Только двое могли точно ответить, когда же герцогиня вернулась к себе, когда луна встала в небе во всей ее красе, или раньше. Это был Луи де Лавалетт, и, конечно, сама мадам де Шеврез. И только они же могли бы поведать миру, чем же закончилась их беседа. Но, конечно, не стали бы. Пусть каждый домысливает в меру своей испорченности. Но, как говорил достопамятный король Эдуард II, пусть будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает…
А что касается домыслов... Сплетни и домыслы не слишком охотно прилипают к алой кардинальской мантии, а юбки герцогини их не боялись.
Сохранить репутацию можно двумя способами: вести себя безупречно и не давать ни малейшего повода для косых взглядов и шепотков (и считать дни до смерти, прекращая горячую кровь в уксус добродетели), или жить так, чтобы даже самые отъявленные сплетники не могли сказать о тебе ничего нового.
Надо ли говорить, какой путь избрала для себя герцогиня де Шеврез? Да, возможно, ее осуждали, но ей же и завидовали.

Ночь сочилась обрывками чужих мыслей, надежд, ошибок и побед, как плод граната – терпким, темным соком. Герцогиня, хотя и легла в постель, все же не могла уснуть, а, возможно, не хотела. В молодости сон лишь крадет наше время… Время, которое можно потратить гораздо приятнее. Стук с той стороны окна заставил Мари сначала замереть, а потом спустить босые ноги на холодный пол, и пробежать несколько шагов…
Самые важные вещи случаются с нами, когда мы того не ждем, и самые важные встречи – когда мы о них не помышляем.

Деревянные ставни не пропускали внутрь непогоду, но отозвались парой заноз в изнеженных пальцах герцогини.
- Вы сума сошли, шевалье? Скорее, влезайте...
И ужас герцогини был бы вполне убедителен, если бы не едва уловимое веселье в голосе.
Нет, она ждала объяснения с Теодором де Ронэ, и не собиралась изводить шевалье мнимой холодностью, но той же ночью?!
Дивны дела твои, богиня всех влюбленных.

Горничная пошевелилась в своем углу, потревоженная тихими голосами. Испуганно села на тюфяке, потирая глаза, вглядываясь в темноту.
- Мадам?
- Тише! – ласково велела ей герцогиня. – Возьми теплый плащ и выйди за дверь, а если кто заметит, скажи, что так храпела, что я выгнала тебя из комнаты.
Конечно, вряд ли кого-то нынче мучает бессонница, но герцогиня помнила о важности мелочей.

Сонно кивнув, горничная выполнила приказ и ушла досыпать за дверь, стоя – уверяю вас, горничные, как и солдаты,  умеют спать стоя и с открытыми глазами.

- Кто с кем поедет, мой милый Теодор, еще большой вопрос, - лукаво улыбнулась она, не делая попыток отстраниться.
Не делая попыток не понять вопрос шевалье де Ронэ или намекнуть на его неуместность. Потому что иначе он бы ушел, а ветреная герцогиня не хотела, чтобы он уходил. Но и не видела причин казаться смущенной из-за создавшегося положения.
Герцогиня де Шеврез была… герцогиней де Шеврез. И в этой непоколебимой уверенности в том, что единственно ее прихоти определяют ее жизнь, несомненно, крылась часть очарования этой женщины.
- Пока что нам с кардиналом по пути, - уже серьезнее ответила она. – Не думайте об этом слишком  много, Теодор, это неразумно. Разве недостаточно того, что я рада вас видеть?
Возможно, и недостаточно, но большего она предложить не могла.

Что она могла ответить на это «почему»? Ничего, только промолчать…
Герцогиня была снисходительна к своим любовникам, и, сталкиваясь с ревностью – спутницей страсти, недоумевала, отчего бы и им не быть снисходительными к ней.
В кольце рук Теодора де Ронэ ей было хорошо. К нему она приходила и в наряде знатной дамы и в простом платье служанки, а когда уходила, унося его прикосновения и поцелуи, горящие на коже, никогда не говорила, вернется ли…

И это было честно.
Лучше молчание, чем обман.
- Нам не следует знать друг о друге слишком много, Теодор. Это чревато разочарованиями. Что вы будете делать, узнав, что я стала помехой в делах кого-нибудь из ваших покровителей? А такое вполне может случиться. Что, если перед вами будет стоять выбор, я или все прочие? Это слишком тяжелый выбор, шевалье…

Мари покачала головой, отбросив легкомысленную веселость так же, как сбрасывала одежды, обнажая перед де Ронэ свои мысли. Это куда тяжелее, чем обнажать тело. Любовников у Мари было много.... Но мог ли похвастаться хоть кто-нибудь тем, что до конца проник в ее мысли? Нет. Хотя сердце ее бывало занято, и не раз.

