Мадлен встретила гостя шутливым упрёком:
- Что-то давно вас не было, мы даже стали думать, не случилось ли чего, - при этих словах она жеманно улыбнулась, что совершенно не шло к её круглому, простоватому личику.
Улыбку эту горничная леди Винтер подсмотрела у одной роскошной дамы преклонных лет, чью карету вынуждена была обойти, пока та спускалась на промерзшую землю, опираясь на руку лакея.
Иногда служанки грешат тем, что  позволяют себе примерять украшения или платья своих хозяек, а Мадлен примеряла то какие-то мимические особенности чужих лиц, то вдруг перенимала характерные фразы, а порой даже  жесты: от хозяйской манеры вскидывать голову и смотреть с презрительно чуть прикрыв глаза, до мелкого шага кухарки,  позволяющего  идти плавно и ровно, не рискуя уронить что-нибудь с заставленного подноса.

Она жестом указала Шере в сторону кухни,  куда и прошла первой. В свои последние визиты кардинальский секретарь, сделавшийся вдруг для мадам «сердечным другом», подобной чести не удостаивался, и не потому, что прислуга леди Винтер переменила к нему отношение. Причиной было требование хозяйки, немедленно докладывать о появлении месье Шере, или сразу отправлять его  к ней.
- Мадам сейчас в гостиной с одной женщиной, - в голосе Мадлен при слове «женщина» прозвучала отчетливая неприязнь, - лучше подождите на кухне. 
Там, на столе  стоял кувшин для вина из кабинета миледи,  а подле него расположился поднос с бокалом на высокой ножке, пустой вазочкой и плоским блюдом, на котором засохла одинокая булочка. Судя по всему,  Мадлен как раз закончила с уборкой наверху и принесла сюда посуду.
- И снимайте скорее плащ,  - она  бросила взгляд на пакет с  цукатами, и уже естественно-теплой улыбкой поблагодарила Шере за угощение, - я уберу. А пока ждёте, расскажете, почему вдруг так надолго забыли про нас? Не заболели?

Где-то за стеной послышался детский плач. Сначала просто  несколько отрывистых звуков,  словно младенец проверял силу своих лёгких, а затем, спустя всего несколько секунд,  сплошной ор несчастного, оказавшегося в полном одиночестве, существа.

Весело высказаться о том, что она думает о такой работе, Мадлен не успела из-за  крика проснувшегося младенца.  Она и сама  собралась уже выскочить с кухни,  когда прозвучало предложение Шере.
- Да что вы такое  говорите! – личико горничной сделалось строгим, и она хотела что-то добавить, но очередной надрывный крик ребенка заставил горничную оставить все упреки и объяснения при себе и поспешить на зов маленького, беспомощного, но крайне требовательного существа.

Вернулась она через минуту, укачивая нервно-неровными движениями младенца, который  затихал только затем, чтобы глотнуть воздуха и возобновить свои призывы, обращенные, вероятнее всего, к оставившей его матери.
- Да что же она орёт-то так, - пожаловалась горничная, - не обмочилась же, да и кормила  её Фаншон  недавно, часу не прошло.
Тут она вспомнила о предложении Шере и  спросила громко, чтобы перекричать малютку Луизу:
- А вы, правда, можете… подержать? 
Говори Мадлен тише, в голосе её звучало бы сильное сомнение в том, что Шере действительно готов к такому испытанию, как  успокоение  орущего младенца.
- Разве только  минутку… а я позову Фаншон. Ей, наверное, вещи надо собрать. Не оставлять же себе пеленки и детские рубашечки.
Отвлекшись на слова, и необходимость говорить громко, но не срываясь, подобно Луизе в крик, Мадлен  стала менее энергично качать ребенка вправо-влево,  и девочка то ли оттого, что почувствовала себя спокойнее, то ли потому, что  устала уже кричать, стала плакать заметно тише.

Передав ребёнка Шере, Мадлен вздохнула с облегчением, пусть даже младенец и не затих на руках гостя.
- Нашли, - ответила она, - сейчас Фаншон как раз собирает вещи. Спрашивала меня, может ли оставить себе крестильную рубашку. Глупая. Неужели все женщины, родив, становятся такими?

И зачем-то, словно оправдываясь, тихо добавила:
- Но я всё равно хочу детей. Если бог пошлёт. Моей сестре вот не повезло.
О том, что больше всего последние пару лет она хотела замуж, Мадлен благоразумно умолчала, но собралась уже добавить, что детей желает никак не меньше троих – как было в семье её родителей.
Ребенок всё же затих, уставившись  на лицо Шере,  помолчал немного и неуверенно вякнул, словно раздумывая, продолжить ему орать дальше тотчас, или немного отдохнуть.
Горничная сама не заметила, как губы её растянулись в глуповатой, умильной улыбке.
- Ой, - спохватилась она, - я же хотела позвать Фаншон! Вы..  вы бы присели лучше, сударь,  я быстро, но не стоять же вам с малышкой на руках.

Звук шагов и женские голоса за дверью зазвучали минут через пять. Потом всё стихло, словно подошедшие к кухонной двери женщины раздумали входить. Заговорили снова, сначала негромко, неразборчиво, потом всё отчетливей. Могло показаться, что стоящие за дверью спорят или ругаются.
- Тихо ты,  мы только её успокоили, - с этими словами Мадлен открыла дверь на кухню и пропустила другую служанку, державшую в руках толстое, неудачно, явно наспех скрученное  одеяло и какой-то свёрток. 
- Ох, месье Шере, - в голосе Фаншон звучала тревога, - Здравствуйте.
Несмотря на то, что Фаншон была далеко не стара, голос её, высокий от природы приобрел уже характерное для старости дребезжащее звучание.
Достаточно было этих нескольких слов, чтобы малышка, узнав материнский голос отозвалась  радостным гуканьем, и заулыбалась, но уже в следующее мгновение личико её напряглось, сморщилось и  покраснело, выдавая намерение Луизы криком отстоять своё право лежать на руках матери, а не какого-то незнакомого человека. Пусть даже минуту назад она спокойно  внимала его тихому, ласковому голосу.
Фаншон спешно бросила одеяло и сверток на лавку и поспешила к Шере – забрать дочку.
Мадлен занесла плетеную корзину-люльку и едва успела подхватить соскользнувшее с лавки одеяло. На лице её читалось явное недовольство – то ли сожаление, то ли осуждение, а может просто плохо скрытое раздражение, вызванное разговором с подругой.   
Фаншон же, оказавшись рядом с гостем, даже не взглянула на него, протянув руки за дочерью.
- Надеюсь, она не доставила вам беспокойства, - пробормотала служанка, - вы, сударь, верно, думаете, что я  плохая мать, раз оставила дочку на Мадлен, а та бросила её на вас…
Привычка Фаншон принижать себя всякий раз и виниться без повода порой раздражала не только хозяйку. Вот и теперь Мадлен закатила глаза и фыркнула:
- Полно тебе! Велено было собрать ребенка и принести в гостиную. Мадам  ждёт.

Желание Шере помочь с укутыванием ребёнка в одеяло смутило Фаншон и отчего-то позабавило Мадлен. Младшая из служанок, пользуясь тем, что на неё никто не смотрел, добралась, наконец, до бумажного кулька с цукатами. Спешка спешкой, но не отказывать себе же в маленьком удовольствии.
А Фаншон только сильнее прижала к себе девочку, пробормотав тихо и отчего-то не глядя при этом на Шере:
- Спасибо, сударь.  Но я бы.. я…
Она  не спешила опустить младенца на развернутое одеяло,  мерно укачивая, что, однако, не особенно успокаивало ребенка. 
- Мадам сказала, что кормилица живёт в  Сент-Уэне.
Служанка вздохнула.
- Вы простите, сударь, но я сначала бы перепеленала дочку, - казалось,  Фаншон собрала все душевные силы, чтобы отказаться от предлагаемой помощи.
- Думаешь, мадам Руже не справится с ребёнком? – подала голос Мадлен, шурша бумагой –  загибала края пакета  внутрь,  чтобы закрыть  его снова,  - или просто тянешь время?
Не будь на кухне Шере, она бы повторила для подруги то, что сказала за дверью: чем дольше та будет собирать ребенка, тем сильнее расстроится сама и ребенка, который, без сомнения, чувствует состояние матери, не успокоит, и мадам рассердит. Тем более, что миледи последние дни раздражалась из-за всякой мелочи.

Младенцы умиляют окружающих только когда спокойны,  смотрят вокруг, улыбаются во весь рот, пускают пузыри и гулят. Орущие же так, словно их режут, эти же самые создания вызывают, даже у своих матерей, нередко одно единственное желание – сделать всё, чтобы  заткнуть этот, изрыгающий крики,  рот.   Присутствие Шере смущало бедную мать, ей казалось, что ребенок орёт так, что хоть уши затыкай, а участие гостя, не выказавшего ни раздражения, ни желания оставить кухню и уйти к хозяйке, только усугубляло это смущение.
- Да, разумеется, другая могла бы выгнать меня на улицу, только узнав, что я жду ребенка, - служанка тяжело вздохнула, а подбородок её мелко задрожал, словно она сама вот-вот расплачется.
- Великодушна, - Мадлен как раз оставила кулек на столе и сложила руки на груди, не торопясь возвращаться к делам, прерванным появлением Шере, - она удержит плату за содержание ребенка из жалования Фаншон, помяните моё слово!
От цукатов Фаншон отказываться не стала, но прежде, чем взять угощение, поудобнее переложила  ребенка и жалобно улыбнулась.
- Если бы кормилица жила в Париже, я могла бы видеть дочку чаще, каждую неделю ходила бы.  Месье, я… вы простите, но я пойду, покормлю мою девочку и перепеленаю, - плаксивые нотки в её тихом голосе выдавали душевное состояние несчастной женщины, которую ждет скорая и неизбежная разлука с ребенком.

Упрёк Шере задел Мадлен и, быть может, даже сильнее, чем она показала, поджав губы. Однако спорить не стала – сказалась привычка не возражать хозяйкам, даже когда очень хотелось.
- Она и так постоянно о чём-то тревожится,  то о душе своей, то о мнимых недугах. Может, поумнее станет, если будет думать, что деньги стоит попридержать.

Мадлен могла бы добавить «по моему примеру», - но вовремя прикусила язычок.  Хвалиться перед приятным, дружески расположенным мужчиной было бы верхом глупости и могло того оттолкнуть. Не то чтобы Мадлен была увлечена Шере, но будучи девушкой серьёзной и достаточно строгого нрава, чтобы не оказаться в таком же положении, как Фаншон, она жила в том предощущении любви, которое легко превращается в искреннее чувство, стоит кому-то растревожить девичье воображение слишком многозначительной фразой, долгим взглядом или приятной улыбкой. А поскольку своей судьбы она не знала, то полагала разумным  быть приятной и любезной с каждым, кто проявлял к ней внимание и выказывал расположение, пусть даже и дружеское.
- Ваша доброта к ней делает вам честь, но случись что,  вы же не возьметесь содержать эту девочку. А Фаншон уже придумала себе, что мадам, может быть, разрешит девочку забрать лет через пять и растить здесь.  Мыслимо ли… пять лет! Я не знаю, где я буду через полгода, а загадывать…

Дверь на кухню открылась и Мадлен подскочила, едва взгляд её упал на вошедшую хозяйку.
- Мадам… я не слышала, если вы…
- Зато в гостиной было хорошо слышно, как надрывался, - графиня перевела взгляд с Мадлен на гостя, и  выражение  её лица изменилось, - ребёнок.

Удивления в секундном выражении эмоций на лице миледи было больше, чем радости, она хотела было что-то сказать, но лишь улыбнулась и тут же отослала горничную:
- Поторопи Фаншон. Мадам Руже ждёт. Ступай.

Горничная поклонилась и, не смея возражать или рассказывать о том, что они долго не могли успокоить ребенка, поспешила прочь.
- Рада вас видеть, - протянула Анна, но даже не улыбнулась Шере при этом, - но удивлена, что вы, - она обвела взглядом кухню, - здесь. Неужели никто не открыл вам парадную, и потому пришлось пройти через чёрный ход?
Леди Винтер нередко срывала злость, негодование и дурное настроение на слугах, но мелочно, по глупым придиркам, в  ровном же расположении духа,  она предпочитала сначала выяснить, как  всё произошло, а потом уже высказывать своё недовольство виновным.

Будь Шере именно тем, кем казался, миледи была бы куда менее щепетильна в подборе слов. Сейчас же раздражение её вылилось не на  Доминика, а на Мадлен – всё равно горничная сегодня являла образец нерасторопности и глупости – могла ведь догадаться и проводить гостя наверх,  предоставив Шере поискать развлечения в библиотеке, пока сама графиня не закончит с сегодняшними делами.
Но поскольку та убежала за Фаншон, высказать сейчас дурёхе, всё, что  хотелось, леди Винтер просто не могла.
- Разумно, - обронила она, но с таким равнодушием, словно беспокоился Шере о каких-то пустяках, - я ценю ваше беспокойство о моей репутации.  Давно вы ждёте?

Держалась и говорила миледи так, словно и не было совсем недавно страстных поцелуев, словно не льнула всем телом к телу Доминик,  шепча признания, исполненные чувственности, но не чувства.  То, что было между ними под покровом ночи  имело значение только за дверями спальни – во всяком случае, миледи полагала, что Шере должен понимать их странную связь точно так же, как она.  Дружеское благорасположение графини к простому секретарю, встречи их, его услуги и её интерес – отнюдь не являлись поводом, чтобы бросаться к Шере на шею вот здесь, на кухне,  пусть даже сейчас они были совершенно одни.

На губах миледи застыла та самая вежливо-спокойная улыбка, с которой сильные духом женщины выслушивают неприятности и тонкие, завуалированные оскорбления, на которые нельзя ответить пощечиной или колкостью.
Она коснулась руки Шере и проговорила:
-  Вам не должно быть дела до этих служанок и их забот, особенно, когда я по вас скучаю.

Взгляд её неуловимо изменился, не то потеплел, не то стал чуточку печальнее. Прежде её не занимали такие мелкие вопросы, как предпочтение Шере входа для прислуги, чтобы входить в её дом, но сейчас она с легкостью представила, сколько раз он так задерживался на кухне «на несколько минут». Похоже, что достаточно часто, чтобы  расположить к себе ту же Мадлен – Анна вспомнила как помрачнело лицо горничной, когда та увидела измятую постель и пожалела, что Шере – не тот любовник, который может позволить себе всего лишь прикрыться при появлении прислуги.
- Подождёте меня наверху, в спальне, я только закончу одно дело…

Служанки вернулись быстро. Фаншон тихо плакала, укачивая притихшую девочку. Мадлен была серьёзна. Она решительно забрала младенца у подруги и, закутав в одеяло, уложила в плетеную люльку…
Ребенок попробовал  закричать, но  лишь вякнул пару раз и затих.
Графиня велела горничной проводить Шере наверх,  кивнула Фаншон, давая понять, что не сердится за заминку и велела взять корзинку люльку и идти в гостиную.