[nick]Косме Перес[/nick][status]актер[/status][icon]http://rb.foto.radikal.ru/0708/33/bdf97c17c96c.jpg[/icon]
После эпизода Линейный мат. Лето 1622 года, Мадрид
Французский роман плаща и шпаги |
В середине января Французскому роману плаща и шпаги исполнилось 17 лет. Почитать воспоминания, связанные с нашим пятнадцатилетием, можно тут.
Продолжается четвертый сезон игры. Список желанных персонажей по-прежнему актуален, а о неканонах лучше спросить в гостевой. |
Текущие игровые эпизоды:
Текущие игровые эпизоды:
Текущие игровые эпизоды: |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Французский роман плаща и шпаги » Части целого: От пролога к эпилогу » Несчастный безумец. Лето 1622 года, Эскуриал
[nick]Косме Перес[/nick][status]актер[/status][icon]http://rb.foto.radikal.ru/0708/33/bdf97c17c96c.jpg[/icon]
После эпизода Линейный мат. Лето 1622 года, Мадрид
[nick]Косме Перес[/nick][status]актер[/status][icon]http://rb.foto.radikal.ru/0708/33/bdf97c17c96c.jpg[/icon]
- Только и слышно: «Косме, Косме…» Самый сладкий кусок – Косме, самую мягкую перину – Косме. Нет, чтоб о муже-кормильце позаботиться!
- Был кормилец да весь вышел! – мать устало вздыхает, поднимая глаза от шитья. – Ты помнишь, Перес, когда ты последний раз приносил домой хоть мараведи? Все на винище свое проклятое спускаешь! А ты не слушай, сынок, ешь-ешь.
- У меня горе… Я несчастный человек… У меня сгорела лавка… Со всем добром, – язык у отца уже заплетается, и Косме с сестрой опасливо опускают головы: если папаша вспомнил лавку – это дурной знак.
- Когда она сгорела? Десять лет назад! – мать в гневе отбрасывает сестрину юбку, которую чинила. – А ты все горюешь! Десять лет, Перес!
- Я весь в долгах!.. – вскидывается отец. – Что ты понимаешь, женщина?! Как ты вообще смеешь на меня кричать?!
На шее у него вздуваются жилы, и сестренка испуганно взвизгивает, зажимая рот ладошкой.
- Кто там пищит? Эти ублюдки? – отец переводит на Косме тяжелый взгляд: – А ты чего смотришь? Пойди сюда.
Косме кладет ложку, но с места не двигается.
- Пойди, пойди, – папашин голос вдруг становится ласковым, – отца надо слушаться.
Ага, такого не послушайся! Он с пьяных глаз однажды уже швырнул Косме о стену.
- Оставь его, Перес, он и так Богом обиженный…
- Цыц, женщина!
- Оставь моего сына! – мать вскакивает с лавки, но Косме встает, чтобы не злить отца.
- Твоего, конечно, твоего, – пьяно бубнит папаша. – У меня такой урод не мог родиться.
- Ну, завел старую песенку!
Мать машет рукой, но отец ее не слушает:
- Сними рубашку, – велит он Косме.
- Зачем? – на Косме всей одежонки – только эта рубашка, штаны прохудились еще в начале лета, а справить новые – грошей нет. Так и бегает в одной рубашке, благо тепло.
- Сними, сними, – отец хитро улыбается и вдруг больно щиплет Косме за грудь, когда тот раздевается: – Это что?
- Пусти, пусти ребенка, Перес, он же не виноват, – мать бросается Косме на выручку, сестра плачет со страху, но отец уже тянется за ножом.
- Как тот лекарь говорил: ошибка природы? Сейчас я эту ошибку живо исправлю!
***
Косме не помнил, как вырвался и выскочил на улицу – в чем мать родила – и далеко ли успел убежать от дома, прежде чем со всей силы боднул в живот какого-то сеньора.
- Что такое? Что у тебя стряслось, милая? Пожар?
Косме едва не взвыл от досады: «И тут – милая! Когда же это кончится-то?!»
А сеньор не унимался:
- Как тебя зовут, дитя?
- Косме Перес! - Косме поднял голову и сердито повозил ладонью по лицу, размазывая слезы.
Сеньор отступил на шаг и, осмотрев его с головы до ног, хмыкнул:
- И правда, Косме… Так, что у тебя случилось, сынок?
- Известно что! – из окна дома напротив высунулась соседка, и Косме поспешно прикрыл одной рукой грудь, а другой – срам. – Старый Перес опять зенки залил и семью тиранит.
- Идем! – сеньор, больше ни о чем не спрашивая, взял Косме за плечо. – Покажешь, где ты живешь.
Косме украдкой посматривал на него, пока они шли: седой уже, но с выправкой военного и при шпаге. Такой папашу враз успокоит.
- У него нож, – все же решил предупредить мальчик, когда они пришли.
- И не таких видали! – сеньор подкрутил ус. – Постой здесь, Косме, не ходи, – и вошел в дом.
Косме простоял на улице с четверть часа, выслушивая едкие замечания соседской ребятни – про папашу, про мамашу и про себя самого – пока сердобольная жена старьевщика не вынесла ему какую-никакую одежу и не позвала в дом. Но тут выбежала мать – один глаз у нее почти заплыл – и увела Косме.
- Вы убили его, сеньор? – с порога спросил мальчик.
- Зачем убивать? – сеньор сидел на табурете посреди их комнатушки, а отец мирно похрапывал на лавке. – Проспится, еще прощения просить будет.
- Он лекарь, – торопливо зашептала мать. – И, кажется, хороший человек.
А сеньор стал задавать матери какие-то чудные вопросы: сколько беременностей у нее было, легко ли она носила Косме, не утруждалась ли сверх меры, и сразу ли поняли, что Косме – мальчик, когда он родился. Ну, точно лекарь!
Мать только ресницами хлопала: разве ж все упомнишь? Двенадцать лет прошло. Может, и перетрудилась – а как бабе не перетрудиться: и обстирай, и накорми, и в лавке весь день на ногах – у них тогда лавка была… Галантерея: иголки, булавки, кружева. Все пропало! Мать захлюпала носом. Сеньор лекарь покивал и оставил на столе рецепт мази от синяков и несколько мараведи.
А потом принялся за Косме – осматривал его, ощупывал со всех сторон, то и дело заставляя краснеть, велел наклоняться и приседать, ходить на цыпочках. И, наконец, объявил:
- Редкий случай! – пошептался с матерью и кивнул: – У меня есть для тебя место. Собирайся, сынок. Я уезжаю через два часа, буду ждать тебя на постоялом дворе у Йепеса. Опоздаешь – пеняй на себя.
Мать побежала по соседям, выпрашивать вещи – собирать сына в дорогу. Провожали его всей улицей – как какого-нибудь героя: «Наш малыш Косме едет к королевскому двору! Косме, Косме, разбогатеешь – смотри не зазнайся! Не забывай нас, Косме!»