Отредактировано Мари де Шеврез (2018-05-23 17:08:22)

Что жизнь, что любовь – та же азартная игра, в которой ты сам решаешь, делать ли опасную ставку, или не рисковать проиграть больше, чем имеешь. А еще можно играть нечестно… и герцогиня де Шеврез подчас не гнушалась подобным, отчего нет? Нужно осмотрительнее  выбирать тех, с кем садишься за карточный стол… или ложишься в постель.

Но Теодор де Ронэ заслуживал честности. В той мере, конечно, на которую была способна Мари де Роган-Монбазон.
- Вы пришли сегодня незваным, это верно, - задумчиво произнесла она. – И я не прогнала вас. Мы то, что мы есть, шевалье, и не стоит пытаться быть другими. Если вы хотите видеть меня иной – уходите. Я не могу стать иной, и не хочу.

Будь на его месте другой – она бы солгала, пообещав то, что не сможет исполнить.
Будь на ее месте другая – она бы пообещала и, возможно, исполнила бы.
Но судьбе была угодна именно эта встреча, а она редко довольствуется легкими путями. Но все же – выбор всегда за нами.

- Возможно… - задумчивым эхом отозвалась герцогиня, и пальцы ее переплелись с пальцами шевалье, сжимая их крепко, до боли. И останавливая, и требуя… чего?

Честности ли? Они были честны друг с другом, насколько могут быть честны любовники, не связанные обещаниями.
Обещаний ли? Мари ничего не могла обещать. Ни Теодору де Ронэ ни еще кому либо из тех мужчин, что были и что будут. Она была щедра и дарила то, что могла подарить – улыбку, взгляд, поцелуй. Ночь, несколько ночей… Но не свое сердце.

Мужчины как дети. Тянутся к невозможному, а получив это, безжалостно ломают вчера еще желанную игрушку. Герцогиня видела такое, и видела достаточно, и не желала для себя подобной судьбы.

- Возможно и так, но тогда это была бы не я. А зачем вам не я, шевалье? А если я вам не нужна, то зачем вы здесь?

В темноте комнаты они оба казались призраками, но за мнимой бесплотностью горела плоть и бились сердца. Мари чувствовала, что следует закончить этот разговор, и либо попросить шевалье уйти, либо дать ему что-то... мираж ли, который ей так претил, правду ли, которая для нее была невозможна, но постель была близко и служанка может до утра стоять за дверь. Вот только герцогине тоже хотелось иного, возможно, невозможного.
Ей хотелось, чтобы он понял.
И принял.

- А я и не принадлежу вам, шевалье, чтобы вы могли меня с кем-то делить, - холодно ответила она.
Холодность получилась тем более убедительной, что лицо Мари окрасило жаром, который Теодор де Ронэ, к счастью, видеть не мог.
Одна фраза – я не делюсь… Сколько в ней дерзости, учитывая, кому она была сказана!
Никто никогда не говорил герцогине де Шеврез таких слов. Ей позволяли приходить и уходить, просили о любви, клялись в любви, но никто и никогда, даже муж, которому даны были все формальные права на нее, не говорил Мари де Шеврез: «Я не делюсь».
И теперь ей хотелось услышать от него это еще раз.
Но вот это совершенно точно было безумием, потому что ее сила в том, что ее сердце свободно. Позволь сердцу повелевать тобой – и ты станешь слабой.

