Франко чувствовал себя разбитым, как будто не он только что топтался сапогами по трупу англичанина, а его самого били ногами. Когда он удостоверился, что пожар судну не грозит, то испытал желание упасть рядом с Люсьеном - и наплевать на второго пирата! Наплевать на исход боя - Франко был уверен, что сунься к ним еще один пират, он не встанет с места. Хотя... нет, конечно. Дрался бы, и дрался жестоко, пусть даже разряженным пистолетом и остатками кислоты...
Но шум наверху и впрямь сменил характер - теперь залпы не сотрясали судна, и как будто крики поутихли, и лязг железа, и выстрелы - будто сместились. Франко хотел верить, что это оттого, что команда "Николя" одерживает верх, но не смел покинуть Люсьена и посмотреть, хотя бы одним глазком.
Жаль, что господин де Лаварден не оставил ему патронов и не показал как перезаряжать.
Люсьен тем временем уже хлопотал над раненым англичанином, как будто тот был ему сват-брат, и явился сюда не для того, чтобы перерезать им глотки. Франко недоверчиво глянул на Чертополоха и подумал - нет, не для этого. Парень так же мало напоминал бандита, что валялся чуть поодаль в куче тряпья, как сам Франко - короля Франции. А уж в чем-чем, а в бандитах Франко разбирался, разбойничью рожу за версту мог различить!
Мысленно он махнул рукой. Ладно уж... что с ним делать, пусть решает капитан, а они подождут - чем дело кончится. Может быть, всех их ждет гибель, а может быть... Франко сложил руки и забормотал молитву Деве Марии.
Прервали его бесцеремонным образом - матросы "Сент Николя", ввалившиеся в их укрытие и при виде учиненного разгрома разразившиеся возгласами - удивления, возмущения. Прерывались они взрывами смеха - похоже, волей Господа избежавшие смерти были рады спустить пар, Франко хлопали по плечу и ржали, пока он объяснял, дескать, отбились от англичан - и показывал разряженный револьвер и пузырек "царской водки". И даже пленного взяли, во дела!
Кто-то убежал докладывать капитану, остальные разбрелись по помещению, разбирая уцелевшие вещи, вслух и громко кроя проклятых "англичашек", кто-то остался у Люсьена с Франко, наставляя на пленника оружие - как будто тот способен был дать отпор!
Когда к ним спустился капитан, воцарилась тишина.

Франко держался бодрячком. Рассказывал, уже на ходу немного приукрашивая и добавляя залихватских подробностей, историю про пистолет, пирата и царскую водку. Люсьен же осоловело хлопал глазами, не понимая, как он мог уснуть буквально в обнимку с раненым англичанином, на душной палубе, где теперь к тому же воняло жжеными тряпками и —  что куда хуже, жареным мясом.
Люсьен понимал, что очень нескоро теперь с прежним аппетитом отведает антрекот или жаренного в вине петуха.
Он закрылся было рукавом, но убрал руку —  невежливо, и еще…
- Нет. Нет, нет, - Люсьен взмахнул растрепанными волосами; его прическа бы сейчас могла стать предметом зависти самого жуткого пугала, не подпускавшего ни единую ворону ближе, чем на пять лье.
- Этот юноша… Он не разбойник! Наверное, англичане его самого держали силой. Он мог убить нас, - Люсьен покосился в сторону так и валяющегося неподалеку топорика, - но даже не подумал, наоборот, хотел… спрятать от… второго. А потом тот, другой, на него разозлился,  - смысл недлинных «переговоров» покойного пирата и раненого паренька был понятен без всяких толмачей.  - Еще за шиворот схватил… Но юноша нас не выдал!
Теперь его взгляд устремился к обгорелым останкам. Замутило еще хуже, Люсьен заставил себя смотреть на капитана.
- Сударь, этот юноша ни в чем не виноват.  Франко ранил его… по ошибке. Франко, ну  скажи же!