Косме в новехонькой, почти целой куртке – заплатка на локте не в счет – сам чувствовал себя героем и даже красавцем: мать смочила ему волосы и завила кудри. Только на глаза все время наворачивались слезы…
Обо всем этом Косме Перес почему-то вспоминал, спеша через нескончаемую анфиладу комнат – настолько быстро, насколько позволяли приличия и его короткие ноги, сегодня обтянутые красными шелковыми чулками. Косме был модником и, одеваясь, крутился перед зеркалом по три часа, словно заправская кокетка. Но что взять с актера?
Он торопливо кланялся, прижимая шляпу к груди и отвечая на полушутливые приветствия знати: «Дон Косме, мое почтение!» – и на сердечные улыбки прислуги, помнившей его еще мальчишкой: «Как жизнь, Космико? Скоро новый спектакль?»
И едва не сшиб с ног юного Диегито де Аседо.
- Право, Косме, вы так бежите, словно за вами по пятам гонятся псы господни! – усмехнулся карлик, поправляя сбившуюся перевязь, на которой висела крошечная шпага.
- Умоляю, тише, дон Диего, тише. Они уже за углом, – Косме сделал страшные глаза и продолжил путь, не умеряя шага.
Наконец, достигнув своей цели, он отдышался и тихонько поскребся в дверь:
- Дон Педро, вы у себя? Позволите?
Отредактировано Провидение (2020-05-04 21:46:43)
Косме повезло - тот, кого он искал, некий дон Педро Кальдерон де ла Барка-и-Барреда Гонсалес де Энао Руис де Бласко-и-Рианьо, был у себя, один и на стук отворил. На первый взгляд - самый обычный молодой человек, черноволосый и черноглазый, в меру привлекательный, одетый по моде, но просто, бесспорный идальго, но, неуловимо, не военный, скромный, но не застенчивый… При дворе его католического величества таких было превеликое множество - толпившихся, каждый сам по себе, в королевских приемных; гордо задиравших подбородок в свите любого мало-мальски успешного дворянина; терпеливо обивавших пороги разнообразных ведомств в надежде обзавестись службой или хотя бы выпросить подачку… Этому повезло, как показывала комната, в которую постучался Косме - не отдельная еще, дон Педро делил ее еще с одним дворянином из свиты дона Фернандо Альба, но все же комната в Эскуриале, не клоповья дыра в одном из многочисленных трактиров или постоялых дворов, процветавших в огромном количестве вокруг королевского дворца, не чердак и не сеновал.
- А, дон Косме, - полушутливо произнес он, отступая на шаг и пропуская своего посетителя в эту, столь вожделенную комнату, в которой он сейчас был, помимо всего, один. - Вы, конечно, принесли мне весть о моем назначении секретарем его величества и поэтому так возбуждены?
Горбун мог отдышаться и пригладить растрепавшиеся волосы, но румянец на его щеках еще не погас, и легкий полумрак, царивший за закрытыми против дневной жары ставнями, не мог его скрыть.
[nick]Косме Перес[/nick][status]актер[/status][icon]http://rb.foto.radikal.ru/0708/33/bdf97c17c96c.jpg[/icon]
- Увы, увы, – глаза горбуна заблестели – верный знак, что шутку он оценил: – Я слышал, эта должность обещана маленькому Диегито. И он вряд ли от нее откажется.
Косме покружил по комнате и, попыхтев, уселся на краю стола, болтая ногами:
- Что поделать, он знатнее многих, и он забавен. Не всякий король может похвастаться, что у него есть… настольный секретарь, – актер внезапно нахлобучил шляпу на голову, задрал правое плечо к самому уху и удивительно точно изобразил крохотного гранда, скрипящего огромным пером по листу бумаги. – Но полно, – он отложил воображаемое перо и снова стал самим собой. – Я пришел не за этим, дон Педро. Я его видел, – горбун понизил голос до шепота. – И говорил с ним.
Веселье на лице его собеседника тут же уступило место живому любопытству, и молодой человек сделал порывистое движение, словно собирался сам кинуться к двери.
- Вам удалось?.. Где его держат?.. Он еще бредит?
За беспорядочными этими вопросами таилась, однако, вполне очевидная цель - не далее как накануне вечером двое молодых людей, актер и поэт, поддавшись обычному для придворных сборищ пристрастию к сплетням, заинтересовались прошлым и будущим несчастного безумца, и если узнать о первом дону Педро Кальдерону не составило особого труда, а второе было относительно очевидно, то промежуток между этими двумя оставался до последнего момента тайной от обоих - и именно он занимал их более всего. Ни тому, ни другому не случалось еще сталкиваться с истинным безумием, и оба жаждали заполнить этот пробел - возможно, по разным причинам.
- В южном крыле, – Косме задумчиво пожевал губами. – Там окна выходят на пруд, и довольно мрачно. Я беседовал с ним, – повторил он. – И знаете, дон Педро, мне кажется, он вовсе не такой безумец, каким его хотят выставить.
- Он бросается только на горбунов? - с нескрываемым сомнением отозвался дон Педро. - Видит только магометан? Вам, может, и безразлично, но любому иному мужчине… То есть… прошу прощения.
Вспыхнувший на его щеках румянец подтвердил искренность его извинений.
- Сегодня он выглядел и говорил вполне разумно. И очень сожалел о том, что произошло, – актер поправил свой воротник. – Быть может, я не целиком мужчина, дон Педро, – он положил руку на грудь. – Мне часто говорили, что сердце у меня – женское. Но это сердце, поверьте, разбирается в людях.
- Хотел бы я сказать то же самое, - отозвался Кальдерон, чтобы тут же с лукавым блеском в глазах добавить: - и верить в это. А еще больше - и не ошибаться.
Он выскользнул из своей мягкой домашней куртки с заплатками на локтях и снял с вешалки светло-серый камзол, украшенный недорогим галуном.
Косме мгновенно угадал намерение своего друга и легко соскочил со стола:
- Вы хотите увидеть его сами, не так ли? Идемте, дон Педро, и позвольте мне быть вашим Вергилием, раз уж на роль Беатриче я не гожусь.
Обратный путь занял у Косме Переса намного дольше - и сам он уже не бежал, и остановки стали гораздо чаще, и только половине таковых он был обязан самому себе. Кальдерон, в отличие от актера, не был еще знаком дворцовой страже, и то один, то другой гвардеец многозначительно шевелил при их приближении своей алебардой, вынуждая обоих замедлять шаг и объясняться, выдумывая всякий раз новые шутки. Обойти гигантский дворец снаружи было бы, возможно, и быстрее, но только глупец отказался бы от возможности показаться во внутренних покоях и лишь многоопытный царедворец знал бы, какой путь короче. Ни Кальдерон, ни его самозваный Вергилий не были ни глупцами, ни царедворцами, и однако оба заметно оживились, выйдя из одной из боковых дверей Южного крыла в залитый солнцем сад.
- Прошу вас, держитесь ближе ко мне, друг мой, - пошутил Кальдерон, окидывая восхищенным взглядом многоцветные розовые кусты. - Вас примут за клумбу, а меня за садовника, и мы наконец доберемся.
