Пока мэтр Барнье осматривал тело, кюре Андре молился о душе, а мадам де Вейро оплакивала судьбу лакея, Лаварден, с неизменной своей практичностью и скромностью, взял на себя заботы о насущном в доме, где готовились к похоронам. Это была трудная задача: плута и при жизни-то не любили в округе. Теперь же все знали, что Бантьен болел неизвестной болезнью и умер страшной смертью. Даже за деньги найти женщин, чтоб обмыли тело, оказалось непросто. Приходили и немногочисленные близкие покойного - правда, не помочь с похоронами, а пожалиться и попросить денег. Все они рвались наверх, к мадам, справедливо полагая найти в ней благородное сочувствие, и все, натолкнувшись на Лавардена, убрались не солоно хлебавши. Дешевого вида девица фальшиво плакала без слез и толкала в руки грязного младенца, якобы от Бантьена; младенец при этом был так похож на Ла Шеньера, что Лаварден не смог удержаться от вопроса - не одаривала ли молодая мать своей симпатией солдат из полка Эстиссак? Ответом ему были, наконец-то, настоящие слезы и упреки в нехристианской черствости. Стоило ей убраться, как появились два мутных типа с намеками, мол, Бантьен проигрался и задолжал им денег. Эти, впрочем, были посообразительнее, держались скромно и косились на шпагу шевалье. Убрались быстро. Приходили какие-то пьяницы и долго сидели у крыльца, отчего-то рассчитывая, что им то ли нальют, то ли попадут. Наконец, явился брат Бантьена, на вид честный и глуповатый человек, и долго стоял у тела, горестно согнувшись.
От него, единственного, была польза. Дело в том, что у покойного слуги так распухли ноги, что с него невозможно было снять сапоги, а когда сняли - уже не получилось одеть. Старший Бантьен, узнав об этом, куда-то сходил и принес затейливо подкованные ботфорты такого чудовищного размера, что в пору было поверить в существование сказочных великанов. В этих великанских ботфортах, с искаженным опухолью лицом, плут сделался похожим на карлика, у которого выросли только ноги. Предпохоронная суета, давно потерявшая величие, потеряла и последний трагизм, все больше походя на дурную комедию на сцене дешевого театра.

Только ночью, когда ушли последние помощники, и в доме остались только хозяйка и горничная, Лаварден смог опуститься в кресло и задуматься обо всем, что произошло за этот день. Было тихо и так пустынно, как бывает только в присутствии смерти, когда небо, кажется, опускается низко-низко и давит сверху, а житейское отдаляется и исчезает. Неуловимо, слабо пахло тленом. Бантьен окончательно утратил сходство с собой при жизни, и сейчас, глядя на него, Лаварден попытался вспомнить их с плутом былые приключения - и не смог. Золотой индейский амулет пропал - наверное, кто-то из жалких попрошаек все-таки украл его, но жалеть о такой несчастливой вещи в голову не приходило.
За спиной послышались шаги. Лаварден повернул голову, не поднимаясь с кресла, и скорее почувствовал, нежели увидел мадам де Вейро.
- Вам лучше? - спросил он. - Ваша горничная просила меня остаться до похорон, но если Вы против, я могу уйти.

Отредактировано Ги де Лаварден (2019-05-26 01:18:50)

Лаварден всмотрелся, снизу вверх, в лицо хозяйки, проследил за направлением ее взгляда и неловко усмехнулся, сам не зная, чему. Ему не жаль было Бантьена: когда он угрожал отправить плута на виселицу, это были не пустые слова. Он остался не потому, что считал себя обязанным отдать последние почести вору и подлецу... Лаварден поймал себя на том, что нервно сплетает пальцы рук, как всегда в душевном волнении, и сделал вид, что поправил манжеты.
- Будет правильно, если мы оба примем участие в похоронном бдении. Бантьен не всегда был хорошим слугой, но думается, он старался, по мере своих сил, быть хорошим человеком, - обыденно-ровный голос бретонца, к счастью, не выдал неискренность в его словах. - Меня Вам не за что благодарить. Мы с ним вместе многое пережили.
С громким шипением вспыхнула и задымила свеча. Длинный, тускло-красный язычок пламени вытянулся высоко вверх и заплясал, мелко дрожа. Лаварден повернул голову, задумчиво посмотрел на прихотливый танец пламени, перевел взгляд на госпожу де Вейро. Обрамленная светом двух свечей, она выглядела колдуньей, ворожеей, героиней мрачных книжных приключений.
Бретонец снова отвел глаза и тихо вздохнул.
- Он всегда боялся смерти, - проговорил он, - смерти и боли. Сколько раз такое было: мне приходилось драться, а Бантьен в это время прятался поблизости... Как меня это злило! А теперь, знаете, впервые задаюсь вопросом: отчего он не ушел? В Париже я неплохо платил ему - но потом?.. Мы ведь наперед знали, с чем можно встретиться в плавании, да и там, в Новом Свете... Меня никто не ждал во Франции, а у него, оказалось, в Париже была семья... Я бы дал ему рекомендацию. Он бы остался, нанялся к другому хозяину и жил бы не хуже, чем раньше, а вместо этого... Отчего он не ушел? Неужели действительно пытался... - Лаварден невесло усмехнулся и покусал губу, - быть мне верным?
Бретонец замолчал. Его слова поначалу были предназначены для мадам де Вейро, чтоб чем-то заполнить тишину и отвлечь ее от пугающих мыслей, чтоб показаться ей более мудрым и прекраснодушным человеком, чем он был на самом деле. И вдруг, неожиданно для самого себя, он осознал, что был и вправду несправедлив к слуге - требовал слишком многого, не видел того, что делалось в непосильном напряжении невеликих душевных сил. И если так, то становились понятны злость и глубокая обида Бантьена, которую богатое воображение слуги превратило в удивительную историю.
Сквозь острое, до боли, запоздалое сожаление Лаварден вдруг улыбнулся.
- А байки он действительно здорово сочинял, - сказал он. - Хорошо, что Вы все записали, сударыня.

Отредактировано Ги де Лаварден (2019-05-28 10:25:53)

Лаварден поднял взгляд наверх, прислушиваясь к вязкой ночной мгле, затем внимательно посмотрел на хозяйку дома. Госпожа де Вейро избегала смотреть на мертвое тело; избегала прямо говорить о пугающих вещах; и наконец, она трогательно (и отчего, когда хорошенькая женщина пугается из-за ерунды, это всегда так трогательно?) обняла себя за плечи... Лаварден сделал короткое, непроизвольное движение, будто она была совсем близко и он мог бы снова взять ее за руку. Но это было невозможно, и он, без видимой на то причины, переставил свечу на столе чуть-чуть вправо, чуть-чуть ближе ко второй, с видом такой сосредоточенности, будто это было очень важно.
- В трущобах нашего прекрасного города, где Бантьен частенько шлялся, у людей бывают странные болезни, - осторожно заметил бретонец. - И знаете, он всегда ел и пил всякую дрянь.
Вспомнился проклятый ацтекский амулет, но видя, что собеседнице и без того не по себе, Лаварден не стал о нем говорить. Из тех же соображений он не стал обсуждать и одержимость Бантьена: отрицать сей феномен нельзя было, не мог же ошибаться сам Аквинат, а ничего утешительного в голову не приходило.
- Что касается Вашей книги... - Лаварден немного смутился и опустил взгляд. - Вы прекрасно пишете. Я бы никогда не подумал, что...
Он сделал паузу, мучительно подбирая слова, чтоб сидящая рядом удивительная женщина ни в коем случае не подумала, что он хотел сказать то, что он действительно поначалу собирался сказать.
- ...Что можно услышать байки слуги и написать настоящую книгу. Это... Это необычно для... - Лаварден глубоко вздохнул и покачал головой. - Простите, мадам, я-то как раз плохо умею обращаться со словами... Это хорошо, что Вы пишете книги, это Божий Дар, наверное.

Отредактировано Ги де Лаварден (2019-05-30 15:25:30)

Лаварден хотел сказать, что никаких особенных приключений, на самом деле, не было - но промолчал. Мадам де Вейро была умной женщиной, и видела своими глазами, как отличается живой шевалье от придуманного ею героя. И все-таки, если у нее оставались хоть какие-то иллюзии, Лавардену хотелось их сберечь. Да и был ли у него другой повод снова прийти в этот дом? О том, что он станет тогда рассказывать, бретонец пока старался не думать. Был бы жив Бантьен, можно было бы велеть плуту пораскинуть мозгами.
А теперь?..
Лаварден взглянул на мертвое лицо слуги и горько вздохнул. Вот уж правда, не ценим, что имеем. Сколько достоинств Бантьена еще придется осознать его бывшему хозяину, теперь, когда пройдоху уже не вернуть?.. Погруженный в невеселые мысли, Лаварден не обратил внимания на скрип половиц - в большом доме всегда живут какие-нибудь звуки, независимо от прочих обитателей. Но он услышал страх в голосе госпожи де Вейро и, как мог, попытался ее отвлечь от пугающих мыслей:
- Святой отец был здесь и не сказал ничего положить в изголовье. Может, Вы напрасно волнуетесь, сударыня? Хотя, конечно, ладан и крест - такая вещь, что лишней не бывает...
Страшно досадуя на себя, Лаварден поморщился, отбил дробь пальцами по столешнице. Он привык говорить мало и по делу, и сейчас необходимость быть интересным приводила его в растерянность.
- Вообще, - протянул он, начиная чувствовать себя идиотом, - вообще, удивительное дело, чего только людям не кладут в гроб... У нас в Бресте, когда я был ребенком, жил капитан д'Онре с супругой. Поэты пишут про первую влюбленность - ну, я не читал, но мне пересказывали, - а капитан, представьте, и через тридцать лет брака обожал свою жену так, будто вчера ее встретил. Когда он заболел и стало ясно, что жить ему недолго, он завещал, чтоб его сердце достали из тела и сохранили в урне. Ну, а когда, дескать, Господь призовет к себе мадам д'Онре, то пусть эту урну положат ей в ноги и так похоронят. Так и сказал... - Лаварден на мгновение остановил зачарованный взгляд на лице хозяйки, затем смущенно отвел глаза и продолжил: - так и сказал, мол, сударыня, раз и навсегда я бросил свое сердце к Вашим ногам, в этом моя судьба и мое счастье, и я не желаю, чтоб когда-либо стало иначе... Ну, и надо ли говорить, что когда через семь лет мадам умерла, все так и сделали?
Лаварден вздохнул и попытался сделать возвышенное лицо - но вместо этого закусил губу и усмехнулся.
- Если позволите, сударыня, - продолжил он, пытаясь сдержать смех, - там было продолжение. Но право, я не знаю, можно ли рассказать... В смысле, Бантьену-то уже все равно, а вот Вам - право, не знаю... Но если только это поможет Вам не бояться загробных теней и суеверий... В общем, те семь лет, что мадам д'Онре жила вдовой, в нее были влюблены двое мужчин, оба тоже немолодые, но, гхм, настойчивые. Первый был священник, отец Стефан. Очень строгий, я Вам скажу - если где-то были танцы, то он туда приходил со смурной физиономией и следил, чтоб парни с девушками не стояли слишком близко, а держались только за мизинцы... И вот он совершенно потерял голову, хотя, конечно, и сам понимал, что ему нельзя. Говорят, приходил в отчаяние, порывался... - Лаварден деликатно понизил голос: - порывался совсем лишить себя мужского естества, чтоб избавиться от соблазна. Никто не знает, насколько ему это удалось, но вдову он в покое так и не оставил. Когда она умирала, то ей пришлось звать для причастия священника из деревни, потому на отца Стефана ей уже смотреть было тошно. А еще за ней ухаживал мой дядюшка, Жан-Ив де Лаварден, человек тихий и с женщинами крайне стеснительный. Как-то раз она выходила из кареты, а он подошел ей помочь. И то ли случайно, то ли вдове все это настолько надоело, что она неловко толкнула дверь кареты и ею выбила дяде передний зуб, - Лаварден не сдержался и зашелся в беззвучном смехе. - Простите, мадам... Так вот! Когда ее собирались уже хоронить, мой батюшка придумал шутку - мол, чтоб в полной мере уважить неувядающую красоту мадам д'Онре, надобно положить ей в ноги три урны: с сердцем капитана д'Онре, мужским достоинством отца Стефана и зубом шевалье де Лавардена. Батюшка постоянно повторял эту шутку и постоянно хохотал. А теперь представьте себе картину!.. Утро, похороны, ветром с моря нагнало туману. Молитву читает новый священник, и слышно тихое пыхтенье - это мой батюшка изо всех сил старается не смеяться и все равно хихикает в кулак. Все смотрят на него - и он начинает ржать в голос, до слез! И повторяет: "Три урны!.. Господа, три урны!.. Ах, Артемида!..".
Лаварден перестал смеяться и вытер слезы в уголках глаз.
- Скандал, конечно, был ужасный, - закончил он. - Может, его до сих пор вспоминают. Отец Стефан сошел с ума, его держали в монастыре, а он, говорят, бросался на людей. Дядя Жан-Ив, как всегда, утопил свое горе в вине, а мой батюшка... Ну, мой батюшка стал героем еще многих историй и никому не давал скучать.
Лаварден вздохнул и вновь стал серьезен, даже печален.
- Наверное, не надо было рассказывать?.. - поинтересовался он. - Простите, если так. Я большую часть жизни провел вдалеке от гостиных. Наверное, я уже забыл, как надо.

- В Бретани тоже много, во что верят. Но батюшка не верил, - пожал плечами Лаварден. - И ни один мстительный дух не явился покарать его за кощунство.
Лаварден улыбался - одними глазами, - наблюдая за хозяйкой дома. Сделал преувеличенно-сочувственное лицо, когда она заговорила о своем покойном супруге - и хмыкнул в кулак, когда описывала внешность родичей. Впрочем, сразу же прокашлялся и поднял взгляд на мадам, чтобы слушать дальше с прежней серьезностью.
- Что я могу рассказать о себе?.. - наконец, он невесело усмехнулся и снова переставил по столу подсвечники. - Ничего. Я военный. Всегда им был, с тех пор, как покинул родной дом. Боюсь, я даже при желании не смог бы бродить со слугой по джунглям и искать золото, как в Вашей книге. Мне бы пришлось следить, чтоб мои солдаты не слишком пьянствовали и не оскорбляли местных вождей и божков, а тем временем... Сударыня?.. Что произошло?
Лаварден видел смерть во множестве обликов, но сейчас, когда он подошел к мадам де Вейро и увидел приоткрытый глаз покойника - будто Бантьен захотел тихонько подсмотреть, над чем это господа так весело смеются, - даже Лавардену стало не по себе.
- Мадам, такое случается, - сказал он, не изменившись в лице. - Не бойтесь. Можете посидеть в кресле, не стойте близко, если Вам неприятно смотреть... И... вон там лежит молитвенник. Вас не затруднит почитать вслух?
Сам же Лаварден подошел к мертвецу. Бантьен смотрел куда-то наверх, в зрачке плясал отраженный огонек свечи, и казалось, что плут смеется. Лаварден протянул руку и закрыл ему глаз. Чуть вздрогнул от отвращения, когда липкий мертвенный холод вцепился в пальцы и пополз по руке вверх; закрытый глаз мертвеца открылся снова. Лаварден поискал взглядом две старинные монеты, которые клали на глаза Бантьену, пока тело еще не окоченело, и обнаружил их в гробу, в изголовье. Сверху лежал крест, его пришлось подвинуть, и тогда монетки, одна за другой, скользнули вниз, на самое дно гроба, под ледяное мертвое тело.
- Да едрить твою мать!.. - ругнулся Лаварден и тотчас добавил: - Простите, мадам.
В лицо дохнуло явственным запахом гниения, тяжелым и тошнотворно-сладковатым, когда шевалье чуть повернул и приподнял в гробу тело. Две монеты легли на глаза покойнику, надежно их закрыв. Лаварден уже сделал шаг назад, обратно к своему креслу, как вдруг из гроба послышался тихий, протяжный звук. Похожий на стон или на сдавленное хныканье, звук исходил, казалось, не изо рта мертвеца, а изнутри тела, и оттого был даже более страшен.
Лаварден обернулся. Звук повторился снова. Сердце пропустило удар, болезненно трепыхнулось в груди. Шевалье прежде доводилось не раз видеть, как смотрят мертвые солдаты, но стонущий труп он увидел впервые - и в первые, мучительные секунды так испугался, что не мог пошевелиться. Но потом на смену страху пришла злость. Это по-прежнему был слуга, его собственный слуга, и даже смерть не давала простолюдину права запугивать хозяина! Лицо Лавардена стало угрожающе-хищным, взгляд - сверкающим и безжалостным, когда шевалье, наклонившись к гробу, прошипел:
- А ну-ка, не балуй!
Живого Бантьена такой вид и голос хозяина могли бы напугать до полусмерти. И даже мертвое тело тут же затихло, как приличия того требуют от мертвецов. Лаварден еще несколько мгновений смотрел на Бантьена и только убедившись, что приказ выполнен, смог перевести дыхание. Внезапный приступ ярости отступил, горло снова стиснул липкий суеверный страх. И если испугался он, то каково-то сейчас было госпоже де Вейро?
Лаварден выпрямился и повернулся к ней.
- И так тоже бывает, мадам, - тихо сказал он. - Это Вы здорово придумали, с крестом.

Отредактировано Ги де Лаварден (2019-06-02 14:10:25)

Лаварден все еще хранил внешнее спокойствие, но в его взгляде, когда он посмотрел на госпожу де Вейро, можно было угадать растерянность. Покойник не спешил вставать из гроба, и значит, бежать за священником было рано. Как бы прокомментировали это остряки-сослуживцы? Лаварден представил и внутренне поежился. Нет, для него, как для гвардейца, дворянина и мужчины делом принципа было остаться - пусть даже это была бы самая мучительная ночь в его жизни. Но имел ли он право вынуждать остаться даму? И мог ли он куда-либо отпустить ее одну, ночью? Предложить ей идти к себе, наверх?.. Но она уже сказала, что боится оставаться в одиночестве, и видит Бог, ее легко было понять!
Теплое прикосновение ее руки внезапно успокоило и придало решимости - живые важнее, чем мертвые, а среди живых некоторые важнее всех остальных. Лаварден мягко сжал ее ладонь в своей и предложил:
- Пойдемте в кухню? Двери оставим открытыми.

Свеча, которая коптила в гостиной, засветила ровно и ярко, стоило перенести ее в кухню. Тут было уютнее и теплее, потому что еще не остыла печь. Не чувствовалось рядом присутствие смерти, не давил тенями страх. Некуда было сесть - табуреты перенесли в гостиную, чтоб поставить на них гроб с телом Бантьена, - но Лаварден подвинул для мадам деревянный сундук так, чтоб не видно было темного дверного проема и слабого отсвета из гостиной. Оттуда не слышалось не звука, и все-таки шевалье с неприятным чувством прислушивался к этой тишине, а порой и посматривал мельком - и тогда движущиеся тени от зыбкого свечного пламени рисовали в воображении пугающие картины.
- Давайте, я разожгу огонь в печи? - предложил он, наконец. - Хоть воду согреем. Или думаете, запах станет сильнее?

Отредактировано Ги де Лаварден (2019-06-06 11:03:53)

Не жесток?.. Лаварден ответил вежливой улыбкой - едва обозначенной в уголке рта. Как раз в этот момент он поправил печную заслонку, и собеседнице не видно было, как потемнел его взгляд. Не жесток... С Бантьеном бывал и жесток.
Впрочем, сосредоточиться на муках совести не получилось - новый вопрос хозяйки дома заставил Лавардена усмехнуться.
- Даже не знаю. На дядю, - он поправил в топке плохо лежащее полено и вытер сажу с рук. - Наверное.
Прозвучало это не очень уверенно, и Лаварден впервые задумался - а на кого, в самом деле, он похож? Дядя Жан-Ив никогда в своей жизни не уезжал дальше Кемпера. Верно, его бы испугала сама мысль - куда-то уехать, разорвать привычный круг забот и терпимых бедствий, и маленьких радостей. Вспомнилось, как мать сквозь зубы советовала деверю хоть куда-то наняться, поехать в Ренн или в Нанты, на что дядя Жан-Ив улыбался жалкой, извиняющейся улыбкой и отвечал: "Но сударыня, что я там буду делать?.." - и шел выпивать в свой любимый кабак.
"Ну, и что ты, в итоге, делал в Бресте?" - мысленно спросил Лаварден у давно покойного родича, вздохнул и отошел от огня.
- И как это повлияет на концовку? - с улыбкой поинтересовался он, садясь на пол у ног госпожи де Вейро. - Меня не съедят индейцы, зато я встречу прекрасную даму, сидящую в карете, и... и что?
Он откинулся назад, оперся спиной о сундук и взглянул снизу вверх на озаренное теплым светом лицо собеседницы. Если смотреть на нее так, то в ней виделось что-то неуловимо-чужеземное - благословенный морок сказки, ветер из несуществующих, но чудесных краев. Лаварден положил голову на крышку сундука, закрыл глаза и незаметно вдохнул запах ее духов, запах ткани ее платья. В груди слабой, блаженной болью отдалось волнение - которому здесь и сейчас совершенно не было места. Шевалье выпрямился и пересел чуть дальше, оперся локтем о крышку сундука. Порыв сквозняка немедленно бросил в лицо сладковатый запах тления и где-то наверху насмешливо заскрипела ставня.

