Если Господь, в бесконечной и непознаваемой своей мудрости, решил испытать бывшего мушкетера на избранной им стезе, то сам враг рода человеческого не сумел бы выбрать более действенный способ. Ни плен у английских пиратов, ни исполненные холода и безнадежности дни в утлой шлюпке не погрузили его в те бездны тоски, в которых он ощущал себя спустя месяц на галеоне. Нет, никто не требовал от брата Рене, а ныне фрая Ренато, ни тяжелой работы, ни даже какой-либо, и падре Родриго Вильянуэва, исподтишка погоняв сначала новоявленного собрата по богословским вопросам и удостоверившись, что Арамис именно тот, за кого себя выдает, не делал после ни малейших попыток его как-либо унизить, а моряки, солдаты и пассажиры, как благородного происхождения, так и самого простого, относились к нему с неизменным уважением, чему ничуть не вредило его отличное знание кастильского наречия. Любой иной монах, иезуит, лазарист или францисканец, чувствовал бы себя как рыба в воде - тем паче, что на борту «Санта-Вирхен» были также и дамы: простодушная донья Хосефа, совсем юная еще девочка, плывшая к своему жениху - помощнику начальника порта в Гаване, которого она никогда не видела; белокурая красавица донья Асунсьон, которая называлась кузиной одышливого дона Хуана Пиреса, вернее всего не будучи ему даже родственницей; и богобоязненная донья Мария дель Седаро, словно предоставленная благосклонным Провидением лично для фрая Ренато, чтобы не лишать его полностью женского общества и вместе с тем не смущать его дух очарованием доньи Пепиты или красотой доньи Асунсьон. И, как будто для того, чтобы помочь ему порвать с его суетным прошлом, Господь в беспредельной своей благости сохранил рядом с ним и гвардейца Лавардена, и капитана дона Хавьера - живыми напоминаниями об избегнутом им грехе и том наказании, что неизбежно за ним следует.

И однако Арамис был несчастен. Его смущали равно и случайные взгляды доньи Хосефы, в которых вряд ли было что-то дурное, и кажущееся невнимание доньи Асунсьон, а наставления доньи Марии отчего-то будили в его памяти греховную, но столь привлекательную герцогиню де Шеврез. Трудолюбие дона Хавьера, как и бездеятельность Лавардена, легко объяснимая снедавшей его после ранения лихорадкой, вызывали в нем раздражение. Поначалу он еще объяснял себе, что его долгом было духовное утешение - которое он никому не мог предложить, не задев при этом падре Родриго, однако учили его слишком хорошо, и долго он в это не верил - и вместе с тем одна мысль о том, во что превратятся после любой работы его руки - когда-то столь ухоженные, а теперь покрасневшие и заметно огрубевшие, руки, на которые он так суетно по-прежнему тратил до неприличия много времени, подрезая ногти, полируя их, смазывая маслом потрескавшуюся кожу…

Осознавая в полной мере свое несовершенство, Арамис не в силах был, однако, позволить себе опуститься, колеблясь то и дело между стиркой, то потрепанной сорочки, то выцветающей рясы, и нежеланием возложить это занятие на кого-то из матросов или Бантьена, избегая слишком долгого пребывания на палубе, где дул пронизывающий ветер, и задыхаясь в душном трюме - пока, наконец, судьба не сжалилась над ним, послав ему занятие для ума.

Скончался дон Хуан.

Безносая явилась за полнотелым сеньором Пиресом внезапно, посреди обеда, и Арамис, беседовавший в этот миг с падре Родриго и доньей Марией в ее каюте, маленькой, но теплой и напоенной ароматом лаванды, немедленно последовал за старшим собратом к умирающему, дабы успеть исповедовать его и даровать ему последнее причастие.

Покойник лежал на полу ничком, и даже тарелку, опрокинутую им со стола в тот миг, когда его застигла смерть, никто не удосужился убрать. Рядом с ним стоял капитан, выглядевший слегка смущенным. И донья Асунсьон, казавшаяся в этот момент столь несчастной и хрупкой, что Арамис не мог не вспомнить: melior est canis vivus leone mortuo - а ведь донья Асунсьон отнюдь не была собакой! И он - брат Рене - подошел к ней, а не к трупу, и остался произнести слова утешения, когда падре Родриго ушел, едва выполнив свой долг перед покойным и не делая ни малейшей попытки скрыть свое отношение к его осиротевшей кузине.