По этой ли причине или по какой другой, никто не остановил их, и минуту спустя они, сойдя с посыпанной песком узкой дорожки, прошли между двумя клумбами тигровых лилий и остановились у полускрытого розовым кустом окна, чьи ставни были, в отличие от соседних, слегка приоткрыты, позволяя разглядеть решетку.
Обернувшись на миг на своего спутника, Кальдерон постучал по ставне костяшкой указательного пальца.
Несколько минут из комнаты не доносилось ни звука, слышно было только, как гудят пчелы, вьющиеся над розами, да плещет рыба в пруду. Косме даже привстал на цыпочки, пытаясь заглянуть внутрь, и испустил разочарованный вздох. Потом послышались медленные, неуверенные шаги, и чья-то ладонь коснулась решетки:
- Откройте ставни, – попросил хрипловатый голос. – Я не вижу вас, сеньор… Или сеньора?
Ставни отворились, и взору молодых людей предстало бледное осунувшееся лицо дона Луиса.
- Вы? – вздохнул он, узнавая кабальеро из свиты своего кузена. – Простите, сеньор, я не запомнил вашего имени…
- Дон Педро Кальдерон де ла Барка, - отозвался молодой человек после краткой заминки. - И я не успел назваться.
Не будучи ни актером, ни придворным, своим лицом он владел скверно, и видно было, что любопытно ему только самую малость больше чем неловко, а неловко ему до крайности.
- То есть тогда не успел, - уточнил он.
- Дон Луис де Толедо, – мрачно кивнул узник. – Хотя вы, наверное, знаете. Чем обязан, дон Педро? Вас привел Косме?
Горбун снова потянулся к окну, но не преуспел, и дону Луису была видна только его черная макушка.
Кальдерон чуть-чуть отодвинулся от окна, отводя при этом ставню чуть дальше - то ли пытаясь лучше осветить собеседника, то ли пользуясь этим как предлогом, чтобы увеличить расстояние между ними.
- Говорят, - сообщил он, - будто вы побывали в гареме самого турецкого султана и видели там самых красивых женщин на свете. Это правда? Что магометанские женщины несравненно прекраснее испанок? Если я сравню свою даму с ними, я ей польщу или наоборот?
Судя по закушенной губе, мысль, пришедшая ему в голову сразу же после этого вопроса, ему не понравилась.
Дон Луис неожиданно прижал пальцы к губам, скрывая улыбку, и глаза его весело заблестели:
- Значит, вас привело ко мне любопытство, дон Педро? Я вас разочарую: ни в гареме турецкого султана, ни даже в гареме Алжирского паши я не бывал. А женщины у турок, как и везде: бывают красавицы, бывают уродины.
Любопытство на лице Кальдерона боролось с неловкостью - и снова победило:
- Но вы в самом деле были в гареме? То, что говорят… - и ему снова не удалось скрыть отвращение, - правда?
Косме изо всех сил потянул дона Педро за полу камзола, рискуя оборвать галун, но дон Луис даже не вздрогнул:
- Был. Ваше любопытство удовлетворено, сеньор? Или вы желаете знать подробности? Извольте…
- Не надо!.. – пискнул горбун, задирая голову. – Не надо, и простите нас, дон Луис…
- Я не в обиде, – медленно проговорил узник. – Я понимаю, всем интересно. На меня теперь будут приходить посмотреть, как на зверя в клетке. Не вы первые, сеньоры, и не вы последние, – улыбка его сделалась горькой.
Кальдерон снова попятился, высвобождая полу своего камзола из рук горбуна и смущенно отводя глаза, но ставню не отпустил.
- Я прошу прощения, если я невольно задел вас, - сказал он. - Я… я пришел не из праздного любопытства, и не посмотреть, а спросить. Простите, что потревожил.
Если в его извинениях и слышалась искренность, то во всем остальном он так же явно покривил душой, и отступать дальше он, вопреки своим словам, не спешил.
Дон Луис долго смотрел на молодого человека и, наконец, вздохнул:
- Не уходите. Спрашивайте еще... Обо всем, о чем хотите. Мне страшно одиноко, на самом деле...
Кальдерон смутился еще больше, но с места не сдвинулся, и на его подвижном лице очевидно смешивались неутоленное любопытство и неловкость, вызванная, скорее всего, осознанием необходимости следить за своими манерами.
- Оставьте, - нетерпеливо бросил он Косме и снова обратился к дону Луису: - То есть это неправда? Вы…
Он замялся, подбирая слова, но его взгляд красноречиво сместился куда-то под мраморный подоконник, чтобы затем снова дернуться вверх, скользнуть по лицу собеседника и остановиться на второй ставне, закрытой.
- О вас говорят много дурного, - добавил он и тут же пояснил: - Разные… разные люди.
- Мой кузен, например? - дон Луис дотронулся до подбородка и отнял руку, ощутив под пальцами колючки щетины.
Лакей, которого к нему приставили, даже побрить его толком не смог, хорошо хоть не порезал - так у бедняги тряслись руки. И бритву унес, не доверив сеньору самому завершить утренний туалет.
- Есть разные евнухи, дон Педро, - Луис вновь улыбнулся, проследив за взглядом своего собеседника. - Есть такие, как... как Косме...
- Я не..! - возмущенно начал горбун, но осекся на полуслове.
- А есть такие, как я, - закончил Луис со вздохом.
Взгляд Кальдерона, внезапно багрово покрасневшего, задержался на руке дона Луиса, и новая тень отвращения легла на его лицо, но, надо отдать ему должное, исчезла почти мгновенно, сменившись не вполне естественной улыбкой.
- Дон Фернандо, - с усилием произнес он, - не… не сплетничает. П-простите. Но люди… болтают. Врут. П-придумывают.
Ложь явно давалась ему плохо - почти так же плохо, как вежливость, хотя любой, кто знал его близко, с охотой подтвердил бы, что хорошим манерам его учили. И от дальнейших попыток вести эту омерзительную пародию на светскую беседу он отказался с нескрываемым облегчением:
- Косме, кстати, тоже придумывает, а правду не знает никто.
Азарт, блеснувший в его взгляде, помешал ему скрыть свои мысли.
- А что придумывает наш малыш Косме? - заинтересованно спросил дон Луис.
Теперь настала очередь горбуна краснеть и мяться:
- Я сказал дону Педро, что... что не считаю вас безумцем, ваша милость, - наконец, вымолвил он.
- А! - Луис снова улыбнулся. - В таком случае дон Педро прав: правды не знает никто. Даже я сам.
Актер выпучил глаза и ошарашенно уставился на узника за решеткой.
Кальдерон сумел промолчать во время этого диалога, но далось ему это, как мог видеть всякий, с трудом, и ответ Косме явно был не тем, что он ожидал.
- Но как же?.. - в голосе его прозвучала нескрываемая растерянность. - Каждый знает, в своем ли он уме! А если…
Вновь проснувшиеся хорошие манеры, не иначе, помешали ему закончить.
Дон Луис почти прижался щекой к решетке:
- Скажи я вам, что совершенно здоров, и разум мой ясен, как никогда, вы бы мне поверили? - он вздохнул и отступил на полшага: - Любой безумец скажет вам, что мир вокруг сошел с ума, и лишь он один мыслит здраво... - молодой человек покачал головой. - А я... я теперь не знаю, могу ли доверять своим глазам и ушам...