Дыхание шевалье ласкало пальцы, и Мари было трудно прервать эту ласку. Но она эта сделала. И сделала шаг назад – к разобранной постели, случайно или нарочно выбирая  такой путь бегства? Она и сама не смогла бы сказать.
- Если я нужна вам – забирайте такой, какой меня создал Бог, а нет, катитесь к дьяволу Теодор, но не ставьте мне условия! Или мне вспомнить об этой милой девочке, де Лекур?
И хотя разговаривать приходилось шепотом, дабы не потревожить сон всех прочих постояльцев, даже тихий шепот Мари де Роган-Монбазон был громче крика иных женщин.
Это была их первая ссора.
Это была ее первая обида на него.
Сильная обида, потому что сам того не зная, он задел ее, мастерски задел… она предложила ему все, что могла дать, и больше чем кому-либо, а он отказался.

- Затем, что он друг моего врага. Затем, что это политика. Затем, наконец, что я сочла это возможным!
Она и сама не верила тому, что, вместо того, чтобы прогнать прочь слишком требовательного любовника она дает ему объяснения. Она! Считавшая, в глубине души, что ей никто не указ, ни отец, ни муж, ни король.
Только одного человека герцогиня де Шеврез  считала ровней себе по силе стремлений, только с ним считалась и только с ним вела нескончаемую тайную войну – возможно, чтобы напоминать о себе почаще? И вот она стоит, босая, на холодном полу, утомленная этим днем, столь богатым на события, и пытается донести до Теодора де Ронэ очевидное - ему не к кому ревновать. Ее мимолетная связь с любезным кардиналом де Ла Валеттом потворствовала их честолюбию, их амбициям, они могли быть полезны друг другу – и это прекрасно! На этом стоит свет, и мужчины и женщины ищут союзников и находят, где могут…

Но значит ли это, что она признает право шевалье на ревность? Твое – это не то, что тебе вручили у алтаря, не то, что лежало в твоей постели, а то, что ты сумел удержать. Любой ценой. Сначала удержи, а потом ревнуй, требуй, и никто не оспорит твоих прав… А такие женщины, как герцогиня де Шеврез требовали самую высокую цену.
Вот только жертва от каждого своя… Кто-то не расплатится и головой, а кому-то достаточно смириться и принять… или наоборот?
Эта ночь, как алхимик, колдовала над ретортами человеческих душ, и как знать, может быть свинец превратиться, наконец-то, в золото… а может быть рассыплется к утру холодной, мертвой золой.

Герцогиня села на постель, спрятала озябшие ноги – все еще рассерженная, все еще растерянная.
- Я звала тебя с собой, там, в Париже, - с чисто женской жестокостью напомнила она, защищаясь от собственной слабости, но позволяя ему перейти на «ты», потому что иногда нам желанна боль тех, кто причинил боль нам еще и потому, что в нашей власти их утешить.
– Ты не поехал со мной, бросив все. Так отчего же я теперь должна бросить все, чтобы ты мог сказать себе: «мне не придется делиться»? Слишком многого вы требуете от меня, шевалье, слишком многого!

Самый трудный, самый запретный вопрос: «Кто я вам». Коварный, как змеиный укус и такой же ядовитый. Потому что требует ответа. Если и не произнесенного вслух, то озвученного в мыслях. Мари де Шеврез могла не отвечать Теодору де Ронэ. Но себе-то она не могла не ответить, кто он для нее.
Так кто он для нее, вечной страннице, болотному огню, капризной, ветреной?

Она могла бы спросить в ответ то же самое, но не хотела. Довольно с них правды на эту ночь.
И довольно с нее искушения согласиться, уступить этому мужчине, поверить в то, что такое возможно для них, поверить хотя бы на эту ночь.
Может быть, он и был ее прихотью. Все мужчины в жизни Мари были ее прихотью, капризом, за исключением мужей – их определяла для нее власть семьи и королевская власть.
Но это было до его слов «я не делюсь».
Непостижимо сердце твое, женщина.

Герцогиня зябко поежилась, устало наклонила голову, так, что волосы упали на плечи. Волосы, от которых всегда пахло июльским зноем, сладким медом и горькими травами.
- Уходите, Теодор, - скорее попросила, чем приказала Мари, и голос ее тоже был усталым – тяжело это, бороться одновременно и с ним и с собой. Слишком тяжело.
- Уходите. Возвращайтесь, когда найдете ответ на свой вопрос.
И тут она была собой, даже на самом краю, отвергая того, кого хотела бы принять вопреки всему. Она говорила «когда» а не «если», даже не задумываясь над тем, что этого «когда» может уже и не быть.