Остаток вечера Теодор вел себя почти прилично. Разве что привлек излишнее внимание к мадемуазель де Лекур. И за ужином флиртовал напропалую с мадам д’Анси, к глубочайшему возмущению ее ровесниц. Как, впрочем, и нескольких куда более молодых дам. Одну из которых он, впрочем, вызвался затем проводить – так, что никто не услышал. А поскольку исчез он незадолго до нее и не привлекая внимания, если кто и задумался, где и как он провел ночь, ответ на этот вопрос остался открытым.

Что ничуть не помешало ему появиться на следующее утро в особняке мадам де Лароз. И попросить сообщить о себе только мадам де Бутвиль. Которую он увел с собой – даже не спросив, предупредила ли она кого-либо о своих планах. Что, говоря откровенно, его не беспокоило – он позаботился об этом сам.

– Чудесный день будет, – самым светским тоном сообщил он, подхватывая под локоть молодую женщину. Справа – потому что шпагу надел также справа, для боя. Незаметный постороннему знак, что он все-таки был обеспокоен. – Что говорит граф, когда ждут его высокопреосвященство?

Первым его порывом было поехать навстречу. Но в сто раз благоразумнее было дождаться. И возможный предатель, с которым их ждала встреча, оказался тому неожиданным подтверждением.

– Я бы крайне удивился, если бы у вас не отыскалось другой темы для разговора, – засмеялся бретер. – Я просто поддерживаю светскую беседу, мадам. О погоде, о политике и о семье. Но мы можем поговорить и о чем-то более увлекательном. О мадам де Зайдо, к примеру. Не поверю, что вы не навели справки.

- Справки — сильно сказано. Я спросила. Бедная вдова, сын служит в Париже у какого-то очень высокопоставленного лица. Приезжает к губернатору с бумагами довольно часто. Мать только о нем и способна говорить — ужасно гордится.
Локоть она высвободила почти сразу.
- И ничего чудесного в этом дне я не вижу.

– Почтительный и любящий сын, – кивнул бретер. Не делая ни малейшей попытки снова взять свою спутницу под руку. – Которого она хочет женить. И не она одна с тех пор, как ее дела пошли на лад. С чего бы ему делаться предателем?

Дорога к дому дамы была короткой. Как и любая иная дорога в провинциальном городе. А ночь, долгая зимняя ночь, не располагала к расспросам.

- Вот уж не знаю. И зачем ему я? Ну Луи-Франсуа — понятно, раз дело касается герцога. Но она сказала: «Если муж не сможет, приходите вы...» Это кто же женщине доверяет? - Эмили хмыкнула и снизу посмотрела на бретера.

На этот вопрос у Теодора, как ни странно, был ответ. Потому что роль курьера он играл в последнее время до отвращения часто.

– Не льстите себе, мадам. Если он сегодня возвращается в Париж и непременно хочет что-то передать герцогу, ему бы и собака подошла. И даже лучше, – он не удержался все же от гримасы, – потому что собака не может говорить.

И это была еще одна причина надеяться, что он ошибся. Что неизвестный месье де Зайдо не был предателем.

Если бретер не разделял ее уверенности, он оставил свои сомнения при себе. И повел молодую женщину направо, в обход воздвигавшегося перед ними собора. Что оказалось неверным решением – аббатство лежало по другую его сторону. А узкий, всего в одно окно, трехэтажный домишко, втиснувшийся между пекарней и третьеразрядным трактиром, обнаружился, напротив, почти сразу.

Под рассеянными взглядами троих по-дорожному одетых дворян, потягивавших свое вино за распахнутым, несмотря на холод, окном трактира, бретер взялся за дверной молоток.

– Господин де Бутвиль, к мадам де Зайдо, – сказал он отворившей им неопрятно одетой девахе. – Закрой рот, милая, пока зубы не потеряла.

Служанка, зевнувшая прямо в лицо гостям, вспыхнула и поспешно провела их в крошечную гостиную на втором этаже.

Изумление, с которым мадам де Зайдо взглянула на молодую графиню, вызвало у бретера непочтительную ухмылку.

– Простите великодушно, мадам, – посоветовал он. – Мадам де Бутвиль выросла в Англии и не получила надлежащего воспитания.