- Вы сомневаетесь, что мы тут? - недоверчиво переспросил Кальдерон, который, шарахнувшись, когда дон Луис придвинулся к решетке, шагнул навстречу, когда тот отступил. - А?..
Он осекся, получив, наконец, возможность заглянуть в комнату - пустую, если не считать лежавшего в углу тюфяка - и окинул собеседника уже совершенно иным взглядом, чуть дольше приличного задержавшимся на его поясе.
- А мир не сошел с ума?
Вместе с тяжелым ароматом роз летний ветерок принес звук женских голосов, и Кальдерон бросил через плечо быстрый взгляд, из напряженного вмиг ставший раздраженным.
- Нет, конечно, – узник нервно поморщился, – но… Боюсь я не сумею вам объяснить, – он вздохнул и умолк, тоже услышав женские голоса.
Горбун завертелся на месте, снова привстал на цыпочки, бросил на друга вопросительный взгляд:
- Занять дам? – и, не дожидаясь ответа, покатился на своих коротких ногах куда-то в сторону пруда. Издали казалось, будто его шляпа сама собой парит в воздухе, над розовыми кустами.
Лишившись друга, Кальдерон, казалось, утратил и некоторую часть уверенности, и взгляд его, задержавшись снова на поясе узника, словно за прошедшее время там могла возникнуть шпага или, на худой конец, кинжал, снова вернулся к лицу дона Луиса, но не поднялся выше его подбородка.
- Если вы сами считаете себя безумцем… - начал он и поднял все же глаза, явно ожидая, что продолжать не придется.
- Я… я сам уже окончательно запутался… – Луис тоже опустил глаза. – Вы же видели, дон Педро, тогда во дворе…
Шляпа Косме на миг пропала из виду, и тут же раздалось женское аханье и веселый смех: горбуна в Эскуриале всегда любили, и время ничего не изменило…
- Дон Педро? - повторил Кальдерон, но тут же спохватился: - Ваш дядя! Он… Что - дон Педро?
- Дядя? - Луис изумленно поднял брови. - Он-то тут при чем? Вы видели, как я набросился на беднягу Косме? Вы же были тогда во дворе... Хотя... дядя... может, вы и правы... - он потер лоб, точно слова дона Педро натолкнули его на интересную мысль. Речь его сделалась бессвязной, и он и впрямь производил сейчас впечатление не вполне здорового человека.
Женские голоса и смех зазвучали ближе, и дон Луис внезапно предложил:
- Вы бы не хотели зайти ко мне, дон Педро? Разговаривать через решетку малоприятно.
Кальдерон замер, отводя глаза и закусив верхнюю губу, а затем оглянулся туда, где сквозь деревья и кусты просвечивали яркие цвета женских платьев и откуда доносились голоса и смех.
- Да, но… - неловкость его была очевидна, - я не найду ваши комнаты, дон Луис. Может, когда Косме вернется… Но вы сказали, - оживившись, он шагнул ближе к окну, - тогда во дворе вы… Вы были тогда безумны? То есть…
Он снова смешался, явно не находя пристойных объяснений столь бестактному вопросу.
- Я и сам не знаю, - узник потеряно огляделся вокруг. - Чем еще можно объяснить мой поступок, как не помрачением рассудка? Я... последние дни я был словно не в себе... А после разговора с Нанди… с доном Фернандо... - Луис вяло махнул рукой. - Да что там, вы сами видели... Я боюсь, - начал он, но не договорил, потому что из кустов вдруг вынырнула взлохмаченная голова Косме:
- Я от них сбежал, - горбун скорчил жалобную мину, стряхнул с рукава розовый лепесток и принялся обмахиваться шляпой: - Женщины!
Выглядел он при этом так уморительно, что Луис едва не рассмеялся, забыв о своих страхах.
Кальдерон поперхнулся смешком.
- Вы похожи на монаха, проснувшегося в борделе, - сообщил он, - в тот момент, когда он нашел, наконец, выход и выбежал на улицу. И…
Закончить ему было не суждено - на дорожку выплыли две дамы в широких как колокол юбках. Обе были молоды и умеренно хороши собой, но младшая из них, кудрявая брюнетка, была, несомненно, госпожой, а другая, русая толстушка, ее компаньонкой.
- Косме! - пропела вторая и, обнаружив перед собой не только актера, но и двух молодых людей, одного в окне, другого перед окном, залилась алым румянцем. - П-прошу п-прощения, сеньоры…
Она сделала шаг назад, словно собиралась спасаться бегством, и наткнулась на свою подругу, которая также была принуждена отпрянуть.
- Умоляю, не бойтесь нас! - быстро воскликнул дон Педро. - Клянусь честью, мы не опаснее котенка… или вон, Косме!
Обе дамы заливисто рассмеялись, и младшая потянула за мантилью, прикрывая ей нижнюю половину лица, так что видны остались только сияющие лукавством черные глаза. Что-то неуловимое - то ли в ее снисходительном взгляде, то ли в высокомерном повороте головы - ясно показывало, что двух собеседников она оценила и сочла не заслуживающим ни опаски, ни почтения: один браслет на ее узком запястье стоил больше, чем все, что было надето на них обоих.
- Нам сказали, - заговорщицким тоном произнесла она, - будто бы нашему дону Косме нашли…
- Донья Ана! - шепотом воскликнула ее спутница.
- Ах! - легкий взмах руки был ей ответом, но сказала она все-таки иное: - Сколь хорошо вы знаете дворец, дон?..
- Дон Педро Кальдерон де ла Барка, - живо отозвался Кальдерон. - Увы, не знаю вовсе.
Донья Ана обратила вопросительный взгляд на дона Луиса.
- Я когда-то знал, и неплохо, - дон Луис поклонился, пряча улыбку. - Но я давно не бывал здесь.
- Где-то поблизости… - голос дамы сделался рассчитанно беспомощным, - где-то в Южном крыле, нам сказали…
- Ошиблись, - с неожиданной резкостью перебил Кальдерон. - Это не тут, это…
Также замявшись, он взглянул на Косме.
- В монастыре, - театральным шепотом откликнулся тот и закивал: - Где же еще?
Дамы переглянулись с очевидным сомнением.
- В усыпальницу инфантов как-то не по чину, - развил мысль дон Педро, - в залу гниения рановато…
- Вы смеетесь над нами! - вскричала толстушка с очевидным облегчением, но ее госпожа негодующе сдвинула тонкие, словно вычерченные пером брови.
- Достойные кабальеро, как видно, ожидают награды за то, что укажут дорогу!
- О да, - сквозь зубы откликнулся Кальдерон, - какой же награды может ожидать бедный идальго от прекрасной дамы?
- Решетка! - ахнула внезапно ее спутница, совсем по-деревенски тыча пальцем в окно позади дона Педро. - Ах!
Подхватив юбки, дамы обратились в бегство, но не прежде чем все трое мужчин успели заметить румянец на щеках доньи Аны - смущенный или оскорбленный, угадать было невозможно.