Отредактировано Ги де Лаварден (2019-06-06 13:14:51)

Лаварден неловко усмехнулся и опустил голову. Потер пальцем переносицу, пытаясь собраться с мыслями. Темные, ночные глаза госпожи де Вейро завораживали, и за их мягким мерцанием настойчиво и властно - сильнее смерти, сильнее разума, - звало роковое, звала сама Вечность. Не Вечность Писания, где нищие духом ждали Суда, но Вечность до начала времени, где за пологом звездного небосвода, бесконечно и неслышно, через смерть и перерождение, женской рукой - рукой Богини! - ткалась нить человеческой судьбы.
Лаварден знал, что должен сказать - но не мог. Так просто - "Не нужно сейчас об этом, сударыня, мы провожаем в последний путь христианина", - и так невероятно трудно.
- Сударыня, я... - Лаварден закусил губу. - Я, верно, буду уже известен всем, как страшный человек. Одержимый языческим божеством. Моим именем будут пугать детей, - он засмеялся; стало легко дышать, легко говорить. - И каждую ночь Гавана будет замирать в страхе, ожидая, что я вернусь. Когда я открою дверь, кучер уже давно убежит, а охранник будет лежать в обмороке. Женщина в карете испугается, так ведь? И я скажу, - Лаварден наклонился ближе, изображая, как заглядывает в карету, и пристально, завороженно взглянул на мадам де Вейро, - я скажу: "Сударыня, добрая ночь!". И охранник, который уже начал приходить в себя, снова потеряет сознание. "Не бойтесь, сударыня, - скажу я, - не в моей власти причинить Вам вред. Но умоляю, скажите, где мой слуга? Он украл золото. Я должен остановить его, пока проклятие не погубило сотни людей. Это мой последний шанс заслужить прощение".

Отредактировано Ги де Лаварден (2019-06-07 09:31:11)

Лаварден усмехнулся и опустил глаза, мысленно спрашивая себя - а какие истории он не назвал бы глупостью? Он был не слишком-то начитан, но прежде не считал это недостатком. На что вирши сдались военному - не поэту, не придворному? Да и женщины, с которыми его прежде сводила судьба, не выставляли среди требований к мужчине образованность. Только рядом с мадам де Вейро вдруг стало неловко быть невеждой...
- Ну, Ваши друзья-литераторы наверняка другого мнения, - заметил, наконец, Лаварден с едва уловимой ноткой ревности в голосе. - О чем писать поэту и писателю, кроме как о любви?
Он со вздохом поднялся на ноги. Вода в котелке негромко булькала, и гвардеец, не обнаружив ложки, разделил слипшиеся яблочные дольки лезвием кинжала, которое затем вытер о рукав. Запах трав и фруктов изгнал из кухни запахи тления. Лаварден задержал взгляд на темноте за дверью: отсвет свечи на стене стал исчезающе-тусклым - в гостиной пора было менять свечу.
- За пистолет не сержусь. За книгу... - Лаварден помялся.
"Даже благодарен".
- Тоже не сержусь. За священника... - гвардеец мрачно посмотрел на собеседницу. - Зачем Вы его позвали? Впрочем, я не хочу знать, - он нахмурился и отвернулся, делая вид, что изучает убранство кухни. - Бантьену многие верили. У него, к слову, пора свечу менять. Подождите здесь, сударыня.

Отредактировано Ги де Лаварден (2019-06-08 11:15:30)