Эмили ответила бретеру высокомерным взглядом, но сказать ничего не успела: дверь гостиной вновь распахнулась. На пороге появился молодой человек. Был он среднего роста, слегка встрепанный, как после сна, худой, бледный, прыщавый и до крайности напыщенный. К груди он прижимал кожаную сумку. И на ней Теодор заметил хорошо знакомые ему печати.

– Сударь! – воскликнул он, устремляясь к бретеру. – Я имею… Прошу прощения, я забыл представиться! Жюльен де Зайдо, на службе у кардинала де Ришелье.

Теодор наклонил голову. Тщетно пытаясь скрыть отвращение. Которое месье де Зайдо, впрочем, истолковал по-своему.

– Да, я состою на службе у негодяя. Но, но! У меня есть вести, важнейшие вести, для господина герцога! Кои я с радостью передам вам, но в тайне, в строжайшей тайне! Ибо иначе жестокая смерть от руки тирана грозит и мне, и моим близким! – высокопарным жестом он указал на смущенно порозовевшую мадам де Зайдо. И, обнаружив тем самым позади себя молодую графиню, ахнул, поворачиваясь к ней всем несообразно худым телом.

На лицах матери и сына читалось совершенно одинаковое изумление. А Теодор, воспользовавшись возникшей паузой, взял из ослабевшей руки Зайдо сумку. По крайней мере, вмешаться в беседу снова мадам де Бутвиль не смогла. А поймав стаканчик, похоже, передумала.

– Э-э-э… – проговорил курьер, осознав потерю.

– Это было не для меня? – очень мягко спросил бретер.

– Д-д-да, – Зайдо обернулся к двери. Из-за которой донеслись мужские голоса. И лицо курьера залила свинцовая бледность.

Счет пошел на мгновения. Доли мгновения. И Теодор успел только сунуть сумку за ремень перевязи, когда дверь вылетела.

– Именем короля!

Мгновения бывают очень длинными – как знает любой фехтовальщик.

За первых три слога Зайдо выхватил шпагу. И получил клинок в грудь от второго из вошедших – не успев поднять оружие. Крик мадам де Зайдо перекрыл шестой слог. И Теодор без колебаний ударил убийцу в висок яблоком даги.

– Мадам!

Тело не успело обвалиться на пол, когда он оказался рядом с мадам де Бутвиль. Отбил шпагу первого – кинжалом. Отшвырнул молодую женщину себе за спину. Отпрянул. И лишь тогда ощутил заполнивший комнату тяжелый запах – крови и смерти.

– Вы арестованы, – голос первого звучал оторопело. Как если бы он только начал осознавать, что происходит. – Бросьте оружие.

Был он лысый и какой-то лоснящийся. Наемник – видно с первого взгляда. Как и застывший за ним сообщник – горбоносый, с блестящими не то от возбуждения, не то от страха зелеными глазами. Которому он загораживал проход. Считанные мгновения загораживал, а потом сдвинулся в сторону.

И в этот миг Теодор узнал в них тех троих, что пили вино за открытым окном.

– Пусть дамы уйдут, – предложил он.

Мадам де Зайдо, мешком повалившаяся на тело сына, пронзительно застонала.

– Вы арестованы, – повторил лысый. – Все.

Снизу донесся грохот – как от рассыпающихся столовых приборов.

Лысый вскрикнул, вскидывая свободную руку. Шпага, которая иначе дотянулась бы до плеча бретера, безвредно скользнула по кожаному рукаву. Покатился по полу отбитый стаканчик.

Теодор едва заметил. Зеленоглазый оказался быстр. Успел парировать и второй выпад. И бретер отпрыгнул, возвращаясь в комнату. За дверью была лестничная площадка. И места для рипоста у зеленоглазого не было, а у бретера была дага. Но тогда бы лысый остался с мадам де Бутвиль.

О том, что тот мог и не понимать, что имеет дело с женщиной, Теодор подумал уже позже. Лишь в тот момент, как аяла вошла лысому под ребра. Как раз тогда, когда тот начал разворачиваться к молодой графине.

Клинок зеленоглазого зазвенел на чаше даги. А на лестнице загрохотали шаги.

Отвлекаться на суетившуюся женщину Теодор не мог. И все равно отвлекся.

– Не лезьте! – рявкнул он, не оборачиваясь. И бросил бесполезную сейчас аялу в теле лысого, метнулся навстречу зеленоглазому. Тот вскинул в ответ левую руку – и не успел, пропустил удар в лицо. Не кинжалом, визжавшим еще вдоль чужого клинка. Кулаком, как в кабацкой драке.

Долгие часы, не без сожаления пожертвованные венецианскому маэстро. И мгновение, выигранное сейчас.

Пинок в голень, вопль и удар даги. Оставшейся в бедре раненого, когда Теодор бросился за своей шпагой. На лестнице у него был шанс. В комнате двигаться было уже негде.

– Не лезьте, – выдохнул он. И чуть не споткнулся на пути к двери. – Мои…

Мадам де Зайдо медленно поднималась на ноги. И «извинения» донеслись уже снаружи.

Он сбил-таки дыхание. Едва успел к лестнице, остановив нового противника уже на последней ступеньке. И поднимавшийся на шаг позади того наемник зарычал от ярости, когда зазвенели, столкнувшись, клинки. И выругался по-немецки.

Здесь тоже не было места для драки. И одному некуда было отступать, а второй отступать не смел.

– Ну хоть шаг-то… – взмолился немец.

Напарник не ответил. И немец, изловчившись, швырнул метательный нож поверх его плеча.

Теодор отпрыгнул, невольно вскидывая свободную руку. Чудом разминувшуюся с пролетевшим мимо лезвием. И оказался уже перед двумя противниками.

– Ты по низам, – бросил немец.

– Жарр! – крикнул второй. – Суль!

Грохот, донесшийся из комнаты, и женский крик были ему ответом.

Отвлеклись все трое. Рука француза дрогнула, клинок отклонился в сторону. И Теодор, замешкавшись, не атаковал в возникшую брешь. А рванувшаяся вперед шпага немца не достала бретера. Который отшатнулся, самую малость быстрее запоздавшего выпада.

Боли он не почувствовал. Лишь злость, полыхнувшую по ребрам и погасшую. Как дрожь, прошедшую от аялы вверх по руке – от локтя немца, рванувшегося прочь, оставив кровь на испанском клинке.

Два пальца стали в плоти с одной стороны, полдюйма с другой.

Чужая шпага стукнулась об пол.

Француз замер. Возможно, растерявшись.

– Убирайтесь, живо, – предложил бретер. И бросился назад в комнату едва ли не быстрее, чем тот кинулся к лестнице.

Девчонка была жива. И невредима, только в лице ни кровинки.

Потом Теодор увидел свою дагу. И ненависть во взгляде зеленоглазого. Которую не мог не понять.

– Хотите ее убить? – сочувственно спросил он. Дождался неуверенного кивка. – Я тоже. Жизнь… полна разочарований.

Мадам де Зайдо всхлипнула.

Теодор прислушался. Снизу снова донесся шум шагов, на полу зазвенел металл. И значить это могло – что угодно. Что француз задержался пограбить. Что немец захватил с собой оружие и уронил. Что оба спешат убраться. Что готовят засаду. И предложение мадам де Бутвиль показалось ему неожиданно здравым. Если не считать того, что крыша была далековата от земли.

– Тогда поторопитесь, – в кои-то веки ему не хотелось с ней спорить. Остановить кровь было нужно. И понять, насколько его задели. Что она собиралась делать с этой салфеткой? «Схватил за ногу», значит? – Возьмите.

Он положил шпагу и дагу под руку, на жалобно звякнувший поднос с настойкой. Отдал мадам де Бутвиль свой носовой платок. Вытащил из-за перевязи сумку с печатями, задрал куртку и рубашку. Жалея, что не может поглядеть сам. Взялся снова за дагу, разрезал ремень сумки.

– Завяжете поверх. Заодно повязку закрепите. Мадам, – перемена тона указала, что обращался он теперь к другой женщине. – Мадам, довольно. Что это были за люди?

Возможно, расспрашивать следовало их самих. Но зеленоглазый не шевелился. Лысый был, похоже, мертв. А третий… не хотелось идти смотреть.