Дон Луис спрятал лицо в ладонях, совершенно некуртуазно давясь смехом.
- В усыпальнице, значит? - наконец, вздохнул он, утирая глаза. - Мои аплодисменты, дон Косме! Изящная месть!.. Но, вот что, сеньоры, - он оперся обеими руками о подоконник, - я приглашаю вас в гости. В саду становится слишком людно, да и я, по правде, устал стоять столбом.
- Конечно, благодарю вас, то есть извините, - в глазах дона Педро заплескалось веселье. - Косме, прошу вас! Нам прямая дорога…
Разобрать за последовавшим затем хохотом продолжение, "в монастырь", было уже невозможно, но когда, пять минут спустя, они подошли к нужной им двери, всякий след веселости исчез с лица дона Педро - ручка провернулась легко, но дверь не открылась. Еще четвертью часа позже, когда, отыскав смотрителя этих покоев и за умеренную мзду получив у него ключ, они вернулись снова, молодой человек был уже на грани бешенства.
- Тысяча извинений, дон Луис, - произнес он, едва переступив через порог, - мы непростительно задержались, но клянусь, не по нашей вине.
- Не извиняйтесь, сеньоры, это в самом деле не ваша вина, - узник, ждавший их у двери, шагнул в сторону: - Прошу! И простите за скромное убранство, - вздохнул он, указывая на голые стены. Отсюда, похоже, вынесли все, что можно было бы использовать как оружие. Да и вообще - все.
- Право… - Кальдерон вступил в широкую полосу света, протянувшуюся от окна к двери, и видна стала оплетенная соломой бутыль, зажатая в его свободной руке. - Мы позволили себе… К сожалению, с посудой вышло не очень…
- Крепкое? - в раздумье покачал головой дон Луис.
- "Вино святого", - Кальдерон поднял на него преисполненный нового сомнения взгляд.
- Я почти не пью, - Луис виновато потупился. - Только разбавленное. А этот чурбан, которому велели меня стеречь, не оставил мне даже кувшина с водой. Кувшин, мол, можно разбить и кружку - тоже. Мне приходится подолгу звать его, если я захочу напиться... Но... вы мои гости, - он поднял голову, и на его щеках отчего-то вспыхнул румянец. - Сегодня я буду пить то же, что и вы. Проходите же, дон Педро, Косме!
Кальдерон пробурчал ругательство и дернулся было к двери, но, сообразив, как видно, что это можно было расценить и как бегство, остановился.
- Если донья Ана вернется, - с натужной веселостью пообещал он, - попросим ее принести кувшин воды из фонтана. Или нет, тут же решетка! Как там было?..
В окне решетка лучше чем гранит
Могильных плит супруги честь хранит.
Извините, - спохватился он, - надеюсь, вы поверите, что это не мое?
Дон Луис пожал плечами:
- А вы поэт, дон Педро?
- Еще какой! - отозвался вместо Кальдерона Косме, все это время решавший непосильную задачу: как бы забраться на мраморный подоконник, чтобы не смотреть на своих собеседников снизу вверх.
- Дон Лопе... - горбун подтянулся на руках и, наконец, устроился, нахохлившись, как курица на насесте: - дон Лопе прочит ему большое будущее и советует попробовать свои силы в театре.
- Мне повезло оказаться первым на празднике Сан-Исидро пару лет назад, - с показной скромностью добавил Кальдерон и, не найдя, похоже, лучшего места для ключа, сунул его за отворот рукава, едва не расплескав при этом бутылку. - И с тех пор дон Лопе был незаслуженно добр ко мне. Ах, черт!
В оставленную ими открытой ставню заглядывало теперь не только солнце, но и вихрастый мальчишка-паж, который при этом восклицании тотчас исчез из виду.
Косме засвистел вслед убегающему пажу, переполошив голубей, лениво ковылявших по дорожке, и обернулся к Кальдерону:
- Не скромничайте, мой друг. Дон Лопе скуп на похвалу, вы сами знаете. И если он вас заметил - это о многом говорит.
- Признаться, я никогда не писал стихов, - улыбнулся дон Луис, опускаясь на тюфяк и делая приглашающий жест: - Даже в юности. Но театр люблю. То есть любил... давно, до плена, - он было понурился и вдруг снова оживился: - А у магометан есть кукольные представления, вроде наших.* К нам однажды приезжал кукловод...
Он осекся и прикусил губу: столь неприкрытое восхищение турецкими забавами не подобало христианину.
Кукловоды и кукольные спектакли дважды упоминаются в произведениях Сервантеса. Они были популярны в Испании уже а XVI в.
Отредактировано Луис де Толедо (2020-05-12 01:35:55)
Ларошфуко не успел еще съязвить, что от похвалы отказывается тот, кто желает, чтобы его похвалили дважды, и опущенный взгляд Кальдерона и его смущенное "Нет-нет, он слишком добр" могли еще сойти за скромность. Впрочем, быстрота, с которой он ухватился за перемену темы, указывала на то, что его сомнения об истинных чувствах Великого Феникса могли быть непритворными:
- У них есть куклы? А как же я слышал, что им запрещены вино, театр и женщины - все, что радует сердце? Даже картины и музыка?
Он поставил бутыль на пол рядом с тюфяком дона Луиса и с видом ярмарочного фокусника извлек из-за пазухи дешевую кружку.
- Косме, ну докажите же, что у вас под курткой не грудь столь странной формы.
- Я поищу, дон Педро. Вдруг на мне что-нибудь да выросло? - актер с глубокомысленным видом запустил руку под камзол и впрямь стал искать что-то, сперва на груди, потом на животе, и даже на спине, пока не выудил кружку - точь-в-точь такую же, как у его друга: - Больше нет, - вздохнул он и улыбнулся: - Неурожай нынче на посуду! Кто будет пить из горлышка?
Луис, следивший за этой пантомимой, сдерживая смех, взглянул на Кальдерона.
- Разумеется, я, - отозвался Кальдерон после краткой запинки, - и как владелец бутылки, и как самый мучимый жаждой из всех нас. Я жажду пить… из гóрла… о, да это ямб! Нет, гм… только если я дикий тигр, жаждущий разорвать горло своей жертве и напиться из него горячей крови… Я выпить нынче жажду из горлá! Вот!
Под эти речи он наполнил первую кружку и с поклоном протянул ее дону Луису.
Луис также с поклоном принял кружку, но пить не спешил, ожидая, пока Кальдерон наполнит кружку Косме. А после кивнул:
- Ваше здоровье, сеньоры! - и, пригубив напиток, улыбнулся: - Турки весьма охочи до развлечений, дон Педро. Да, их женщины редко появляются в обществе, но в остальном - музыка, танцы, - он на миг опустил глаза, - и театр им совсем не чужды. А их Рамадан! Это точь-в-точь наш карнавал. На улицах устраивают целые шествия: дети с маленькими щитами и мечами, пляшущие мореску, и на каждом углу - жонглеры и фокусники.
Смех, искрившийся в глазах Кальдерона, погас, и он поспешно отвел взгляд, как вежливый человек, безуспешно пытающийся не выдать перемену чувств.