Белокурая красавица-испанка не отвергла ни слов утешения, ни советов своего молодого пастыря, одарив его всем вниманием, о каком он мог только мечтать - в роли монаха, разумеется! - и если грешные мысли и посещали его осененную тонзурой голову с огорчительным постоянством, Арамис мужественно ничем их не выдавал - или, во всяком случае, старался. Сейчас, однако, в виду сияющего под тропическим солнцем города, он испытал столь глубокую скорбь по всему, что он любил и что оставил за полмира отсюда, и столь неодолимый ужас перед всем тем, что ему предстояло еще испытать стремясь назад, что тяжелый вздох сорвался с его губ и темноволосая голова поникла в нахлынувшем отчаянии - и если, поддавшись духовной слабости, он и осознавал присутствие рядом с ним обольстительной доньи Асунсьон, то в этот миг даже ее молодость и красота не смогли бы вдохнуть в него мужество.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Слабость простительна женщинам и детям, но мужчина, даже став монахом, не смеет быть слабым - и в том, разумеется, его слабость. Поворачиваясь к своей нечаянной духовной дочери, встречаясь с ней взглядом, Арамис, словно Антей, коснувшийся матери Геи, ощутил новый прилив сил, как будто донья Асунсьон, сделав ему это признание, забрала себе недостойные чувства, подарив взамен уверенность, которой ему прежде недоставало.

- Я понимаю вас, сеньора, - отозвался он - правдивее, чем предпочел бы, но его голос ничем того не выдал, - вы женщина, вы одна, перед вами неизвестность и ни одной живой души, чтобы снять этот груз с ваших плеч, - против воли Арамис покосился на плечи доньи Асунсьон, целомудренно прикрытые вязаной черной мантильей, лишь оттенявшей их белизну и восхитительную округлость, и тут же вернул все свое внимание ее приближающемуся порту. - Взгляните, однако, на нашего капитана. Мне кажется, он говорит сейчас либо о доне Хуане, либо о вас - он уже дважды дернул головой в нашу сторону, и его собеседники посмотрели сюда.

Разумеется, капитан мог также говорить и о жертвах кораблекрушения, но тогда он указал бы и на дона Хавьера, беседовавшего с юной сеньоритой дель Праго, и на Лавардена, также вышедшего на палубу и державшегося ровно посередине между ним и доном Хавьером.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Плоть человеческая слаба, как не раз имел возможность убедиться и мушкетер Арамис, и иезуит брат Рене - и соблазны, совращающие эту самую плоть с пути истинного, не глядят, носишь ты прославленный голубой плащ или грубую рясу, до тех пор, пока под ними таится… скажем, сердце, чересчур склонное к любви - и любви, прискорбно не ограниченной духом. Брат Рене не был святым и, что, быть может, хуже, стремился отнюдь не к святости, но только к благочестию, и оттого вопль «Vade retro, Satanas!» не сорвался с его губ, когда, встретившись глазами с сеньорой Домингес, он вновь ощутил порыв, который не мог назвать иначе как греховным. Не благочестие, увы, но благоразумие и осознание вящей своей ограниченности удержало его от того, чтобы немедленно предложить ей свои услуги - что мог он, нищий изгнанник, ей предложить?

- Испытание, - подтвердил он, столь остро чувствуя свою беспомощность, что в его голосе пробудились и зазвучали страстные нотки глубокой убежденности. - В коем Господь посылает вам не только тяготы, но и поддержку, и я, ничтожный, буду счастлив быть таковой. Простите мне мою прямоту, донья Асунсьон, но вам нужен… - Арамис отвел глаза, в черноте которых на миг полыхнул совсем иной огонь, - вам и вправду нужна мужская поддержка.

Безграничны, воистину беспредельны способы, коими Враг рода человеческого вовлекает в свои сети даже самых разумных и ловких! Так и Арамис, произнося совет, истинность коего была бы названа непреложной любым его наставником, осознавал одновременно, что для скромной девицы, каковой сеньора Домингес казалась, а донья Хосефа была, и для кузины покойного дона Хуана Пиреса этот совет прозвучит совершенно по-разному, и что последняя, может быть, поймет его совсем не так, как отцы церкви.

