленного утюга, миледи вдруг отчетливо вспомнила черные от сажи руки Паризо, намазывавшего рану какой-то мазью. Что там было добавлено в жир с душком, она даже не спросила – настолько больно ей было тогда.
При виде блеснувшего в руках врача ланцета, Анна невольно вздрогнула. О, она меньше испугалась бы кинжала, или острия шпаги у собственного горла в любой другой миг, чем сейчас этого простого инструмента, предназначенного для деликатного иссечения плоти.
- Я всецело вам доверяю, - еле разомкнув губы, произнесла графиня и заставила себя смотреть не на инструменты, вид которых наводил на мысли о пытках, а в глаза доктору.
- У вас…- ей вдруг стало легче дышать, словно она прочла в зрачках Барнье какое-то откровение о грядущем, - не добрые глаза… Лукавые.
Человеческую доброту миледи всегда полагала следствием глупости, тогда как лукавство, именно лукавство, а не незатейливая хитрость, доступная даже людям простым и недалёким, являлось, по её мнению, проявлением ума живого, деятельного и крайне изобретательного.
«Хороший врач – это хорошо, а умный хороший врач – хорошо вдвойне», - подумала она и поняла, что, пожалуй, внимание её можно счесть уже излишне пристальным.
- Расскажите, что Вы собираетесь делать, мне будет спокойнее.
[icon]http://se.uploads.ru/deTpX.jpg[/icon]
Отредактировано Миледи (2017-12-02 06:36:21)
Она была первым пациентом, кто так легко читал его. Или нет, первым человеком, не считая тех, кто давно и хорошо его знал. Глаза лукавые, надо же.
За пазухой у Барнье был целый склад камней. Но делиться ими он ни с кем не собирался.
- Так у меня же... глаза недобрые, - легко улыбнулся он. - Вдруг я скажу вам одно, а делать буду другое?..
Пикардиец открыл флакон с чем-то, резко пахнущим не то хвоей, не то можжевельником. Осторожно, но крепко взял молодую женщину за раненую руку чуть ниже раны, чуть ниже повязки.
- Сядьте на край кровати, - попросил он. - Пусть мое зелье стекает на пол, а не на вашу перину. Не бойтесь, я только хочу размочить повязку, чтобы легче снялась. А вы пока расскажете мне, как долго лежал на вас этот утюг и насколько грязен он при этом был. Хорошо?
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
- Contra spem spero, - Анна спрятала улыбку опустив голову, - что Ваши действия не причинят мне зла.
А что еще, кроме надежды на мастерство хирурга, этого хирурга ей оставалось? Уповать насилу молитвы? К счастью обращение к Богу за чудесным исцелением она оставила на потом, и сейчас всем сердцем желала, чтобы в силах человеческих, а точнее – в силах мэтра Барнье было бы не только облегчить её мучения, но и обеспечить скорейшее заживление ожога.
Такую роскошь, как плохая память себе могут позволить только простые, честные люди. А миледи полагала, что при её красоте и уме, чесность и простота – скорее недостатки, чем достоинства.
- Я потеряла сознание, - тихо напомнила она, всё так же пряча взгляд за тенью ресниц, но пересела так, чтобы доктору удобнее было снять повязку.
Знал бы он, как страшно с полным осознанием совершаемого, принимать муку пытки каленым железом! А если бы знал, был бы так острожен в своем нежелании причинить ей лишнюю боль?
- А после было совсем не до рассматриваний утюга… во всяком случае, мне. В любом случае, произошедшего уже не изменить, а я, боюсь, в том состоянии, что скорее придумаю что-то ужасное, чем примирюсь с тем, что последствия оказались хуже, чем хотелось думать, зная причину, их вызвавшую.
Страх и сомнения нередко изливаются пустым многословием, но даже зная это, миледи сейчас не смогла бы усилием воли заставить себя гордо молчать.
- Что там могло быть? – при воспоминании она вздрогнула всем телом и невольно зажмурилась, - горячее железо.
[icon]http://se.uploads.ru/deTpX.jpg[/icon]
- С которого могла отвалиться окалина и раздражать рану, - предположил доктор. - Остатки тряпки и смол... Хотя нет, это совершенно точно не был факел...
Причиной его уверенности был вид раны, открывшейся ему вместе с падением последнего тура размоченной повязки.
Что же, теперь можно было не сомневаться, что в рану попала грязь.
Здоровая, но туго натянутая кожа вокруг ожога тускло блестела. Конечно. Притирания.
- Мазь на основе животного жира? Масла? Она ухудшила ваше состояние, - хирург внимательно изучал рану. - В то время, как руку нужно было остужать, жир сохранил тепло, не позволив природным жидкостям улетучиваться и уносить тепло с собой.
Конечно, он сильно упрощал.
Но она хотела знать, а он уже видел, что рану придется чистить. Хотя бы удалить отмершие ткани.
- Возможно, она и загрязнила вам ожог. Здесь придется поработать... Мадам, вы любите опиум?
