Выйти из Лувра оказалось не так просто, как Рошфор ожидал, вернее, надеялся. Слухи во дворце разлетались быстро, и остановили его раз десять. Задать вопросы, пожать руку, выразить восхищение его проницательностью, или откровенно выраженной милостью королевы, пошутить насчет смущения м-ль де Сент-Уэр, передать какую-то сплетню о Мондиссье, попытаться задеть - но те слова, на которые у него был только один ответ, ни разу не были больше произнесены, и потому он уклончиво улыбался, отвечал на остроту остротой, и на любезность любезностью, на дерзость - тщательно завуалированной дерзостью, ведомый желанием как можно скорее оказаться снаружи.

По-настоящему задержал его герцог д'Юзес. Подошел уже в вестибюле у самого выхода, подхватил под руку. Разумеется, тот хотел бы узнать что-нибудь еще о том, на каком основании одного из его солдат обвинили бог знает в чем - солдата, которым Рошфор интересовался теперь не меньше. Уклониться от расспросов столь достойной личности не позволяли ни титул последнего, ни возраст, ни то уважение, на которое капитану гвардейцев ее величества давали право опыт и репутация - и тот, в отличие от других, имел право знать то, о чем расспрашивал. Однако, сам д'Юзес делиться сведениями о своем человеке не горел желанием, и, предсказуемо, узнал так же мало, как и поведал сам.
- Было бы печально уничтожить человека на основании слов ребенка. Очень печально.
Граф не мог согласиться больше, и, пожелав его светлости всяческих удач в дальнейшем расследовании - как вслух, так и мысленно, поскольку ничто, с его точки зрения, не соответствовало интересам его высокопреосвященства больше, нежели продолжение расследования силами других влиятельных особ, не имеющих отношения к нему, и не замеченных в симпатиях, продолжение, которое повлекло бы появление на свет новых версий, и пока не вскрывшихся обстоятельств - так вот, пожелав удач, и даже охотно пообещав при случае содействие, которым, он знал, тот вряд ли решит воспользоваться, все-таки получил возможность покинуть Лувр.

Как ни торопился он, все-таки отдал поводья коня Бийо, который ждал снаружи, и отправился в Пале-Кардиналь пешком. Проветрить голову, и немного привести мысли в порядок было необходимо, а эти пять минут после всех задержек ничего не решали. Наверняка королю уже доложили, или вот-вот доложат, и уж определенно не осталась в неведении королева-мать. Тем не менее, Рошфор сообщил Шарпантье, что на этот раз у него есть новости, которые монсеньор скорее всего хотел бы услышать как можно раньше.

- Что вы, монсеньор.
Граф подставил бокал, и с благодарностью кивнул Шарпантье. Ожидание в приемной далось бы ему проще, если бы не общество д'Эффиа, который пришел первым, но пройти должен был вторым, и, не исключено что в отместку, не затыкаясь вещал о высокой политике и финансах - о первом Рошфор лишний раз говорить не любил, во втором не смыслил катастрофически.

- Королева предложила вам мир, монсеньор, - произнес он без обиняков, - гласно, на глазах у всего Малого двора, и с порога. Я практически рта не успел раскрыть. Дословно: "мне на самом деле жаль, что существует эта вражда. Больше всего я хотела бы мира и дружбы", - на память Рошфор никогда не жаловался, а эти слова не смог бы забыть, даже если бы захотел, - И, если эти выражения могут показаться сколько-нибудь двусмысленными, то позже я имел возможность переговорить с Мондиссье наедине, и она расставила все точки над "и": "Если господин кардинал с ее величеством помирятся", это ее собственные слова. Уверен, что у ее величества королевы Марии уже знают. Что донесли королю - не возьмусь и предположить. Потому что предлог королева выбрала..., - он отхлебнул вина, и тряхнул головой, как бы убеждаясь, что случившееся не было видением. - Те записки, о которых мы знаем. Это были стихи. От поклонника. Она хотела, чтобы я разыскал этого поклонника. Искать долго не пришлось, это простой охранник, гвардеец ее полка. И еще одно: ее величество заранее знала, кого я должен назвать. Назвал в итоге не я, а один из ее пажей, но имя уже прозвучало, этого не вернуть. 