Франко не понимал, о чем спрашивает англичанина капитан, но предположил, что об имени - он сам на его месте интересовался тем же. Наверное. Видимо, о том же самом подумал и Чертополох, потому что, после того, как спросил что-то на своем странном наречии Люсьена, запоздало добавил "Робби. Робби Митчелл" - и это действительно звучало как имя; - аккурат после того, как Пуанси произнес свою тираду о том, что этот-де и не говорит по-французски, к тому же враг и бесполезный груз.
А с бесполезными грузами известно, что делают.
Франко ужасно боялся капитана, это правда. Но еще больше он боялся за свою бессмертную душу, а дьявол, казалось, уже тянул к нему свои когтистые лапы, дабы он ответил разом за все - за все прегрешения, в том числе за подшучивания над мастером, и за смерть Леруа, ставшую следствием. Конечно, белобрысый высоченный англичанин ничуть не напоминал пожилого француза, проигравшего последние штаны, но Люсьен вдруг вслух высказал те мысли, которые бродили в голове Франко, и, хоть они не так уж часто сходились во взглядах, Франко не мог не поддержать Дюрана.
- При всем уважении, Ваша милость! - Франко закивал, подхватывая порыв Люсьена. - Припомните, с того момента, как несчастный Леруа прыгнул за борт, корабль преследуют... напасти.
В команде поднялся гул. Кто-то недоверчиво фыркал, но послышался и шепот "все так, верно говорит!" Франко  торопливо осенил себя крестом.
- Я... я согласен с господином Дюраном. Господь хочет, чтобы мы спасли эту заблудшую душу! - с оттенком торжественности произнес он.

Отредактировано Франко Морель (2018-01-17 13:25:51)

Митчеллу было дурно; душевная боль вполне ощущалась телом, а рана от пули - та только слабо поддакивала страданию сердца. Если бы Робби мог думать, что стоял и сражался за правое дело, если бы совесть его была чиста - и то бы ему сейчас тяжко пришлось, но все-таки легче. За что же ему нынче пришлось отвечать?! За службу на борту треклятого каперского судна, о команде и капитане которого он сам же не сказал бы и единого доброго слова?!
Вспомнилось, как не хотел отпускать сына в море отец, как облила слезами мать. Вспомнилось и подумалось: не в добрый час без родительского благословения покинул он английский берег. И поделом ему, поделом горемы...
Что?!
Исповедь?!
Как?!
Прямо сейчас?!
Робби дико взглянул на Толстяка и Красавчика. Он, конечно, знал, что с пленными никто не нянчится, и даже как-то туманно предполагал исход своего нынешнего положения, но сознание все медлило впускать страшное, и только сейчас смерть вдруг отчетливо проступила перед его мысленным взором.
Митчелл задрожал всем телом и тяжело сглотнул. Тон вопроса не предполагал промедления, но, как назло, язык пристал к гортани, и от страха - вот сейчас его даже без исповеди поволокут к краю борта, - парень уже не мог даже думать.
Идея пришла как будто издалека, будто кто-то невидимый неслышно прошептал на ухо. Быть может, Господь услышал далекие матушкины молитвы и послал к Митчеллу ангела. Доселе не умевший врать, Митчелл вдруг заговорил складно и убедительно, цепляясь, как за соломинку, за последнюю надежду - когда-то и где-то он слышал, будто испанцы мнят себя защитниками всех католиков. Распространялось ли это на французов, протестант Митчелл не знал, но терять ему было нечего.
- Исповедь, - повторил за французом Робби, - дайте исповедоваться. Позовите священника. Я католик.
[nick]Роберт Митчелл[/nick]
[status]Это не я!(с)[/status]
[icon]https://c.radikal.ru/c31/1801/4a/b2d430718f50.jpg[/icon]

Отправив в лучший мир немало христианских душ, никогда Арамис не тратил столько сил на их спасение - сосредотачивая, впрочем, свои заботы на телесных оболочках. Из французских пленных кроме него не уцелел никто, из испанцев на ногах остались двое и несчастный Рико, с которым брат Рене вспомнил наставления Амбруаза Паре, решительно возразив, когда ему стали советовать прижечь рану кипящим маслом. Чего он не ожидал, так это раненых с «Сен-Никола» - то ли на флейте врача не было, то ли он погиб в сражении, то ли кто-то свыше или в преисподней решил, что бывшему мушкетеру недостает смирения - пациентов у молодого иезуита внезапно прибавилось, а из помощников у него оставался по-прежнему только юный Бакси - английский юнга, как-то уцелевший в схватке и благоразумно прибившийся к монаху в надежде на милосердие, которого не удостоились его сотоварищи: из англичан в живых не остался, похоже, ни один, и палуба «Подарка» была красна от крови.

Посланный капитана застал Арамиса за перевязкой неожиданного знакомого - Лавардена он никак не ожидал увидеть, но расспросить не мог никак: гвардеец, к его тайному облегчению, все еще оставался без чувств и оттого не мог, в свою очередь, спрашивать о своих ранах.

- Погоди, сын мой, - мягко отозвался Арамис, ничуть, однако, не сомневавшийся, что, как бы смиренно он ни говорил, его слово останется решающим, - я должен сперва оказать помощь этому несчастному.

Лаварден, ко всему прочему, был дворянином, а английский моряк, пусть даже и католик, им не был, и поэтому Арамис приложил к своему богоугодному занятию все тщательность, коей ему, по словам наставников, столь часто недоставало в учебе, и появился на нижней палубе «Сен-Никола» с задержкой, за которую мог только извинится перед равным.

- In nomine patris et filii et spiritus sancti, - произнес он затем, опускаясь на одно колено рядом с раненым, и продолжил по-английски: - Ты уже знаешь меня, сын мой. Я готов принять твою исповедь.

По чести, он и был удивлен, что столь простодушно выглядевший юноша не заговорил с ним о своей вере на борту «Подарка», и досадовал, что сам ничего не заподозрил, а потому, когда, меньше чем через минуту разговора, истинное положение дел стало для него очевидным, не стал лгать:

- Он не католик, господин капитан, - сказал он, поднимаясь с колен. - Хороший человек, и не убийца, насколько я могу судить, но…

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Еще один человек, еще один допрос.
Люсьену казалось, будто все происходящее - дурной сон, причем еще менее реальный, чем обезумевший от кислоты и огня пират, чьи обгорелые останки они с Франко, борясь с тошнотой, прикрывали обугленным шерстяным одеялом.
Люсьену казалось: он знает этого мальчика, Митчелла, не меньше, чем Франко, и тот тоже его названный брат, которого надо спасти любой ценой; это подразумевалось само собой, и хотя он помалкивал, пока священник беседовал с парнем на его родном языке, но стоило де Пуанси объявить ужасный приговор…
- Нет.
Он произнес это с той твердостью, которую сам от себя не ждал. И даже немного удивлялся, будто наблюдая со стороны; как будто какой-то другой Люсьен спрашивал —  это точно ты? Ты ведь никогда не был ни храбрецом, ни сколь-нибудь решительным, если дело касалось чего-то сложнее шлифовки алмаза.
И все же Люсьен, сидевший на палубе, поднялся, заслонил собой Митчелла.
- Так нельзя, сударь. Простите. Нельзя. Вы можете нам не верить, но… все беды пошли с той ночи, после того, как Леруа… ну, вы помните. Смерть невинного, даже если он чужой веры, прогневает Господа. Может быть, он здесь, чтобы стать на верный путь…  - Люсьен поймал взгляд человека, говорившего сейчас с Митчеллом. - И  он согласится принять истинную веру и стать католиком?
Люсьен перевел взгляд на матросов.
- Вы же тоже это видели! Сначала Леруа, потом штиль, потом пираты… посмотрите, мы с Франко, всего лишь ремесленники - что мы могли сделать против вооруженного разбойника? Но сам Господь явил чудо: злодей мертв, мы живы. И раз этот мальчик тоже жив, мы не должны его убивать!
Он продолжал закрывать раненого Митчелла, который не мог идти, собой —  за высоким и объемистым Люсьеном парень скрылся полностью, отчего самому Дюрану подумалось —  они сейчас и меня повесят, а может быть, просто вонзят шпагу в горло.
Но нельзя —  иногда просто нельзя отсиживаться в безопасном месте.