Барнье смотрел на нее, больше в ожидании служанки с водой, чем всерьез думая о красоте своей неожиданной пациентки, но в ушах у него звучал взволнованный голос Доминика. "Самая красивая женщина, которую я когда-либо видел". И - плечо.
Неужели звезды сошлись?.. Да еще вот так?..
Леди Винтер. И клеймо. Знатная дама, приближенная Ришелье, и клеймо?!
В это трудно было поверить, но нежная женская кожа, по которой сейчас скользили его пальцы, осторожно прощупывая мышцу вокруг раны, была более чем реальна.
Утюг...
Не так давно был их с Домиником разговор. Как раз достаточно времени, чтобы все продумать и даже поколебаться несколько дней. Неужели... Нет, неужели.
Клеймо - это ведь тоже ожог. Логично, подобное подобным. Да он же сам об этом говорил.
"Ты ничего не будешь знать, хорошо?"
Доминик-Доминик. Вы что же ты, друг, ввязался.
Да, это было опасно. Нить рассуждений тогда нужно было протягивать в другую сторону: "женщина с клеймом - завещание - брат". Знатная дама с клеймом... Это не тайна, это смерть.
Как ты стал ее поверенным?..
В голову пришла другая мысль. Холодная и жестокая, она принадлежала человеку Orden de Montesa, той части его, которая никогда не выйдет из тени. Барнье думал над ней, привычно обмывая края раны, осторожно размачивая кроваво-желтые корки над ожогом там, где они не размокли сами под повязкой, благодаря чертовой грязи, занесенной неизвестно как... Неважно, грязь везде.
А мысль была короткой и состояла всего из трех слов.
Достаточно. Плохая. Рана.
Достаточно - для любых случайностей. Даже таких, которые могли бы обезопасить Доминика навсегда.
И никто не узнает. Никогда.
"Только врачом ты после этого уже не будешь..."
Был это голос совести или нечто иное, Барнье не знал, но выслушал его так же холодно, как и себя мгновением ранее. Он думал и взвешивал, привычно улыбаясь и привычно хмурясь над раной.
Отредактировано Барнье (2017-12-08 02:41:49)
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
Барнье говорил про окалину, потом про мазь, и Анна кивала, но слушала не слова, а голос. На секунду она даже закрыла глаза, едва сдержав полувсхлип-полустон на выдохе, в момент когда болезненная пульсация в ране, казалось, усилилась от прикосновения пальцев доктора к коже.
- Люблю? - голос звучал жалобно.
Миледи готова была согласиться на что угодно, чтобы забыться хотя бы ненадолго. Но опиум…
«Это всё его голос, - мысли были короткими и бессвязными, - если бы можно было… А вдруг я не усну, но окажусь в том состоянии, когда не смогу понимать, что говорю или делаю?»
Страх утратить контроль над ситуацией, каким бы зыбким он ни был в действительности, заставил Анну собраться, и она уверенно произнесла:
- Я предпочла бы обойтись. Худшее, что будет, если не выдержу…
Губы миледи изогнулись в лёгкой усмешке.
Она не боялась обморока. Тем более у неё всего лишь рана на руке. Скверная, воспалившаяся, но обожги она, к примеру, грудь или живот – было бы гораздо хуже. А пока всё не настолько ужасно, чтобы прибегать к опиуму в присутствии незнакомца.
Располагающего к себе, но всё же совершенно неизвестного ей прежде человека.
Мадлен вернулась не одна, а в сопровождении лакея, который с важным видом нёс кувшин с горячей водой и чистые полотенца, тогда как горничная держала в руках начищенный до блеска небольшой тазик с рельефным орнаментом по краю.
- Мадам, - книксен с тазиком в руках выглядел довольно забавно, еще и потому, что простоватое личико Мадлен было траурно-серьёзным.
- делайте всё, что прикажет мэтр Барнье, - выдохнула Анна, испытывая одно только желание – забраться с головой под одеяло, поджать ноги к груди, сворачиваясь калачиком и заснуть.
[icon]http://se.uploads.ru/deTpX.jpg[/icon]
- Худшее, что будет, если вы не выдержите и дернетесь... - Барнье покачал головой. - А поверьте, так оно и будет... Я могу случайно рассечь лишнее. Крупный сосуд. Остановить кровь будет тяжело.
Он посмотрел на слуг. Если бы леди Винтер знала, какому искушению подвергли его ее последние слова.
- Знаете, я обычно привязываю своих пациентов, - хмуро сказал врач. - Чтобы им не повредить. Любое ваше движение мне помешает. Направит скальпель не туда. Я просто не смогу так работать. Выбирайте, мадам, опиум или веревки. Рисковать вашей жизнью я отказываюсь. Может быть, вы умрете от раны, но не от моей руки.
Сейчас он даже верил в то, что говорил. Зарезать ее - о нет, такой сценарий ему не подходил. Эту пьесу, вздумай он разыграть ее в одиночку, нужно было ставить иначе.
- Не мучайте себя, мадам, - предложил он. - Опиум - совсем неплохая вещь.
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
При слове «верёвки» Анна вздрогнула. Она слишком хорошо помнила, как стягивал её руки длинный кожаный ремень Паризо, и то состояние ненавистной беспомощности, в котором проживала минуты ожидания неизбежной боли.
Взгляд её стал обиженно-жалобным, а губы упрямо сжались, словно у ребёнка, которому грозят наказанием, стараясь уберечь от опасного для него самого же желания.
Затем, словно мэтр Барнье совершенно напрасно взывал к её разуму, отписывая способ, которым обездвиживал пациентов, и все его слова не произвели на неё ни малейшего впечатления, посмотрела на горничную.
- Мадлен, - тихо, мягко и почти нежно протянула она, - ждёшь, пока вода не остынет?
- Простите, мадам, - служанка привычно опустила голову, изображая вину, и оставив таз на полу у кровати, бросилась освобождать ближайший столик.
Миледи поморщилась. То ли её раздражали в равной степени глупость и суетливость служанки, то ли необходимость принимать решение, выбирая из двух равно неприятных вариантов.
Всякий раз, доверяя кому-либо, она ожидала предательства, подлости или насмешки. Ошибалась, но от того не становилась ни доверчивей, ни добросердечней. Всегда находились и те, кто оправдывал самые худшие её мысли и ожидания.
- Это не выбор, - вздохнула она, но так и не взглянула снова на мэтра Барнье, - это иллюзия выбора. Но если выбирать приходится между беспомощностью и беспомощностью, пусть будет та, в которой меньше боли.
Последние слова прозвучали очень тихо, на грани шёпота.
[icon]http://se.uploads.ru/deTpX.jpg[/icon]
Отредактировано Миледи (2017-12-17 22:11:56)
Хирург кивнул.
- Вы и так натерпелись, мадам, - не без сочувствия сказал он, отыскивая в своей просторной сумке заветную флягу. А думал о том, говорить или нет с Домиником.
Если он хотел... обезопасить его по-настоящему... говорить было просто нельзя.
Но ведь он мог догадаться. Потом. Шере знал достаточно, чтобы сделать выводы. Правда, он всегда так хорошо думал о своем старшем друге.
Барнье не обольщался. Быстрый ум Доминика подскажет ему все, что нужно.
"Что ж с этой... дамой... не подсказал", - проворчал хирург про себя.
На лице его раздумья, конечно, не отражались.
Он откопал фляжку, украшенную гербом Монпелье, протянул красавице.
- Пейте. И лучше до дна.
Такая доза настойки должна была уложить ее надежно. Раствор был не настолько концентрирован, чтобы отправить ее к праотцам, но настолько, чтобы позволить ей крепко заснуть. Дозировку Барнье просчитал и проверил много лет назад.
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
Приняв фляжку из рук доктора, миледи, однако не спешила повиноваться его настойчивому совету.
Она убеждала себя, что мэтр Барнье – искусный хирург, что беспокоится он только о том, чтобы боль, неизбежная при том, что он собирался сделать, не терзала её лишний раз. И понимала разумом, что всё именно так и есть, но беспокойство не исчезало.
Впору было закрыть глаза и попросить доктора просто говорить – всё равно о чём, просто, чтобы слушать его голос и верить не словам, но инотациям.
Анна переложила фляжку в левую руку, чтобы вынуть притертую пробку. Потребовалось определенное усилие, и сжав пальцами короткое горлышко сосуда, она вскрикнула – напряжение мышц тут же отозвалось неприятной и неожиданно резкой болью где-то в районе ожога.
- Как долго я буду спать? – спросила она, отрицательно качнув головой на вопросительный взгляд Мадлен, как раз освободившей столик и собиравшейся передвинуть его, благо он был не слишком тяжёл, чтобы требовать участия лакея.
- И потом… Вы… же придёте снова, чтобы удостовериться, что всё хорошо. Когда?
Она справилась с пробкой и поднесла фляжку к губам.
И вдруг отчетливо и ясно поняла, чего именно боялась – не боли и не беспомощности, а того, что всех её мучений оказалось недостаточно, что клеймо по-прежнему там, на плече, просто скрытое повязкой и безобразно воспалённым ожогом, Но стоит хирургу вычистить рану, убрать омертвевшую кожу и корки, как он увидит эту позорную метку. Разумом Анна понимала, что такого не должно быть, что плоская полоса металла должна была скрыть навечно довольно слабые линии трехлепесткового цветка, но страх от этого не исчезал и не становился меньше.
Первый глоток миледи сделала с трудом и пожалела о том, что распробовала вкус опиумного пойла. Поморщилась. А потом, зажмурившись, сделала несколько глотков – столько, сколько смогла зараз.
[icon]http://se.uploads.ru/deTpX.jpg[/icon]
Вы здесь » Французский роман плаща и шпаги » Часть III (1629 год): Жизни на грани » Порочность следственных причин. 25 января 1629 года