- Ваше здоровье, дон Луис, - торопливо проговорил он и, отступив на несколько шагов, присел на корточки у стены слева от окна, опираясь на нее спиной.
На бледном лице дона Луиса вновь проступил легкий румянец - то ли от вина (хотя выпил он всего-ничего), то ли от воспоминаний.
Но, когда дон Педро не принял его приглашение сесть рядом, он заметно смутился, и голос его сделался тусклым и усталым, как у человека, вынужденного раз за разом повторять одно и то же:
- Впрочем, я никогда не принимал участия в этих праздненствах... - он поставил кружку на пол, у своих ног.
Косме покивал, занятый какими-то своими мыслями, и отпил вина:
- Красивый праздник...
Кальдерон уставился на актера во все глаза, явно и думать забыв о доне Луисе, и бутылка, которую он не успел поднести к губам, опасно накренилась в его руке.
- Вы побывали… там? Когда? Вы никогда не говорили!
Летняя жара, похоже, не служила помехой для любопытствующих - из сада снова донеслись голоса, на сей раз, мужские.
- Бог с Вами! - горбун покосился через плечо и соскользнул с подоконника. - Нигде я не был. - он отодвинулся от окна и перешел на шепот: - Я видел это ребенком. У нас почти вся улица праздновала. Не с таким размахом, конечно. Но плясали по ночам. И пели, и за стол звали - без разбора, мориск ты или добрый католик.
На подвижном лице Кальдерона отразилось откровенное облегчение, и он отпил глоток из бутылки и отсалютовал актеру. Если он и считал, что это были опасные воспоминания, то предостережение в любом случае было разумнее отложить на потом.
- Сколь странным представляется мне, что люди могут праздновать и радоваться жизни, будучи обречены на вечные муки. Особенно здесь, где они об этом знают - ведь невозможно же жить в Испании и не знать?..
Дон Луис покачал головой, а Косме приподнял кружку в ответном салюте:
- Мы не вдавались тогда в такие тонкие материи, друг мой. Мне в детстве постоянно хотелось есть, и я радовался уже тому, что меня угощают даром и от чистого сердца. И то, каким богам молятся наши соседи, занимало меня куда меньше, чем пирожки с начинкой с их стола.
- Не думаю, что вашей душе угрожала эта начинка, - засмеялся Кальдерон. - Но если бы кто-то из них захотел… захотел…
Смутившись, он снова поднес бутылку ко рту.
- О да! - актер рассмеялся в ответ. - Она угрожала только моему желудку, - он похлопал себя по животу. - Да и то лишь однажды, когда я объелся так, что не смог выбраться из-за стола... А чего они могли от меня захотеть?.. - горбун удивленно посмотрел на Кальдерона и, заметив его смущение, потупился: - Ах, вы об этом... Дурные люди встречаются везде, дон Педро... И в бедняцких лачугах, и в дворцовых покоях...
При этих словах дон Луис побагровел и так поспешно схватил свою кружку, что едва не расплескал вино.
- Я не… я не об этом! - поспешно возразил Кальдерон. - Я хотел сказать… я не то имел в виду, но это слово… Но дурные люди… да. Да, везде.
Он глянул невольно на дона Луиса и тут же отвел взгляд.
- Простите, Косме, - сдавленно проговорил узник, не поднимая глаз. - Если бы я только знал!.. Если бы я догадался... Вам досталось из-за меня... А я... я... Почему вы не сказали?..
- Полноте, дон Луис, - горбун пересек комнату семенящим шагом и присел на край тюфяка: - Я и думать об этом забыл. Право, мне даже неловко...
Дон Луис повернул голову, откинул со лба растрепавшиеся волосы и встретил внимательный, цепкий взгляд Косме.
- Не надо, - с нажимом попросил тот. - Не вините себя. Вы ведь не ожидали увидеть турка во дворе Эскуриала?
- И правда... - Луис медленно кивнул. - Правда, это было очень неожиданно, сеньоры!
- Вот, - актер улыбнулся, и морщинка, перерезавшая его лоб, разгладилась. - Это я должен просить прощения, что напугал вас... А если мы друг друга простили, - Косме поднял кружку, - то не выпить ли нам по этому поводу?
Отредактировано Луис де Толедо (2020-05-18 11:48:11)
- С превеликим удовольствием, - поддержал Кальдерон, слушавший этот обмен любезностями с плохо скрытой растерянностью, которая к концу его сменилась пониманием, и снова припал к бутылке. - Я и сам не сразу понял… Ах, Косме, вы величайший из актеров, если вам верят в жизни… То есть, прошу прощения, я не имел в виду… я не имел в виду ничего дурного.
Вскочив, он подошел к окну - как раз вовремя, чтобы внезапно оказаться лицом к лицу с шарахнувшимся от него толстяком в неприметной серой одежде одного из мелких дворцовых служителей - может, писцом, может, третьим помощником кастеляна.
- Что это здесь за существо! - прорычал он, на ходу переиначивая бессмертные строки своего учителя. - Здесь рыщет турок, кабальеро,
Я не дозволю браконьеру
В лесу охотиться его.
Так по добру да по здорову
Ступайте прочь!
Последние слова он прокричал уже в спину стремительно удалявшемуся толстяку.
Косме заулыбался, и дон Луис тоже, хотя его улыбка вышла грустной:
- Надо посоветовать дядюшке брать деньги с этих зевак. Хоть какая-то польза...
Кальдерон дернул головой как лошадь, которой мешают удила, и, обернувшись снова к окну, предпринял безуспешную попытку просунуть руку через решетку и закрыть ставню.
- Но это омерзительно, - возмутился он. - Это… Послушайте!
Стремительно шагнув навстречу собутыльникам, он похлопал свободной рукой по рукаву, где спрятал ключ, и указал на дверь горлышком бутылки.
- Почему бы нам не выпить в другом месте?
- В другом месте? - переспросил дон Луис, словно не веря своим ушам.
- Ну да, - поддержал Кальдерона Косме, - здесь слишком людно.
- А у меня в комнате есть стулья, - Кальдерон прервался, потряс над раскрытым ртом опустевшую бутылку и разочарованно опустил руку. - И по дороге можно захватить еще вина.
Последние слова он произнес уже с некоторой неуверенностью, но почти сразу приободрился:
- Это будет забавно - да еще оставить дверь открытой!
- А, правда... - откликнулся узник.
Его голос все еще звучал нерешительно, но за этой нерешительностью уже слышались озорные нотки.
- Идемте?.. - дон Луис поднялся на ноги и тут же снова засомневался: - А мой сторож?.. Он... он нас не остановит?
Если Кальдерона тоже тревожили возможные последствия, то, судя по первому его инстинктивному движению, вмешательство сторожа не входило в их число:
- Пусть только попробует!
Шпаги у него на поясе, как тут же выяснилось, не было, но и это обстоятельство, сколь бы прискорбно оно ни было, не помешало ему распахнуть дверь и жестом пригласить хозяина комнаты выйти первым.
