- Нет, нет, - Луис прикусил губу, подавляя вздох. - Просто давно не садился в седло. Надо привыкнуть.

На самом деле, шейх Абу-Нафи, его алжирский хозяин, держал породистых скакунов и иногда приглашал Луиса прокатиться.
Садясь на лошадь после долгой отвычки, он боялся, что разучился ездить верхом - и был приятно удивлен, увидев, что тело само все помнит. И лошади его слушались, признавая в нем опытного наездника. Но он стал быстро утомляться - и конные прогулки не приносили ему того удовольствия, что раньше.
А сегодня - сегодня было совсем худо. Караковый жеребец из дядиной конюшни оказался неплох, но каждый удар копыт о землю отдавался болью в теле. Скорей бы доехать...

Дядя сочувственно покивал, но Луис слышал, как их спутники позади удивленно переговаривались.
Ему не верили. Ему опять не верили! Кто-то пустил в городе совсем невероятный слух о какой-то рабыне-мавританке, будто бы принадлежавшей его матери. Эту рабыню, если она не была выдумкой охотников почесать языки, Луис никогда не видел. Да и не мог - она якобы получила вольную вскоре после его рождения и уехала домой, в Тунис. А главное, - тут сплетники заговорщицки понижали голос, - уехала-то она на сносях. Смекаешь?

Луис едва не заколол одного такого болтуна в мадридском кабаке, куда они зашли, потому что дону Мануэлю захотелось промочить горло.
Тот пьяница извинился перед ним, и вроде бы все кончилось миром, но вечер был испорчен. А его свита еще долго бросала на него любопытные взгляды исподтишка, словно пыталась отыскать в его облике мавританские черты.
А, может, все это было просто очередным признаком безумия? И он слышал и видел то, чего нет на самом деле?

Разговор с дядей не клеился, и Луис вновь погрузился в то странное дремотное состояние, в котором пребывал последние дни. Иногда он вздрагивал, словно проснувшись, оглядывался по сторонам, прикидывая, сколько миль им еще осталось - и снова уходил в себя.
Когда на фоне гор показались золотистые в лучах августовского солнца башни Эскуриала, поводья он держал уже только одной рукой, прижимая вторую к животу, а на лице у него застыла страдальческая гримаса.

- Нет… нет… – голос молодого человека стал совсем хриплым, и спешился он с видимым трудом. Один из лакеев поспешил к нему на помощь, когда, ступив на землю, он зашатался и едва сдержал стон, но дон Луис вдруг отстранился, словно брезгуя прикасаться к слуге, и ухватился за луку седла:

- Сейчас, сейчас пройдет… – он постоял, прижимаясь к теплому лошадиному боку и пережидая приступ внезапно нахлынувшей дурноты, и вздохнул: – Уже лучше… Но… сеньоры, мне надо… мне надо на некоторое время остаться одному.

Гримаса отвращения пробежала по лицу дона Педро, чтобы смениться вежливой улыбкой.

- Разумеется, дон Луис. Нам выделили комнаты… Или вы предпочли бы остаться одному здесь?

Дон Хосе-Антонио, заметно растерявшийся, вопросительно глянул на офицеров дона Педро, и те ответили ему откровенно недоумевающими взглядами.

- Нет, конечно же, нет... - дон Луис медленно обернулся, и стало видно, что щеки у него покрылись ярким румянцем: - Идемте.

От въездных ворот донесся дробный стук копыт, и в огромный двор ворвались, с громким смехом и возгласами, трое дворян на взмыленных жеребцах.

- Успели! - прокричал, поднимаясь в стременах, первый из них и рванул поводья, вынуждая коня подняться на дыбы в считанных шагах от спешившихся офицеров и насмерть перепуганных конюхов, один из которых, шарахаясь прочь, не сумел удержаться от взвизга.

Двое его товарищей также промчались через двор, но сдержали своих лошадей чуть раньше.

- Вы выиграли, сеньор, - весело воскликнул, спешиваясь, прибывший последним. Высокий и поджарый, фигурой он мог сойти на юнца, но бледное лицо его было столь отмечено печатью разгульной жизни, что ему запросто могло было быть и за сорок. - Но выиграл и я - ворота еще открыты.

- И проиграл только я, - заметил третий, соскакивая на землю. - Но мы на месте.

- И вам доброго вечера, дон Фернандо, - ледяным тоном проговорил дон Педро, щелчком пальцев стряхивая с расшитого серебром черного рукава невидимую соринку.

Фернандо... Дон Луис вздрогнул - то ли запоздало испугавшись, что молодой всадник не справится с лошадью, то ли услышав это имя. Он отпустил луку седла и шагнул к новоприбывшим. Лихого наездника - самого младшего из троих и самого скромно одетого - он прежде никогда не видел. Лицо того, что приехал последним, казалось ему смутно знакомым, но память сейчас никак не хотела подсказывать Луису его имя. А третий... Луис сорвал с головы шляпу и едва не окликнул кузена по-детски:

- Нанди... дон Фернандо! - голос у него прервался, и он прошептал одними губами: - Боже, благодарю Тебя...

Нандито - кузен, которого он привык называть братом, и неизменный товарищ его детских игр.

У Луиса никого не было, кроме бабушки, дяди и теток. У Нандито были отец и мать, сестры и даже единокровный брат - малявка Диего, вечно путавшийся у них под ногами.
Но бабка однажды в сердцах назвала Нандито сиротой при живых родителях. Тогда Луис не понял, что это значило. Но как-то так вышло, что кузен проводил у них больше времени, чем в родном доме. Ребенком Луис не задумывался о причинах этого и просто радовался, что Нандито приходит с ним играть. Хотя, бывая в гостях у герцога Альба, замечал, что дон Антонио почти не скрывает неприязни к супруге, а донья Менсия - часто бледна, и глаза у нее красные - как после бессонной ночи...

Нандито не усомнится в нем и не отвергнет его. В этом Луис почему-то был уверен.

Что же это? Нандито его не узнал? Или еще не слышал о его возвращении? Луис сам подумывал навестить кузена, однако последнее дни он чувствовал себя так скверно, что даже простая прогулка его изматывала, не говоря уже о визите в гости.

- Дон Фернандо, – он решил попытаться снова, – вы не обознались. Это я, Луис. Луис де Толедо – ваш кузен. Я вернулся.

Молодой тезка дона Педро де Толедо заметно смутился при упоминании своего имени, но возведенный на него поклеп мигом заставил его об этом забыть:

- Ничего подобного! - возмутился он. - Напротив, я…

Он осекся, едва зазвучал голос дона Луиса, и застыл, не закончив поклон, когда тот назвался. Живые глаза его так и впились в лицо молодого человека, а полу-шутливое негодование на его лице сменилось гримасой отвращения - впрочем, почти сразу уступившей место деланному безразличию. Граф, также пристально взглянувший на дона Луиса, тоже не остался равнодушным, однако, благодаря большему опыту, сумел не выразить свои чувства так явно - и сразу отвернулся, чтобы похлопать своего коня по крупу.

- Поводите его немного, - тихо велел он конюху. - И тех тоже.

Дон Фернандо, опустивший взгляд, едва дон Луис к нему обратился, отважился, наконец, поднять глаза.

- Добрый вечер, сеньор, - сдержанно проговорил он.

Во взгляде дона Хосе-Антонио полыхнуло негодование, но он промолчал, глянув на товарищей, которые, пододвинувшись друг к другу, наблюдали за этой сценой с нескрываемым любопытством.

Луис порывисто вздохнул и сделал странный жест, словно ища опору:

- Мы не виделись десять лет, дон Фернандо, – и вы не нашли для меня иных слов, кроме: «добрый вечер, сеньор»? Хотя бы в память о нашей дружбе?..

Лицо дона Фернандо задергалось, и он отпрянул на шаг, едва не натолкнувшись на графа, который, с ловкостью многоопытного придворного, отступил в сторону с таким видом, словно это произошло совершенно случайно.

- Не вам, сеньор, забывшему все и утратившему всякое понятие о чести, меня в чем-либо упрекать, - отрезал он неожиданно визгливым голосом. - Мы дружили детьми - то, во что вы выросли, не может вызывать ничего кроме омерзения. И… и… и если бы я сам не был ребенком, я бы увидел это еще тогда!

Дон Хосе-Антонио был, пожалуй, единственным, на чьем лице мелькнуло что-то похожее на сочувствие, остальные либо открыто покривились, либо отвели глаза как люди, вынужденные присутствовать при семейной сцене.

- Что бы ты увидел, Нандито? – дон Луис горячился, забывая, что они не одни, что на них смотрят: – Взгляни на меня, – он протянул кузену руку, и голос у него зазвенел от близких слез: – Разве я не тот же Лучо, что и раньше? Что тебе про меня наговорили? Ты ведь сам знаешь, что это неправда. Ты не мог, Нандито… Не мог им поверить…

Если бы Луис видел себя со стороны, он бы ужаснулся: так жалко он никогда еще не выглядел, даже в плену. Но им сейчас владело отчаяние: уж если Нандито от него отрекся, то глупо ждать снисхождения от прочих.

Дон Луис не мог знать, что на сцене, где разыгралась эта маленькая драма, появилось новое действующее лицо: человечек в ярком восточном платье, расшитом птицами и морскими чудищами, и с большим тюрбаном на голове – таким большим, что его обладатель пошатывался под его тяжестью. А, может, он просто был пьян?

Человечек двигался по двору причудливой семенящей походкой, то и дело воздевая руки к небу, хмуря брови, морща лоб и делая еще тысячу презабавных ужимок. А еще он бормотал – но не как человек, который молится, а, скорее, как актер, зубрящий роль. Так он ходил, пока не приблизился к молодым людям и не замер в нескольких шагах у дона Луиса за спиной.

Отредактировано Луис де Толедо (2020-05-01 23:13:47)

Луис смотрел на кузена, не пряча слез, бегущих по щекам: Нандито был готов обнажить против него шпагу. Нандито, брат…

- Ты не знал моего отца, – сдавленно прошептал он, опуская голову, – и не тебе судить…

За его спиной кто-то откашлялся, и высокий голос, принадлежавший то ли женщине, то ли юноше, продекламировал:

Аллах, Аллах, помилуй, Боже,
Как мальчики собой пригожи!
Я не могу решить уже,
Какой мне больше по душе!
Потом решу – в своих покоях.
Купец, купец, беру обоих!

Луис крутнулся на каблуках и едва не задохнулся от ярости: перед ним стоял турок. Низенький, горбатый турок, с бабьим лицом, без малейших следов усов и бороды. Он на таких насмотрелся в Тунисе. Турок похотливо улыбался, щурился, точно сытый кот, и махал кому-то, наверное, тому самому купцу.

С уст молодого человека сорвалось проклятие, и он бросился на мерзкого содомита: такие, как этот сломали ему жизнь. А теперь еще торгуют детьми – в сердце Испании?! Луис даже не вытащил шпагу, он душил этого урода голыми руками, но, увы, сил у него было мало – и они с турком не устояли на ногах и покатились по земле.

Отредактировано Луис де Толедо (2020-05-02 19:27:13)

Острая боль внезапно пронзила руку Луиса от плеча до запястья, и пальцы онемели и разжались сами собой. Он еще пытался сопротивляться, когда ему скручивали руки, когда поднимали на ноги – но безуспешно.

Турок валялся на земле, хрипя, кашляя и хватаясь за ворот своего кафтана, превратившегося в грязную тряпку. Но возле него уже хлопотала свита дона Фернандо, и из дворца бежали лакеи.

- Как вы можете? Вы, христиане! – горько вопрошал дон Луис. – Или вы продались магометанам? – его блуждающий взгляд на миг задержался на лице дона Педро, и он расхохотался: – Я знал. Я давно знал, дядя.