Ришелье выглядел предельно уставшим, и в приемной ждали важные люди, и до отъезда короля оставались лишь несколько дней - Рошфор понятия не имел, как много подробностей монсеньор желает услышать. Поэтому остановился, и взглянул вопросительно - продолжать ли?

Рошфор еле заметно улыбнулся. Вообще-то его выходка могла монсеньору и не понравиться, но он предпочел рискнуть, отчасти из серьезных соображений - чтобы оставить в руках последнего доказательства, которыми тот сможет распорядиться. А отчасти - из совершенно мальчишеского желания рассмешить, поделиться забавным. И сейчас вынул из рукава аккуратно сложенный лист. О том, что он способен на такие штуки, мало кто знал, но Моруа, бывший воришка и уличный картежник, лишь отточил ему те навыки, что были приобретены в ранней юности у знакомых актеров и проезжих фокусников, и вовсе не для того, чтобы использовать их в каких-нибудь мрачных целях. Так, для забавы. Вопреки некоторым слухам, Рошфор вовсе не скитался в детстве с цыганами - ну ладно, на несколько дней пару раз сбегал, еще из коллежа, разве это в счет? Просто был любопытен, не в меру общителен, любил якшаться со всяким сбродом, и живо перенимал любую науку, пригодную для авантюр и шуток. Как видим, слухи, хотя и ложные, возникли не совсем на пустом месте.

- Может быть, я и совершил ошибку, но я позволил себе... Не думаю, что ее величество перечитывает эти творения каждый вечер перед сном, чтобы сразу заметить исчезновение одного листа.

Он протянул бумагу со стихами его высокопреосвященству, и добавил уже совсем серьезно:

- Думаю, что мысль вызвать меня в Лувр принадлежала госпоже де Мондиссье. Она вертит ее величеством как кукловод. Так и переговариваются взглядами. Но сомневаюсь, чтобы мадам де Мондиссье предвидела, что королева начнет аудиенцию прямо с мирных деклараций. Однако, ее величество начала с того, с чего начала, затем заметила, что не одобряет войну, на которой станут гибнуть французы - "сыны Франции", если быть совершенно точным - и в заключение повелела мне найти автора этих вирш. Потому что - это ее слова - уж мне-то поверят, когда я заверю вас, что за ними не стоит герцогиня де Шеврез. Она также сказала, что этим желает доказать свою верность мужу, и, как мне показалось, была искренне убеждена, что огласка, вкупе с моей репутацией вашего преданного слуги, могут как-то помочь ей в этом.

Отредактировано Рошфор (2018-11-21 20:56:40)

Рошфор улыбнулся в ответ:

- О, там даже встречаются античные аллюзии - и процитировал пассаж про Гомера с глазомером, уже знакомый читателю.

- Не уверен, - не вполне ровным голосом проговорил Ришелье, - что я столь же трепетно отношусь к рифме. Как вы думаете, Кавуа возьмет его к себе в гвардию? Вы же знаете, я стараюсь покровительствовать таланту.

Тут уж Рошфор не удержался и фыркнул.

- Автор слишком болтлив в стихах, чтобы служить в Пале-Кардиналь. Вот это всерьез смутило дам:
Ваш хладный взгляд вонзился в сердце мне,
Сразив меня, и к вашему подолу
Я пал, узрев единый раз вас при Луне,
Которая тотчас склонилась долу.

- Хотя бы не на «ты». Он подвержен приступам падучей? И д’Юзес взял его в охрану королевы? - монсеньор с трудом сдерживал смех.

Насмехаться над человеком, с которым намерен завтра скрестить шпаги, было не так уж красиво, но должен же он был, черт возьми, поставить монсеньора в известность обо всех подробностях происшествия? И кто же шевалье де Шастоку - и даже отчасти ее величеству - был виноват, что эти подробности в тем большей мере выглядели низкопробной комедией, чем серьезнее станешь о них рассказывать?

- Это провинциальный юноша, монсеньор, - произнес он, стараясь быть справедливым, - наивный, нищий, честный и благородный. Один из его друзей имел какое-то недоразумение с мадам де Мондиссье, о чем дамы королевы говорили весьма туманно, и королева его прогнала. Этот шевалье де Шасток просил ее величество за приятеля - без успеха, но выслушан был благосклонно, было даже устроено целое разбирательство, и, видимо, внимание королевы, ммм.... вонзилось ему в сердце. Это одна из глав романа - расставить их в должном порядке я еще не успел.

Все это, в сущности, говорило только в пользу бедняги-поэта, хотя об обидчике Луизы де Мондиссье Рошфор планировал в будущем разузнать больше. Но вот дальнейшее...

- Решив выразить ее величеству свое восхищение, этот поэт - о нет, вовсе не создал еще один сонет. Он дождался игры в мяч, и подбросил к ногам своей дамы  яблоко с надписью "прекраснейшей". Вы не поверите, но яблоко было собственноручно сшито из какой-то тряпки, и вышито. Из этого вышло еще одно недоразумение - с герцогом де Бельгардом, которое завершилось не дуэлью, а партией в мяч, которую наш герой с блеском выиграл. Кажется, после этого и начали появляться стихи. В одном из них он имеет смелость сравнивать себя с Парисом.

Отредактировано Рошфор (2018-11-22 02:13:32)

- Всего пару дней назад, - отозвался Рошфор. Он показал кардиналу приглашение, как только его получил, конечно. - Нет, монсеньор, эти письма хранила именно королева. В шкатулке для благовоний, - он невольно поморщился, вспомнив запах. - И по крайней мере одна из фрейлин точно знала, где именно они хранятся. Мадемуазель де Сент-Уэр.

- Для пары дней многовато, - согласился Ришелье. - И место… Можно подумать, что она… или они обе… или даже только госпожа де Мондиссье хотела, чтобы их нашли. Попытка отвлечь внимание от чего-то иного?

- Попытка отвлечь внимание... Я забыл сказать, монсеньор, - спохватился Рошфор. - я устроил дамам что-то вроде игры в шарады. Не устраивать же настоящий допрос на глазах у ее величества. И первое имя, которое всплыло, когда речь пошла о поклоннике королевы, было имя известного нам шевалье де Корнильона. Королева... по меньшей мере, ясно выказала неудовольствие этим. Я бы даже сказал, она его защищала. После этого память дам заметно освежилась, и имя истинного виновника быстро выплыло на свет.

В том, что именно Шасток является автором стихов, после разговора с последним у Рошфора не было никаких сомнений. И Корнильон, судя по всему, действительно был ни при чем. Но что-то у него с королевой было нечисто.

Отредактировано Рошфор (2018-11-22 19:37:20)

Кардинал улыбался каким-то мыслям, и вообще выглядел менее уставшим и озабоченным, чем в начале разговора, и одно это уже стоило всей затеи. Рошфор покачал головой:

- Письма находили разные люди, в разных местах. Так не поступают с тайнами. И, кроме того, я уверен в авторстве, потому что взглянул на автора. "Это только ради рифмы!" - вот что он мне сказал про эту Луну. С таким испугом - а он ведь вовсе не трус - что я ему не поверил.

Приводить дальнейшие аргументы ему очень не хотелось, потому что пересказать разговор с Шастоком было все равно, что признать, что намерен драться.

- Впрочем, стоит ли выставлять дураками других, когда с этой Луной я сам свалял дурака, - теперь Рошфор не скрывал юмора. - Королева позволила мне не только прочесть эти письма, но и прочесть их при всех, вслух, и я вообразил отчего-то, что ей виднее, есть там что-то, что может ей повредить, или нет. Только когда у Луизы де Мондиссье сделались вот такие глаза, - Рошфор мимикой и жестом у лица изобразил, как распахиваются от изумления огромные серебряные глазищи подруги королевы; портрет был похожим, хотя, возможно, даже чрезмерно лестным, - а у Буа-Траси вытянулось лицо, я сообразил, что сделал что-то не то. А сама она, кажется, так и не поняла.

Если поднимая на смех шевалье де Шастока, граф ощутил некоторые угрызения совести, то насмешничать в адрес королевы ему не мешали ни уважение к званию, ни ее красота и очевидное несчастье.

- На тот момент, когда я его нашел, у него не было времени подумать. Сейчас... Не знаю, я на его месте...

Рошфор едва не сказал то, что желал бы думать о себе теперешнем: "был бы в ярости", но осекся, вспомнив себя в те лета. Был бы раздавлен? Уничтожен? Искал бы смерти? Черт его знает. Был бы сейчас другим человеком - наверняка.

- Не знаю, право, - произнес он в конце концов, после слишком долгой паузы. - Кто поймет поэта?

- Другой поэт? - предположил Ришелье, который, судя по помрачневшему лицу, тоже вспоминал прошлое. - Вы его видели - он надеялся на взаимность? Мог на нее надеяться?

Поэтом здесь был вовсе не Рошфор - о том, что монсеньор в свободное время балуется стихами, домашние знали - но что-то в выражении лица Ришелье удержало графа от намерения пошутить на эту тему. "Тень, набежавшая на лицо" - звучит банально, но иногда верно отражает действительность. Он подумал зачем-то, не в первый раз, что расхожие образы слишком часто бывают верными, а расхожие рифмы - точными.

- Он не мог надеяться на взаимность, и, думаю, знал это, - поэт был, возможно, глупцом, но вряд ли безумцем.

- А о том, что она знает? - дожидаться ответа кардинал не стал: - От него может быть польза?

Этот вопрос заставил Рошфора задуматься.
- Смотря чего вы от него хотите, монсеньор, - ответил он осторожно. - Я постарался сделать так, чтобы ему захотелось поведать людям свою версию событий.
Заставить поэта замолчать ничего не стоило хоть сейчас, если это бы оказалось необходимо. А вот разговорить так, чтобы это не выглядело, словно ему вложили в уста собственную версию, уже завтра могло стать весьма сложно.

- В стихах? - усмехнулся Ришелье и побарабанил пальцами по столу. - Пусть так. Я полагаю, что действовать пока смысла нет, мы даже не знаем, зачем она все это затеяла. Или точнее, зачем это понадобилось госпоже де Мондиссье.

Он вопросительно глянул на Рошфора.

- Это она меня попросила. Я предложил ей придумать уловку, которую я смогу или не смогу внушить ему, смотря по тому, выгодно нам это, или нет. Так можно бы было узнать хоть что-то. Но у этой женщины, - Рошфор тоже усмехнулся, не без восхищения, - всегда есть при себе еще один сюрприз. Она сказала - пусть скажет правду. Я подумал, и рассудил, что это превосходная идея.

Ришелье ответил Рошфору скептическим взглядом, в котором, однако, читалось не только сомнение, но и явное тепло - в том, что касалось женщин, кардинал и его воспитанник чрезвычайно редко сходились во мнениях и привыкли к этому, что, впрочем, не мешало Ришелье выражать графу свое сочувствие всякий раз, как тот выказывал к какой-либо посторонней женщине чувства, сколько-нибудь схожие с приязнью.

- Если ею не двигало недоверие, - заметил он. - Она видела вас один раз - если она использует голову не только для того, чтобы носить прическу и серьги, она не могла сказать ничего иного. Но вы правы - если ему есть что сказать, лучше, если он скажет это немедленно. Быть может, - продолжил Ришелье так, словно одно проистекало из другого, - ее величество хранила эти послания из страха? Боясь показать их его величеству, но и опасаясь, что он ей не поверит, если она уничтожит их, что они были настолько невинны? Никто не ждет от женщины ума.

Сочувственный взгляд монсеньора не остался незамеченным. Тот всегда вел себя так, как будто считал любой интерес к женщине чем-то вроде болезни. Не слишком позорной, в отличие от "флорентийской заразы", но все же малоприятной и унизительной. Ответный взгляд был настолько насмешливым, насколько допускало глубочайшее почтение к патрону; коснись разговор любой другой темы, Рошфор бы себе и этого не позволил, тем более при секретаре.

- Я надеюсь увидеть мадам де Мондиссье через два-три дня, - заметил он самым невинным тоном. - Позволите передать ей это предположение от вашего имени, или хотя бы от своего?

Наедине Рошфор слегка смущенно улыбнулся. Рассказывать монсеньору о женщине, которая действительно нравилась, о женщине, с которой у него фактически уже было назначено свидание, было до странного приятно. Словно разрешение сбросить хоть часть маски. 

- Она очень умна, - начал граф с того, что должно было вызвать наибольшие сомнения Ришелье. - Совершенно обворожительна... когда хочет этого. Не всякий падет к ногам, кто-то станет другом, или союзником, но думаю, что каштаны из огня для нее таскают уже многие. Это обаяние тем более опасно, что все остальное время она выглядит сущей замухрышкой. Нескладная, неуклюжая - это если забыть о том, что перед вами дочь учителя танцев, способная не только станцевать балет, но и поставить его. Ее легко недооценить, это, видимо, главное оружие.

- О, - пробормотал Ришелье, и на лице его отразились разом явное сомнение и что-то, похожее на обиду - но второе это выражение мгновенно исчезло. - Она вам в самом деле очень нравится. У Кавуа в роте был такой гвардеец - дю Брон. Только на самом деле его зовут де Тран, и он знал ее в Савойе. А настоящий дю Брон, ныне покойный, был мушкетером у Тревиля - они поменялись именами. И никто бы ничего не узнал, если бы госпожа де Мондиссье не узнала обоих. Тот, кто остался в живых, де Тран, говорит, что они не сошлись во мнениях: он хотел признаться, другой хотел молчать. Может, она знает правду. И может даже, она ее вам расскажет - но имейте в виду, второй-то был убит.

Под этим взглядом Рошфор на миг словно смешался, но, может быть именно поэтому, ответ прозвучал очень ясно, и по-деловому, не так, как следовало бы, когда патрон выражает заботу о твоей безопасности.

- Очень нравится, но кроме того я думаю, что она наша естественная союзница. Судите сами, монсеньор. Ее величество от нее зависима. В обычных обстоятельствах ее сейчас осыпали бы милостями и подарками, но у королевы ничего нет. Для нее сейчас самым разумным было бы помирить королеву с его величеством, но вопрос только в том, как скоро она поймет, что в этом смысле ее величество совершенно безнадежна. Куда ей еще идти, чтобы реализовать свое преимущество?

Рошфору, хорошо знавшему женщин, это казалось совершенно очевидным. Он вполне отдавал должное и блистательной красоте королевы, и ее несомненному обаянию. И знал, что в Анну Австрийскую обычно влюблялись с первого взгляда, и не сомневался, что будут влюбляться впредь. Но эта женщина никогда, подумал он снова, не завоюет ни одно сердце по собственной воле - то сердце, которое не раскрылось ей само. Ее не научила этому подруга юности, сама в совершенстве владевшая искусством обольщения, и вряд ли второй удастся сделать больше. Король, это знали все, уже был настроен к ней сурово и недоверчиво, и, в чем бы ни была причина - о том ходили разные слухи - для того, чтобы растопить этот лед, требовалось нечто большее, чем красота и добрая воля.

Кардинал ответил не сразу, не то взвешивая «за» и «против» сказанного, не то не желая задеть несогласием.

- Вы считаете их рациональными, - указал он наконец, - понимая их чувством, а я… не понимаю и не считаю. Если целью этой Мондиссье было влияние, она его уже добилась, а если нет… то что?

Такая откровенность со стороны патрона Рошфору была внове, и он не сразу нашелся, что ответить. Граф, как и большинство тех, кто знал кардинала близко, привык думать, что тот только что не мысли читает; проницательность Ришелье и его умение привлекать людей едва ли не превосходили человеческие способности. Пока речь шла о мужчинах, да.  Но того, что заранее презираешь, понять нельзя. Рошфор едва так и не сказал,  но... Хоть монсеньор и оказывал честь называть его другом, он все равно оставался младшим. И подчиненным. 

- Не всех, монсеньор, - он редко позволял себе хоть тоном, хоть взглядом выразить, как глубока его привязанность к патрону, но сейчас они были наедине, и он был слишком благодарен за доверие, чтобы скрыть, насколько тронут. - Вот ее величество, например..., - Рошфор невольно улыбнулся. - Признаться, я в жизни своей не встречал женщины, которая так подтверждала бы ваши взгляды. Понять, что она думает, невозможно, но это, по-моему, оттого, что она не думает вовсе.

К Рошфору женщины поворачивались порой и другой стороной. Но не говорить же было об этом монсеньору.  Молча выслушать - что он еще мог? Он и представления не имел, что патрон был настолько серьезно ранен. Кем, когда? Вероятно, давно. Никакие утешительные слова здесь не были бы уместны, и, даже если бы его не остановила субординация, то остановила бы мысль, что собеседник - священник, связанный обетами, и политик, окруженный враждебными взглядами, и последнее, что он может себе позволить, это искать себе счастья в любви, в этом возрасте, в этом положении.

- И проиграли бы, - отозвался Рошфор только на последнюю фразу. - Не красавец, но и не дурен, обычная внешность. Ничего, что взывало бы к насмешкам.