Дон Луис затоптался на месте, точно уже был готов раскаяться в своем решении, и Косме, выглянул за дверь первым:
- Путь свободен, - прошептал он, обернувшись. - Ну, мы идем? Или Вы хотите дождаться сторожа и спросить у него разрешения, дон Луис?
- Идем, - наконец, решился узник и шагнул следом за горбуном.
Первую часть пути, пролегавшую по Южному крылу, поэт оглядывался чаще, чем было бы естественно для человека, не слишком хорошо знающего дорогу в свои покои, но никто за ними не гнался, а в саду Кальдерон оглядываться перестал, но начал озираться, явно сомневаясь в своей памяти. По счастью, в роли Вергилия - как, впрочем, и в ролях носильщика кружек и покупателя вина - Косме выступил со свойственным ему блеском, и до комнаты Кальдерона, где этот последний извлек из сундука еще одну кружку, молодые люди добрались в том же составе.
- Прошу вас, дон Луис, - спохватившись, Кальдерон указал своему гостю на стул - единственный из трех, свободный от одежды. - Вспомним же, что мы добрые христиане, чьи обычаи требуют держать зад подальше от пола! Косме…
Сняв со второго стула домашнюю куртку, он небрежно швырнул ее на кровать, промахнулся и пошел подбирать ее снова.
Косме, поставив кружки и бутылку на стол, влез на стул с ногами и уселся на спинку, воскликнув:
- Вот теперь мой зад в полной безопасности! - покачнулся, рискуя упасть, - и лишь затем сел так, как полагается в приличном обществе.
Дон Луис последовал его примеру - конечно, без таких кривляний - и откинулся на спинку, наслаждаясь кратким мигом свободы.
- Как думаете, сеньоры, что будет, когда наша шалость откроется?
Кальдерон снова наполнил кружки и уселся на единственное оставшееся место - на кровать.
- Смотритель пойдет к Косме, - отозвался он без малейшей запинки как человек, успевший поразмыслить на эту тему. - Я тоже ему назвался, но он мог и забыть, а Косме все знают, и его можно еще спросить, что я за птица и можно ли ко мне идти ругаться или надо сперва запастись поддержкой. Косме не будет, разве что он научился раздваиваться, и его станут искать и в конце концов найдут, потому что его всегда замечают. Но полчаса, думаю, у нас точно есть.
- Полчаса свободы - не так мало для человека, проведшего в плену десять лет, - дон Луис дотянулся до кружки на столе и пригубил вино. - О чем еще вам рассказать, сеньоры?
Кальдерон пожал плечами и отхлебнул глоток, но видно было, что на дона Луиса он старается не смотреть.
- Десять лет, - повторил он. - И… и вас опять заперли. Это…
Не закончив, он повернул голову к Косме, как если бы ожидал услышать от него слово, которого ему не хватало.
Косме наморщил нос и зябко повел плечами:
- Это гнусно, сеньоры, вот что я вам скажу.
Дон Луис слабо улыбнулся и снова поднес кружку ко рту:
- Не более гнусно, чем бросить мальчишку среди мавров и уплыть.
Кальдерон недоверчиво уставился на молодого человека.
- Вас… так бросили?
Переменившееся выражение его лица свидетельствовало, что ему пришла в голову какая-то мысль и что мысль эта ему неприятна.
Дон Луис внимательно посмотрел на Кальдерона и поставил кружку на стол.
- Вы думаете, что я пьян. Пьян или несу бред, - сказано это было, впрочем, без малейшей обиды.
- Вовсе нет! - возмутился поэт. - Нет, я… я подумал… То, что вы говорите, это… это несправедливо. Потому что… ну, письма не доходят, бывает, и о выкупе не всегда… не всегда выходит договориться, я точно знаю, мне рассказывали. И я понимаю, что кажется, что тебя все бросили, но это не так - потому что иногда просто не знают или денег нет, но это же не про вас?.. Но просто люди… такие же пленники, как вы, когда они возвращаются… У меня есть один знакомый, я попробовал его спросить, он сказал, что все забыл. Но это было только два года назад! Не хотел вспоминать. Вот.
Он приложился к кружке, на сей раз надолго, явно пытаясь скрыть смущение от своей внезапной многоречивости.
- Полно, - дон Луис вновь улыбнулся. - Мне самому иногда кажется, что я брежу. Потому что не мог... Мой дядя, мой самый близкий родственник - не мог так со мной поступить. Я все надеялся, что это какая-то чудовищная ошибка, что за мной вернутся... - он сам заметил, что говорит сбивчиво, и потупил глаза: - Не вернулись. Мои товарищи оставили меня в мавританском селении. Ушли, пока я разговаривал с торговцами. И не вернулись.
Кальдерон смотрел на него во все глаза.
- Ваш дядя… оставил вас?.. Там? Ваш дядя? А остальные?
- Меня оставили солдаты, с которыми я сошел на берег, - отчеканил дон Луис, словно все еще пытаясь оправдать дона Педро де Толедо. - Это все, что я знаю. А дядя... - молодой человек внезапно перебил самого себя: - В тот же вечер мавры приставили ко мне охрану. Я уже тогда здорово струсил, но старался не подавать виду. А когда на другое утро за мной не пришли, они меня продали купцу, державшему путь в Тунис. Даже если меня искали, было слишком поздно.
Косме, задумавшись, раскачивался на стуле:
- Он не мог не знать. Не мог не догадываться. Ваш дядя...
Кальдерон потряс головой, как человек, просыпающийся от кошмара, и на его лице снова проступило сомнение.
- Но подождите! Солдаты!.. Они же… Не могли же они вас потерять? В смысле… Они же должны были как-то объяснить?.. Что вас… А! - Он кивнул самому себе. - Сказали, что вас убили мавры, да? Но…
Недоумение на его выразительном лице стало таким явным, что он, похоже, и сам осознав это, смутился снова и пробормотал что-то невнятное о том, что ну, люди же… он хочет верить в людей.
Дон Луис поднял ресницы, и взгляд его был печальным:
- Мне тоже хотелось верить в людей... - он попросил Косме передать ему кружку и вздохнул:
- Не знаю, как они объяснили мое исчезновение, но факт остается фактом: две недели спустя я оказался в Бизерте, на невольничьем рынке.
- Он не мог не знать, - пробормотал Кальдерон и даже не заметил, похоже, что слово в слово повторил то, что сказал Косме. - Вы не могли… Он должен был… И что теперь?
Этот вопрос он почти выкрикнул и тут же всплеснул руками, явно смутившись от своей горячности.
- Простите! Но… Это какое-то безумие. Он был капитаном корабля? И никто?.. И все?.. все промолчали? Боже мой, это омерзительно.
- Что теперь делать? - переспросил дон Луис, смакуя вино. - Смириться, наверное...
Косме недовольно насупился, но вслух ничего не сказал.
- Смириться? - возмущенно повторил Кальдерон. - Быть признанным безумцем, всю жизнь провести под замком? Это то, чего вы хотите, дон Луис? Это то, чем вы будете довольны? Это то, чего заслуживает идальго? Тогда вы и впрямь…
Он осекся, а затем отставил пустую бутылку и негромко, неторопливо, взвешивая каждое слово, закончил:
- Тогда вас и впрямь лишили в плену всего, что делает мужчину мужчиной.
Дон Луис, похоже, ничуть не рассердился. Он, улыбаясь, поглядел на молодого человека, потом на опустевшую бутылку и хмыкнул:
- Возможно, вы и правы, дон Педро, - он допил вино, отдал кружку Косме и скрестил руки на груди.
- Поначалу я пытался умереть. Там... в плену. Долго и с упорством, достойным лучшего применения. А после, устав от бесплодных попыток, просто начал жить. И знаете, даже находил какое-то удовольствие в этой собачьей жизни... Да, вы, определенно, правы, дон Педро, - Луис пожевал губами, - я трус. Я хочу жить. И поверьте, мне есть ради кого...
Косме выпучил глаза, надул щеки и принялся жонглировать кружкой, словно это была не кружка, а раскаленный уголь, поймал ее, наконец, и восхищенно вздохнул:
- Даже так...
Кальдерон, поначалу только таращившийся на дона Луиса, наконец снова обрел дар речи:
- Ради кого гнить за решеткой? - возмутился он. - Ради вашего дяди, что ли? Вам нравится, когда с вами так обращаются?
Друзья поэта, знавшие его лучше чем Косме, в этот момент если бы не онемели от ужаса, то принялись бы хором уговаривать поэта немного пройтись, глазами также указывая друг другу на пустую бутылку и умоляя взглядами дона Луиса о снисходительности, которую он до сих пор проявлял.
Дон Луис ответил Кальдерону не менее удивленным взглядом, а потом вдруг рассмеялся:
- Дядя? Помилуйте, я вовсе не питаю к нему столь нежных чувств! Да-а... - он покачал головой и вздохнул.
- Мне кажется, друг мой, тут дело в даме... - шепнул Косме, прикрывая рот ладонью.
- Глупости, - отмахнулся от него Кальдерон, не вполне, похоже, осознавая, сколь оскорбительна может быть подобная уверенность - или, быть может, считая, что она заденет только дона Луиса. - Вы готовы жить так?.. так… - не находя слов, он махнул рукой. - Кто бы это ни был, он будет презирать вас за это.
- Она пропадет одна в Испании... - тихо проговорил дон Луис.
Он снова поднял голову и теперь смотрел на поэта, не отводя глаз:
- Евнух, влюбленный в женщину... Смешно, правда?
Кальдерон ответил неуверенным смешком, но затем взглянул пристальней и тут же отвел глаза.
- Любовь - лучший христианин во всей Испании, - неловко пошутил он, - она как смерть - не знает различий между людьми. И я тоже любил, сеньоры, и это тоже было смешно.
Горбун отставил кружку и сложил пальцы в замок:
- Жизнь - ярмарочный балаган, и все мы порой бываем шутами на сцене этого балагана, - он лукаво поглядел на своих собеседников и вздохнул: - Так говорил какой-то еретик-англичанин, чью фамилию я запамятовал... Но к делу, сеньоры! Вы не сможете помочь вашей даме, дон Луис, если окажетесь за решеткой.
- К делу? - спросил Луис, все еще не понимая, куда клонит Косме.
- К делу? - эхом откликнулся Кальдерон. - А! Ей нужна помощь? Даме? Или…
Во взгляде, брошенном им на Косме, читалось недоумение - смешанное, однако, с зарождающимся азартом.
- Побег... - понизив голос, отозвался актер.
- Немыслимо... невозможно... - выдохнул дон Луис, но и в его взгляде затеплился слабый огонек надежды.
Кальдерон потянулся к бутылке, явно позабыв, что она пуста, и, не выдоив и пары капель, разочарованно поставил ее на место.
- Побег? Побег? - повторил он и, встретив взгляд комедианта, покраснел и полез за отворот рукава. - Так, да? Косме, ты дурак, ты уж прости!
Он вытащил ключ и швырнул его Косме.
- Пожалуйста! Вперед! Вон дверь. Да и вообще, зачем ему ключ, он уже вышел. А как отсюда выбраться, ты лучше меня знаешь! Вперед! Я что, я что-нибудь навру, если меня спросят. Ну выгонят, так я и так… А дальше что? Пешком до Мадрида? Или ты ему свою?.. То есть, вы, конечно - вы ему свою лошадь отдадите?
Косме заметно смутился, но ключ ловко поймал и виновато посмотрел на Кальдерона:
- Дон Педро, у меня и в мыслях не было оставить вас отдуваться, - он перевел взгляд на дона Луиса и спросил: - Мы спешим, ваша милость?
- Нет, - удивленно промолвил пленник, не до конца понимая, что происходит. - Мне некуда торопиться, сами видите, сеньоры.
- А раз мы не спешим, - важно кивнул горбун, - то я вполне успею снять слепок с ключа, - он разжал пальцы, показав дону Луису ключ на пухлой, почти детской ладошке, и спрятал его в складках своего платья. - А найти лошадь - и того проще. Так я пойду?
Дон Луис пожал плечами, неуверенно кивнул и тут же взглянул на Кальдерона, словно спрашивая у него совета.
Тот решительно кивнул, но затем внезапно поджал губы и поднял руку, без слов останавливая горбуна.
- И того проще? - повторил он. - А что конюх вас запомнит, вы не подумали? Или вы… Я думал, вы его лошадь?..
В одно мгновение вся его уверенность исчезла и на ее место пришло очевидное смущение, окрасившее его смуглые щеки ярким румянцем. Устыдившись то ли привычной бедности, из-за которой он забыл, что лошадь можно купить вместо того, чтобы забрать из дворцовых конюшен коня дона Луиса, то ли задержки, с которой он осознал, что этого коня там может уже не быть, он утратил, казалось, дар речи и взглянул на дона Луиса с почти тем же выражением, с каким тот смотрел на него.
- Лошадь можно купить или одолжить на время. Правда... я не при деньгах, сеньоры, - беспечно заметил дон Луис.
Так, словно забыл кошелек на письменном столе, и нужно только послать за ним лакея.
- Побег откладывается?
- Ни в коем случае! - глаза Косме азартно заблестели: - Дон Педро, скажите, среди ваших друзей нет цыган?
- В Эскуриале? - резонно возразил Кальдерон, но в его глазах уже вспыхнул тот же огонь. - "Одолжить на время" можно и у его величества… или у дона Педро - не меня, а… вы понимаете.
При этих словах дон Луис по-мальчишески весело рассмеялся, но тут же поперхнулся, кашлянул и закусил губу.
Пусть даже эта авантюра увенчается успехом - как быть дальше? Вернуться домой, попытаться объяснить все бабушке, забрать Гюль и... Куда податься человеку, объявленному безумцем?
Без друзей, без связей, почти без денег...
- Решайтесь, дон Луис! - воскликнул актер, заметив сомнение на его лице, и пленник заставил себя улыбнуться:
- Уговорили, сеньоры, я согласен на дядюшкину лошадь!
эпизод завершен
Вы здесь » Французский роман плаща и шпаги » Части целого: От пролога к эпилогу » Несчастный безумец. Лето 1622 года, Эскуриал