Наверное, паж ухитрился что-то другим дамам подсказать, потому что мадемуазель де Сент-Уэр, которая играла на лютне, играть перестала, когда вошли гвардейцы, и уставилась на Луизу, и остальные дамы, как только паж объявил месье д’Онвре и де Шастока, тоже, и Луиза сделала совсем каменное лицо, но ее все-таки стало трясти, как в лихорадке, когда она, маленькая, так простудилась и все говорили, потому что думали, что она не слышит, что она больше не жилица. И вот только тогда Луиза и сообразила, что сейчас, конечно, все думают, что они про гадкого месье д’Онвре секретничали, и это наверное, хорошо, но только все равно у нее не получалось по-настоящему об этом подумать, и она еще больше съежилась и смотрела только на узор, вышитый у нее на перчатках, но все равно чувствовала, как этот гадкий д’Онвре на нее пялится, такой у него взгляд был липкий, и когда он заговорил, ей даже показалось, что он в нее голосом своим тычет, как гадкий мальчишка тычет палкой в собаку, которую телега переехала.

- Ваше величество, - а голос у него сделался хриплый, значит, он беспокоился, - я виноват, я оставил свой пост. Зная, как высоко ваше величество ставит мадам де Мондиссье, я отчего-то подумал, что она позвала меня по какому-то делу для вашего величества, но потом… Ваше величество, я только и могу сказать в свое оправдание, что я себя не помнил и только опомнился, когда ощутил боль, когда она меня ножом ударила - к счастью, неопасно, потому что клинок скользнул по портупее, но если бы Господь меня не сохранил, я бы сейчас умирал, потому что она метила в живот. И если мне будет позволено сказать, ваше величество, то я больше не считаю бабушкиными сказками, что о ней говорят, будто она ваше величество приворожила.

- Неправда! - воскликнула Луиза, которая теперь по-настоящему перепугалась и вспомнила про Леонору Галигаи и что про то, как ее сожгли, рассказывали, и как она сказала, какая у нее была власть над королевой-матерью. - И я не звала его, спросите…

Тут она спохватилась, что ее величество велела ей молчать, и зажала сама себе рот обеими руками и умоляюще посмотрела на месье де Шастока, но он на нее даже не смотрел, а только на королеву.

Отредактировано Луиза де Мондиссье (2018-05-04 10:42:58)

Подпись автора

Мужик тугим узлом совьется,
но, если пламя в нем клокочет –
всегда от женщины добьется
того, что женщина захочет.

Луиза чуть в ладоши не захлопала, так красиво это ее величество сказала, и она сама почти уже перестала бояться, но, когда она посмотрела на месье д’Онвре, ей сразу же опять стало не по себе, потому что он выглядел теперь смущенным и несчастным, но зато другие дамы смотрели на него без всякого сочувствия.

- Если ваше величество желает, чтобы я извинился перед мадам де Мондиссье, - сказал он, и еще голову повесил, но только Луиза ему ни капельки не верила, - я, разумеется, извинюсь, но если мне позволено будет сказать в свою защиту, - тут он задрал голову, но только стал выглядеть не гордым, как он, наверное, хотел, а обиженным, - я признался честно, ваше величество, что я оставил пост и пошел с мадам де Мондиссье, и в этом я виноват, но когда она меня ударила кинжалом, я ничего с ней не делал, что бы ей было не по нраву, она сама хотела, если ваше величество простит! И за это я готов принести мадам свои извинения.

Луиза даже зажмурилась, так она старалась ничего не сказать, но чувствовала, как у нее щеки горят. Вот зря, зря ее величество ему  позволила говорить, это и правда же было ее слово против его слова, но все-таки хорошо, что он решил на своем стоять - теперь ее величество точно на него разозлится, потому что она же сказала, будто он признался, когда он на самом деле ни в чем не признался, и она не захочет, конечно, чтобы получилось, что он по ее приказу извинился, а значит, его выгонят и будет совсем хорошо.

Подпись автора

Мужик тугим узлом совьется,
но, если пламя в нем клокочет –
всегда от женщины добьется
того, что женщина захочет.

Бернар, который все это время только смотрел на ее величество, почти забыв про товарища, низко поклонился, потому что надо было быть совсем дураком, чтобы, когда королева так злится, ей возражать. Она все правильно говорила, конечно, и все аккуратно получалось, но только было в этом что-то нехорошее, потому что она-то знала, зачем мадам де Мондиссье позвала д’Онвре, а потом ударила кинжалом, хотя он вел себя, конечно, неправильно.

- Ваше… ваше величество! - воскликнул д’Онвре, и теперь было видно, что он совсем растерялся и напуган. - Я… я не ставил условий, ваше величество! Я не то имел в виду!.. Совсем! Умоляю, позвольте мне объяснить.

Бернар тоже думал, что он не то имел в виду, и ему даже показалось - но только на мгновение! - что ее величество его специально так поняла, потому что какой же дурак стал бы ставить королеве условия, но он сразу спохватился, что это не так, потому что его же она выслушала, когда он сказал, что это несправедливо, но все равно теперь это было бесполезно, а д’Онвре, конечно, зря проболтался про колдовство, но ведь и правда, что он в ней мог найти, в этой Мондиссье?

Глядя, как этот гадкий д’Онвре промокнул блестящий от пота лоб, Луиза еле-еле удержалась от улыбки. Так ему и надо, противному, будет знать, куда свои лапы потные совать! Вот спорить можно, теперь он и извиняться станет, и клясться во всем, что только можно… Хорошо все-таки быть королевой, когда все, что ты ни сделаешь, правильно!

- Я клянусь, ваше величество, что я не ставил условий, - а дышал он тяжело, и на лбу у него опять пот блестел, мелкими такими капельками, - и я извиняюсь, если я неправильно желания мадам де Мондиссье понял, и в этот раз, и раньше, когда она со мной кокетничала и завлекала, но только я дворянин, ваше величество, и я своим словом дворянина клянусь, что я бы сам по своей воле за ней с поста не ушел! - и тут голос у его совсем визгливый стал, и слюна изо рта стала брызгать. - Она шлюха, ваше величество, и лгунья, и…

- Неправда! - взвизгнула Луиза даже громче чем этот гадкий д’Онвре, но только он ни капельки не смутился.

- Я дворянин, - заорал он, - и я своим словом дворянина клянусь, а она только по мужу!.. И она лжет!

Луиза все-таки расплакалась, потому что больше она вообще ничего сделать не могла, только головой мотать и на королеву смотреть умоляюще, а д’Онвре этот гадкий еще продолжал вопить, что она сама хотела и что он ничего ей не сделал - и это уже было немножко хорошо, но это Луиза потом поняла.

Подпись автора

Мужик тугим узлом совьется,
но, если пламя в нем клокочет –
всегда от женщины добьется
того, что женщина захочет.

Бернар стоял словно превратившись в статую и ушам своим поверить не мог, и от того, что д’Онвре говорил, и оттого, как, и оттого, что он сам и просил за него ее величество, а вышло такое совершенно невообразимое позорище. Нет, слухи и раньше ходили, будто д’Онвре не такого благородного происхождения, как он говорил, и что в гвардию ее величества он попал не то по чьей-то протекции, не то из-за совершенно особых заслуг где-то в Лангедоке, где он служил до этого, не то еще как-то, но это, это… И бедная ее величество, которая все это стерпела, и бедная мадам де Мондиссье, на которую все это вылилось, и остальные дамы, на которых лица не было!..

Опомнившись, Бернар торопливо шагнул к приятелю и крепко взял его за руку - потому что вдруг испугался, что тот сейчас на мадам де Мондиссье с кулаками кинется, все-таки он был с юга, д’Онвре, из По, кажется, или так говорили, из-за его темперамента.

- Сударь, - сказал он прямо ему в ухо, - я вынужден проводить вас отсюда.

Д’Онвре как-то странно дернулся, обернулся к нему, и Бернар чуть не отпрянул, с таким бешенством тот смотрел, но отступить Бернар не мог - и потому, что это было бы трусостью, да еще и на глазах ее величества, которая должна была его теперь презирать за его друга, и потому, что д’Онвре сейчас мог натворить чего угодно, и ему самому было бы от этого только хуже - и по голосу королевы было слышно, что она тоже едва сдерживается, а еще одно неверное слово, и д’Онвре мог оказаться виновным в оскорблении величества, даже если он и оскорбил на самом деле только савойскую выскочку - а что д’Онвре не станет перед ней еще и извиняться, это было слепому видно. Может, она и вправду была колдунья, что так его заворожила и он так ужасно себя повел?

- Да, - пробормотал д’Онвре, тоже начавший как будто что-то понимать, - да, я… я прошу прощения, ваше величество…

Бернар просто почувствовал, что он сейчас скажет: «но…», и оттого прямо-таки поволок его назад, к дверям в королевские покои, тоже бормоча извинения и не надеясь даже, что ее величество теперь и его тоже не выгонит.