....Они вернулись в совершенно пустой дом за четверть часа до того, как солнце по-настоящему посеребрило седые от выпавшей росы камни парижских мостовых. Слуги еще не вернулись, и поэтому наверх парочка авантюристов поднималась в полной тишине, которую нарушал только скрип ступеней.
Смертельно уставшей Эжени хватило только на то, чтобы сбросить плащ и сапоги и вслепую добрести до кровати, на ходу отстегивая кинжал. Правда, сообразив, что Лаварден за ней почему-то не последовал, она вернулась, чтобы достать своего рыцаря из кресла. Южанка потянула его за руку молча и почти не открывая глаз, не слушая возражений и понимая только одно: если под головой сейчас не окажется подушки, она заснет на ковре.
Никто в эту ночь не разжигал ни каминов, ни печей, но Эжени уснула, крепко и почти целомудренно обнимая гостя (почти, потому что заброшенную на него ногу никто не счел бы жестом, подобающим даме, но пристыдить их не явился даже вурдалак). И было тепло.
Проснулась она только после полудня. К щеке и виску то и дело прикасалась чуть шершавая от пробивающейся щетины мужская щека, в спальне пахло оружием, лошадьми, вином, влажными плащами, и всей, казалось, прошедшей ночью, наполненной гарью факелов, криками грязной толпы и...
... поцелуями, вспомнила Эжени, с удовольствием вдыхая знакомый запах, принадлежащий только Лавардену и никому больше.
Все, что творилось в последние дни и ночи, было чистым безумием, но ей не хотелось отпускать этого мужчину из своей постели, своего дома и своей жизни. Даже если он исчезнет через несколько дней, это ведь еще не сейчас, а сейчас сердце сбивается с шага даже от случайного прикосновения, так пусть...
Дверь тихонько скрипнула. Южанка осторожно, чтобы не разбудить, выбралась из объятий шевалье и бесшумно спустила ноги на пол. Холод укусил за ступни даже сквозь чулки.

- Тсс! - она приложила палец к губам и строго глянула на горничную. Жози не собиралась кричать, она пока только держалась за голову с самым осуждающим и даже шокированным видом, но почтенной мадам де Вейро было все равно.

- Принеси мне рубашку, - велела она шепотом. - Поесть. И пусть готовят ванну. Здесь. Тихо. Разбудят гостя, застрелю, так и передай.

- Мадам!.. Мадам, Господи... На кого вы похожи...

Эжени закатила глаза. У нее болело все тело и заодно голова, хотелось сесть в теплую воду и больше ничего. А, нет, еще душистого масла. И свежих трав. И поесть. И...

- Жози, я прошу тебя. И не медли, иначе завтра я буду просить не тебя, - прошептала или, вернее, взмолилась измученная женщина. - Живее. Я сейчас умру.

- Господь милосердный, - Жози убежала вниз, а Эжени, обернувшись на кровать, аккуратно задернула полог. И пошла искать кувшин, чтобы хотя бы умыться. Представать пред Лаварденом при свете дня в саже и бог знает, чем еще, совершенно не хотелось.

...Чистая вода и приятные запахи всегда были ее слабостью. Когда ванну из-за ширмы переставили поближе к растопленному камину, выстелили полотном и наполнили водой, Эжени ощутила себя в шаге от рая и бросила одежду прямо на полу, предоставив горничной наводить порядок и тихо удивляясь тому, что Лаварден не проснулся от шума. Как ни старались слуги вести себя тихо, настоящей тишины не бывает там, где ведра и вода.
Полупрозрачная накидка осталась свисать с кресла, горничная ушла, прихватив всю грязную одежду и заодно просьбу не являться без вызова. Но позаботиться об ужине. И все равно не являться без вызова, даже когда будет готово.
Эжени, пользуясь мгновениями покоя, с нескрываемым удовольствием влезла в бадью, устроилась поудобнее и закрыла глаза, блаженно избавляясь от остатков ночной усталости и тихо улыбаясь при мысли, что Лаварден когда-нибудь проснется. Наверное, скоро. Наверное, и вода еще не успеет остыть.
Озорство, шалость, извечное женское коварство и желание снова увидеть его смущение, которое так ему шло, не позволяли южанке снова заснуть в тепле и проспать все веселье. Кроме того, у нее было душистое мыло, которое легко становилось пеной.
И когда полог кровати наконец шевельнулся, она протянула руку с горстью пенного кружева и беззаботно спросила:

- Хотите кусочек облака?

- Как русалка? - Эжени, улыбаясь лукаво и нежно, смотрела на своего рыцаря. Она тоже любовалась. Его силуэт в полумраке живо напомнил ей минувшую ночь и его появление среди толпы, и от этого даже в теплой воде по коже пробегали мурашки.
А его взгляд!..
"Вы не знаете, с чем играете..."

- Не пишите стихов, - на миг погрустнела она. - Не надо. В них мало правды, это игра, пустяк...

Что-то было в ее голосе, дрогнула задетая струна.
Она не должна была доверять никому, совсем никому. Но что делать, если шевалье де Лаварден не уходил из ее мыслей, даже когда они расставались. Она думала о том, какой у него голос, и вспоминала, закрыв глаза, невинные прикосновения руки к руке. И посмеивалась над собой, думая, как мало закалил ее Париж.
Этого было нельзя, он недавно вернулся во Францию, он будет искать свое место под солнцем, и найдет его у кардинала или короля, или в блестящих гостиных маркиз и герцогинь, и что хуже, вновь остаться с разбитым сердцем или понять однажды, что ее опрометчивый ночной рассказ обернулся против нее?
Но Лаварден до сих пор вел себя очень... достойно. Он был большим рыцарем, чем многие из тех, кого она знала, и кто кичился титулами, но это... Разве помогло бы это ей, если бы его всемогущий патрон однажды решил, что она - лишняя в Париже? Пока она оставалась в тени, ей вряд ли что-то грозило, но если она хотела добиться большего... Впрочем, ее слова и так уже могли быть услышаны - Его Королевским Высочеством, который, кажется, кардинала очень не любил, но наследник престола, как ни странно было это осознавать, был не тем человеком, который мог ей помочь. А другие...
Не хотелось об этом думать, не сейчас, когда шевалье стоял перед ней, теплый после сна, с полосой копоти на щеке, делавшей его похожим на настоящего дикаря Нового Света, или нет, на настоящего охотника за вурдалаками.
Господи, они же и были настоящими, оба.
Эжени улыбнулась вновь, вспомнив, что русалки делают с опрометчивыми путниками. А Лаварден, к тому же, оставался в одежде.

- Если бы я не знала, что вы отчаянно храбры, я убедилась бы прошлой ночью, - мягко сказала она и доверчиво протянула к нему руки, еще не зная, позволит ли достать себя из воды или, напротив, попробует утащить в воду своего рыцаря, и склоняясь, конечно, ко второму. Ей было ужасно интересно, будет ли он, всегда такой серьезный, смеяться вместе с ней и брызгаться, или все-таки возмутится от неожиданного купания, и тогда можно будет нежно просить прощения, и так, чтобы он непременно простил.

- И я подумала, а что если... Если с нами что-то случится, а я не успею вам сказать, как... 

Что-то было в его взгляде, от чего щекам становилось горячо, а голос будто сам собой уходил в глубокий бархат.

-  ...как вы отважны и как я хочу вас видеть здесь, часто, моим гостем, моим другом, и... - она снова улыбнулась. - Идите сюда.

Эжени смотрела, как он раздевается, не отводя глаз. Непривычный для Парижа загар придавал ему вид ожившей статуи, бронзовой в отблесках пламени, и южанка невольно вспомнила, как шутила с подругами о привлекательности и бесстыдстве иных скульптур, и о том, каким был бы Пигмалион, если бы его создавала женщина, а не наоборот.

- Если бы я вас рисовала, - сказала она негромко, всем телом ощущая жар, едва ли идущий от камина. Скорее уж от кончиков пальцев, на которых оставалось тепло его поцелуев. – Я бы прятала эти рисунки. От подруг.

Это была шутка, а может быть, и нет – в тихом голосе южанки звучала нежность, но звучал он чуть глубже и ниже, чем обычно, как если бы она волновалась.
Бронза, золото и белые росчерки шрамов.
Эжени встала из воды, не выходя на холодный пол, чтобы дотянуться кончиками пальцев до плеча Лавардена – до боевой отметины.

- Не спрашивать, откуда? – она чуть улыбнулась, склонив голову набок и пытливо глядя на своего рыцаря. – Это, конечно, большой секрет?

Капли воды стекали с ее волос, рисуя блестящие дорожки на теле.
Лаварден накрыл ладонью ее руку.

- Встретили капера, - хрипло прошептал он, завороженно следя взглядом за тепло сверкающими водяными струйками, бегущими вниз с точеных плечей южанки. - Наверное, оттуда. Не вспомню, мадам. Не сейчас...

- Не вспомните, - согласилась она шепотом. И если в ее воображении даже сейчас на какой-то миг появились хищные образы кораблей под белыми парусами, кто мог ее винить?
Вторая рука была свободна, и Эжени нашла кончиками пальцев другой шрам, легко прикасаясь к золотистой бронзе, под которой скрывалась мягкая текучая сталь мужских мышц.
Первая настоящая ночь, первое настоящее знакомство друг с другом, а сердце билось так часто, будто это и вправду был первый, самый первый раз.
Эжени, не отводя взгляда от лица Лавардена, осторожно выбралась из своей ванны. И пол оказался не слишком холодным, а может, дело было в том, что теперь они стояли вплотную, почти, и между ними едва ли прошла бы чужая ладонь.
Нежность? Она боялась этой нежности, которую он будил в ней, и впервые она испытывала такие сложные чувства. Тепло, которому она боялась дать имя, желание, страсть и смятение, которого южанка не хотела показывать и не могла скрыть. Не желая терять голову, она теряла ее под взглядом черных глаз, от которого невольно учащалось дыхание. Он так смотрел...

- Пойдем, - шепнула она, за руку увлекая Лавардена поближе к камину, чтобы идущее от огня тепло согревало обоих. – А это – тоже капер?

В ее голосе промелькнула тень озорства, потому что она знала, что Лаварден не ответит. Ещё один белый росчерк на загорелой коже, и Эжени осторожно прикоснулась к нему губами, чувствуя, как мягко кружится голова.
Лаварден вдохнул, тяжело, как будто ему было трудно дышать, и на мгновение закрыл глаза. И, когда он привлек Эжени к себе и крепко прижал к груди, его руки еле заметно дрожали.
На таком расстоянии, в кольце объятий, у них не было друг от друга ни одного секрета, и от того, с какой бережной, почти трепетной осторожностью прикасался к ней высокий и сильный мужчина, несмотря на силу его страсти и жар, который она ощущала, казалось, всем телом (а теперь уже и не казалось, его объятия обжигали до сладкой дрожи), от всего этого Эжени казалась себе более обнаженной чем была. Он вызывал доверие, властно, будто вовсе не добиваясь этого, но от лёгкости, с которой он это делал, становилось не по себе. Он прикасался к телу, а отзывалось сердце, и это было ново, незнакомо и непривычно, но безумно горячо.
Только металл пряжки ремня холодил обнаженный живот, и Эжени опустила на нее руку, чуть отстранившись и скользнув подушечками пальцев по груди своего рыцаря.

- Можно? – иначе как шепотом уже не получалось, не хватало голоса, дыхания, воздуха.

Эжени слушала бархатный мужской голос, наслаждаясь и его звучанием, и прикосновениями губ, обжигающе-мягкими, неторопливыми, тихо сводящими с ума. Это было хорошо, так хорошо, что невольная улыбка (откуда бы сам Лаварден мог узнать об этом?), едва скользнув по губам, исчезла. И если его слова заставили южанку вздрогнуть, то не потому же, что она на целый миг вспомнила другого мужчину, который писал буквы на ее коже. Но они были разными, эти двое, такими разными, что избавиться от призрака было легко, и сердце сбивалось с шага, отвечая поцелуям, а не памяти. И не хотелось думать о других. Хотелось узнавать, наощупь, с закрытыми глазами, скользя ладонями по его плечам, находя шрамы и тут же про них забывая, привлекая его к себе, ещё ближе, совсем близко, так, чтобы нежный шепот о любви, слетающий с пересохших губ, прервался вдруг глубоким вздохом, и не осталось мира вокруг, кроме кольца объятий.

...И только потом, в ночной тишине, очнувшись на плече своего рыцаря, она устроилась поудобнее, чтобы можно было смотреть на него и мягко скользить по его лицу кончиками пальцев.
Было немного боязно думать о том, чем все это может закончиться, и о том, как скоро это может закончиться. Но сейчас Эжени хотелось только, чтобы он остался до утра. И пришел завтра. И послезавтра. И потом.
Однажды он узнает, как не любит она его всемогущего патрона, потому что как мог Ришелье не знать, что делается у него под носом, со всеми его шпионами и его невероятным умом, а если знал, значит... Прощал? Допускал это? В обмен на верность нужного человека, на... На что?
Это тоже было не то, о чем хотелось думать. Хотелось забыть и забыться снова, хотелось опять шептать нежные глупости. Или просто смотреть на Лавардена и слушать его дыхание.