– Кто же знал? – эхом подтвердил Теодор. В королевскую свиту ее мужа позвали – это когда было? До отъезда монсеньора, точно: в Дижоне он в ней уже был… И значит, тогда, в Дижоне… – В Дижоне… та история с письмом. Вы действовали по его поручению?

- Нет...- смутилась мадам де Бутвиль. - Это... это я сама...

– Я тоже, – бретер вернулся все же к столу, снова сел напротив. Кавуа… знал? Да почти наверняка, к кому бы еще она могла пойти? – Я… я тоже выполнял пару раз его поручения. Поэтому и должен был забрать это письмо. Мне даже в голову не пришло… Из меня получается неплохой курьер. В отсутствие лучших.

Он не знал, поверит она или нет. Но не смел бросить тень на монсеньора.

– Как ее зовут, эту подругу?

Если мадемуазель де Гурне назвала имя, он не запомнил. И эта ее подруга была, спорить можно, не только подругой. Но не мог же он разорваться надвое? Либо в Тур, либо в Париж, а отправить мадам де Бутвиль одну, даже без этого осла, или оставить здесь… Криссе? Нет, это было безумие.

Глаза Эмили широко распахнулись.
- Госпожа де Пьерфит... Вы могли бы сказать, а не... убегать...

– Что сказать? «Мадам, я забираю эти бумаги для господина кардинала»? И что бы вы сделали? Сказали: «Ах, да, конечно, забирайте»?

Мадам де Бутвиль фыркнула.
- Нет, конечно.

Теодор промолчал. Думая, что делать дальше. Если бы это был кто-то иной, кому она служила… да и служила ли? Мелочь, «это было интересно» – но если бы это был не монсеньор!

Узнать, почему подруга мадемуазель де Гурне ей не пишет. В этом же ничего не было – ни опасного, ни бесчестного. Не стал бы монсеньор… нет, Кавуа – не стал бы поручать ей что-то недостойное. Хотя миледи же поручал – и она могла лгать, он сам бы солгал.

– И чего вы ждете в награду?

Эмили ответила очень серьезно.
- Место для Бадремона. Надо заплатить его долг и экипировка еще. Я обещала. Конечно, он говорит, что ему ничего не нужно, но ведь это из-за меня он все потерял. Хотя я его гнала. И я думала, что в Париже... Но не вышло. А мне найдут монастырь...

– О, – не сдержался бретер, – Кавуа знает один замечательный монастырь. У него там… погреб.

Все-таки капитан просил его не выдавать. И даже после того, что он устроил, это было… не ее дело. И благоразумия, продиктовавшего ему эту поправку, хватило и на то, чтобы не напомнить ей, что Бадремона, благодаря ей, могли убить – тоже неплохое решение. И не предложить ей избавить ее от этой проблемы так, как он умел.

– А шевалье де Бадремону не помешало бы узнать, на что вы пошли ради него, – продолжил он вместо этого. – Вы, похоже, даже не представляете себе, сколь унизительно для любого мужчины подобное самопожертвование. Может, ваш муж потому и не спешит вас найти, что он узнал, чему обязан своим местом?

– Мадам!

Пальцы Теодора сжались в кулак. И слова, которыми он мысленно обозвал мужа мадам де Бутвиль, вряд ли пришлись бы ей по сердцу. Но вместе с тем… теперь он знал точно, что был прав, забирая те бумаги в Дижоне – если бы они попали в руки графа…

– Мадам, – чуть мягче сказал он, – вы не можете спасти вашего мужа от всех бед. Должно быть наоборот. И я не думаю, говоря откровенно, что если он впутался в заговор, то новости о мадам де Пьерфит… Но мы попробуем что-то узнать… При одном условии.

Он пожалел о своих словах, еще не успев договорить до конца. Какое условие он мог ей поставить? «Если вы не будете делать глупостей?» «Если вы будете вести себя… как?»

Теодор чуть было не сказал, что даже не сомневался. Но вовремя прикусил язык. И допил почти остывшее вино – горчившее уже, как будто впитав его мысли.

– Идите спать, – предложил он. – Закончим этот разговор завтра. Хотя…

Взгляд его сделался испытующим. Конечно, что в голове, что в сердце у нее по-прежнему был только муж. И любовных подвигов от Бадремона сегодня можно было не ожидать. И репутация ее не стоила ни гроша. И…

– Можете лечь у меня. Ваш щенок, может быть, будет скулить.

- А вы - с ним? - удивилась Эмили.

– Мое самопожертвование не простирается так далеко, мадам.

Он хотел добавить, что и спать на полу или в кресле тоже не собирается. Или что после четырехдневной погони с остановками у каждого придорожного трактира спать хочет больше, чем покушаться на ее добродетель. Но не сказал в итоге ни того ни другого. Как и последнего, о чем вспомнил – она дружила с Эжени. Если они говорили о нем… если заговорят снова… если…

Он снова напомнил себе, что все кончено. И что это к лучшему.

Спорить о Бадремоне Теодор не собирался. И настаивать тоже. Как и уступать. И тему охотно переменил:

– А кем я, по-вашему, буду, мадам? На вашего брата я не похож, кузена или друга сочтут любовником. Что вы вообще планировали?

Представлять своего спутника мадам де Пьерфит нужды у нее, может быть, и не было. Но если это не вопрос того, чтобы заехать к даме в гости и спросить… Это должно было быть много сложнее, у монсеньора не могло не быть своих агентов в Туре.