И возможно, именно это осознание заставило Арамиса продолжить свой совет как подобает монаху:

- И лучше всего вам ее окажет законный супруг.

Практичнейший совет от того, кто не раз имел случай убедиться, и сколь многое становится возможным для женщины после свершенного в церкви таинства, и как слепы, снисходительны или смертны бывают мужья.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

В этот миг Арамис мог бы с чистой совестью воскликнуть вместе с библейским сотником: «Domine, non sum dignus!», если бы не чувствовал так остро, сколь он далек от святости - и сколь далека от нее его очаровательная собеседница. Или, попросту говоря, он не испытывал ни малейших сомнений в том, что за глубоко постными речами, срывающимися с ее алых губ, скрываются крайне скоромные мысли, и разрывался между двумя равно неподобающими его сану помыслами: возмущением, что сам он не казался, похоже, красавице достойным внимания, и осознанием, что подвергни она его этому искушению, ему было бы одинаково позорно поддаться оному и уступить. Не с такими желаниями подобало монаху вступать на путь покаяния, по которому только он и мог надеяться вернуться на родину!

- Всякий святой был грешником, прежде чем узрел свет, - отозвался Арамис со всей помпезностью, какую только мог вложить в свой ответ, - и оттого известно и мне тоже, как все подталкивает женщину к греху, когда от оного не оберегает ее мужчина.

К непреложной этой истине молодой человек мог бы присовокупить и другую - что мужчины особенно успешно выступают как в роли подталкивающих, так и в роли опрокидывающих, но к чему? «Всё» ведь уже значит «всё»!

- Позвольте мне говорить откровенно, сеньора.

За таким вступлением обычно следует попытка навести тень на плетень, более или менее успешная, но, к чести Арамиса, все отклонения от истины, которые он планировал, он собирался свести к форме, но не к содержанию.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Чеканный профиль белокурой красавицы был столь обворожителен, что Арамис едва не позабыл, что он собирался сказать. Отведенный взгляд одной позволил другому дольше задержать глаза на соблазнительной округлости груди, пусть и скромно прикрытой вязаной мантильей, на стройной шее, которая пробудила бы восторг Лопе де Вега, Гонгоры и Кеведо и смутила бы и самого Игнасио Лойолу, и наконец на печальном лике, который был бы счастлив написать сам Эль Греко - несомненно, склоненным над младенцем Иисусом, хотя Арамис увидел в этот миг прекрасную испанку в облике кающейся Марии-Магдалины.

Столь тронуло его это зрелище, что и на его лице отразилась печаль - впрочем, причиной ей было скорее посетившее его видение, нежели грусть самой дамы, тем паче что молодой человек и сам отлично знал, сколь выигрышнее выглядит грусть по сравнению с радостью - и если радоваться донье Асунсьон было не с чего, то и поводов для огорчения он ей пока тоже не давал… как будто.

- Вы необыкновенно красивы, сеньора, - проговорил он, с усилием отводя глаза от искушения и чувствуя себе при этом не меньше чем святым Антонием. - Есть ли у вас родственники в Гаване, кои могли бы устроить ваш брак?

Об ответе на этот вопрос он догадывался, разумеется, но сама его практичность должна была ознаменовать успех, которого он достиг в своей борьбе с грехом. Проникновенное выражение, возникшее на его лице, исчезло, впрочем, стоило с мачты донестись чаячьему крику - сколь бы груба ни была его ряса, допустить новое ее осквернение он категорически не хотел.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Арамис глянул в сторону дона Хавьера, который казался глубоко вовлеченным в разговор с доньей Хосефой и одним из поднявшихся на борт местных дворян, и отвел глаза. Испанец был здесь своим, капитаном военного судна, пусть даже и бывшим, и донья Асунсьон была, конечно, права - ему не следовало упускать из виду столь полезное знакомство. И однако при каждом взгляде на Фернандеса перед мысленным взором Арамиса вставало бледное, залитое потом и кровью из прокушенной нижней губы лицо мальчика, у которого он отнял ногу - сперва ногу, а затем и жизнь. И оттого Арамис, едва глянув, вновь отвел сейчас взгляд, который естественным образом упал на Лавардена.