- Вас мы вообще не планировали, - поморщилась мадам де Бутвиль. - А Жюль-Сезар — мой кузен. Я даже уже стала думать, что так оно и есть... И почему вдруг сочтут любовником? Порядочной даме нельзя ездить в компании кузена? А если бы я ехала с кучером или лакеем? Кстати, вы можете быть просто телохранителем. Это тоже неприлично? Только вы же непременно захотите распоряжаться. Ну... если не хотите быть мне братом... - она хмыкнула, - можете быть дядюшкой...

Теодор помедлил. Справляясь с первым порывом – объяснить ей еще раз, что не позволит ей творить что взбредет в голову. Отчего-то, как только она открывала рот, он тут же забывал, что она дама и притом прехорошенькая. Но Кавуа дал ей это поручение – только ли для того, чтобы занять ее чем-то безопасным?

– Те господа, с которыми вы познакомились в этом трактире, – сказал он, снова наполняя кружку, – пришли к выводу, что я ваш любовник. То ли я одергиваю вас слишком нелюбезно, то ли вы смотрите на меня слишком нежно. А может, в этих обстоятельствах вас было трудно принять за порядочную даму. Но черт с ним, я буду кузеном. Что именно вам поручили сделать? И в подробностях, потому что «узнать, почему мадам де Пьерфит не пишет своей подруге»… В Туре мадам де Шеврез жила, у господина кардинала здесь штук шесть шпионов.

Правда, сообразил он тут же, они не были шпионами самого капитана. В отличие от мадам де Бутвиль, похоже.

– Я только начал читать эту ерунду, – Теодор с отвращением покосился на книгу. – И вряд ли закончу. Так что при чем тут Дидона, я вам сказать не могу. Разве что предположить: как подтверждение того, что и от женщин бывает толк. Но это мы и так знаем. От них бывают дети. И счастье.

Судя по выражению его лица, сам он в это последнее не особо верил.

Эмили удивленно на него глянула.
- Конечно... Дидона любила, а ее бросили. Но книга не про любовь вовсе. Про то, что женщины равны мужчинам и умом, и честью.

– Умом мадемуазель де Гурне более чем равна, – подтвердил Теодор. Но тут же испортил произведенное впечатление, добавив: – Но она – то самое исключение, которое подтверждает правило. Она, мадам де Рамбулье, мадемуазель Поле… А честь… Может, вы.

Не похоже было, чтобы он льстил. Скорее – что искал в своей памяти еще какое-нибудь подтверждение. И нашел:

– И еще одна дама, пожалуй.

Теодор вспомнил внезапно и очень остро разговор с монсеньором в его ставке, под Ларошелью. Как трещали дрова в камине и кошка, выскользнув из-под руки кардинала, неторопливо подошла к огню. Монсеньор был очень недоволен – но в тот миг улыбнулся.

«Если бы у меня был котенок…»

– Доброй ночи, мадам.

Он проводил молодую женщину взглядом. Снова посмотрел на книгу. Монсеньор был мудр – в сто раз мудрее него. И хотя сравнение Теодор выдумал сам, теперь оно отказывалось уходить в небытие. У монсеньора был котенок – только и всего. И монсеньор ведь тоже не стал бы ломать котенку лапки. Но может, позволил бы ему сунуться в огонь.

Если бы это был только котенок монсеньора…

Он догнал мадам де Бутвиль на последней ступеньке.

– Ложитесь у меня, – предложил он, указывая на нужную дверь. – Я все равно не смогу заснуть сегодня. Только позвольте, я заберу свои вещи.

Эмили подняла на бретёра усталые глаза и ответила почти мягко.
- Вы не волнуйтесь, мы кладём между нами обнаженную шпагу...

Первое слово, сорвавшееся с уст Теодора при этом известии, было непечатным. И, пусть он поспешил за него извиниться, растерянность он скрыть не сумел. И, осознав это, все же спросил:

– Мадам, право… А для вас это что-то меняет?

Огонек, заискрившийся в его взгляде, был неожиданно теплым. И лукавым – но вместе с тем вопросительным. И в улыбке, тронувшей его губы, непристойности было, пожалуй, больше чем в слове, за которое он извинялся.

- Да, конечно... - так же растерялась мадам де Бутвиль.  - Это же правило...
Она читала об этом в рыцарских романах, и Жюль-Сезар был с этим правилом совершенно согласен, так что не делал никаких поползновений.

– Вы очаровательны, – совершенно искренне сказал Теодор. – То есть, если бы не шпага, вы бы не устояли? Но теперь я хотя бы понимаю, почему вы ее носите.

- Конечно, нет! - возмутилась Эмили. - То есть да! То есть не с чего мне было устаива... устоя...  То есть, никакого соблазна нет, а если бы и был — Жюль-Сезар порядочный человек, а я замужем. А шпага — ну, так надо. И я спать пошла.

– Вообще-то, – бретер протянул руку и мягко, указательным пальцем, приподнял ее подбородок, вынуждая взглянуть в глаза, – меч между Тристаном и Изольдой лежал случайно. Помните?

Голос его сделался бархатным:

        – Il ne m'aime pas, ne je lui,
        Fors par un herbé dont je bui
        Et il en but : ce fu pechiez !
        Por ce nos a li rois chaciez.

Одна из освещавших обеденный зал масляных ламп затрещала и погасла.

– Ce fu pechiez, – повторил он, – то было прегрешенье.