Позаботится ли кто-либо о нем и о его друге? Арамис мог бы ответить, что фрай Ренато мог рассчитывать на гостеприимство любого монастыря, но Лаварден…

При всей черствости его души Арамис осознал вдруг, что было верным ответом на вопрос доньи Асунсьон. Единственным человеком в Гаване, которого хоть на минуту озаботили он и его друг, была она сама.

- Нет, - медленно сказал он, - мы с вами товарищи по несчастью, сеньора.

Сколь поразительное существо женщина! Хрупкое и слабое - и душой порой не менее чем телом - но одно ее слово может пробудить в мужчине и новые силы, о которых он не подозревал, и присутствие духа, казалось, уже оставившее его, и веру в будущее, и веру в Провидение. Белокурая донья Асунсьон нуждалась в плече, на которое она могла бы опереться, и все-таки протягивала руку помощи сама, и Арамис поддался порыву более благородному, чем подсказывал разум:

- Не будь мы французами, мы могли бы выдать себя за ваших родственников… и сделать ошибку. Наймите нас, сеньора. Его, и меня, и может, еще этого ювелира с учеником. Знатной даме нужен большой дом, с духовником, и управляющим, и телохранителем.

В знатную даму, конечно, поверят вряд ли, но ей не нужна была вера дворян - ей нужна была уверенность торговцев, что она сможет заплатить по счетам - а эту уверенность им могут дать только очевидные уже траты.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Делая свое предложение, Арамис осознавал, разумеется, что донья Асунсьон не сойдет с корабля нищенкой - оказавшись, благодаря сану вкупе с бедственным положением, одним из тех немногих, кто был допущен к капитанскому столу, он знал, с каким сомнением офицеры его католического величества относились к заявленному родству между покойным и его спутницей - но также, какие планы они начали уже строить на красавицу, внезапно оказавшуюся беззащитной. На борту галеона она была в безопасности, но на берегу ее поклонники готовились стать назойливыми. Впрочем, даже вздумай они проявить благородство, никто из них не мог дать ничего кроме своего имени - а донья Асунсьон, как Арамису подсказывал здравый смысл, желала большего. В чем, как ни странно это было для духовного лица, Арамис был с ней согласен: слишком много могла дать она сама, чтобы при неравноценном обмене не пожелать затем взять недостающее у другого. «Соображения, недостойные ни священнослужителя, ни дворянина!» - сказали бы многие. «Здравомыслие!» - возразил бы Арамис.

- Те, у кого ничего нет, - объяснил он своей очаровательной собеседнице, - как правило больше дорожат немногим, а у моих соотечественников имеется еще и то преимущество, что они не смогут ни о чем проболтаться, не зная языка.

Взгляд Арамиса снова остановился на Лавардене, который язык, конечно, знал, и в его душу закралось сомнение. Поступал ли он недостойно, вовлекая в свою сомнительную игру другого?

- Лаварден! - позвал он, поддаваясь порыву. - Прошу вас, на несколько слов!

Сказано это было по-испански, и, только умолкнув, Арамис осознал, что не стал прибегать к языку, незнакомому красавице, лишь потому, что стыдился того, что хотел сказать соотечественнику. А ведь в прошлом они сражались - и притом на одной стороне…

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Все существо Арамиса противилось откровенности - и тем паче откровенности с гвардейцем кардинала… пусть даже он сам и не был больше мушкетером. Да и был ли Лаварден еще гвардейцем? Что, в самом деле, было делать гвардейцу на корабле, плывшем в Новый свет? Нет, у г-на кардинала были какие-то интересы в Новой Франции и, может даже, политические, что-то такое Арамис слышал, но дело гвардейца - защищать своего покровителя, а защищать кардинала в Новом свете было, на скромный взгляд Арамиса, задачей непосильной по причине его там отсутствия.

- Лаварден, вы же больше не на службе? - спросил он, гадая, как подступиться к гвардейцу, который вызвал в нем сейчас целую бурю противоречивых желаний: бывшему мушкетеру хотелось замолчать, дворянину - сказать правду, а иезуиту - разом принести духовное утешение и засыпать хорошо скрытыми вопросами. - Донье Асунсьон нужен человек, на которого можно было бы положиться.

Тем самым Арамис достигал некоторого компромисса между своими чувствами и выигрывал несколько мгновений, чтобы в них разобраться.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс