За три минувших дня Луис успел сотню раз пожалеть, что позволил втянуть себя в эту авантюру, и столько же раз испугаться, что ничего не выйдет. Он то рисовал себе ужасные картины будущего, которое ждет их с Гюль – нищих изгнанников, не знающих, где приклонить главу. То боялся, что Косме и дон Педро о нем забыли. То был готов отказаться от побега, то считал минуты до прихода друзей. То был окрылен надеждой, то уверялся, что вся эта безумная затея обречена на провал. Словом, он так извелся, что, если бы ученые мужи решили осмотреть его нынче вечером, они бы единогласно признали его помешанным.

Сквозь щель в ставнях виднелась узкая свинцово-серая полоска неба. Полдня шел дождь, то стихая, то припуская с новой силой, и под окном сегодня было тихо. Узник даже немного об этом жалел: наедине со своими мыслями и страхами ему было неуютно.

Поэтому, когда снаружи послышались шаги и знакомые голоса, он рванулся к двери и задыхаясь прошептал:
- Получилось?..

В замке повернулся ключ, и Косме, показавшийся на пороге, смерил пленника задумчивым взглядом:
- Вы в силах ехать, ваша милость?

Смешной горбун, напоминавший винный бочонок на ножках, вдруг показался молодому человеку прекраснее всех людей на свете.
- Да… – Луис сглотнул и произнес уже громче: - Да… А там будь, что будет.

- Пусть будет Буцефал... - дон Луис благодарно кивнул принимая шпагу. - Право, я даже не запомнил, как его зовут. Это лошадь из дядиной конюшни... И, поверьте, дон Педро, мненьше всего мне хотелось бы доставить вам неприятности. Вы столько сделали для меня... Вы вовсе не обязаны были...

Молодые люди сделали еще несколько шагов, и дон Луис настороженно замер: навстречу им кто-то шел.

- Оп, оп, на меня! Падай на меня, я тебя подхвачу, не бойся. И...

Из-за угла вынырнули двое: бородатый, длинноволосый мужчина и мальчик лет десяти. Цыгане - но не в обычных своих живописных лохмотьях, а в черных бархатных костюмах, расшитых серебром, что придавало им несколько комичный вид.

Мужчина торопливо раскланялся, извинился и потянул прочь ученика, глазевшего на молодых дворян.

Вскоре уже за спинами дона Луиса и дона Педро раздалось:

- Оп, оп, на меня... Ну, что с тобой сегодня творится? О чем ты только думаешь?! Еще раз. Руки, руки, за руками следи!

Дон Луис вытащил из рукава платок и быстрым движением утер пот со лба.

Внезапное появление цыган прервало смущенные возражения Кальдерона, с той или иной степенью искренности заверявшего дона Луиса, что он не сделал и не делает ровным счетом ничего, чего не сделал бы на его месте любой дворянин, и он проводил встречных недоуменным взглядом.

- Надо же! - удивился он. - А я думал…

Он осекся, взглянув на дона Луиса, и, поколебавшись, взял его под руку.

- Вы уверены, - с некоторой неловкостью спросил он, - что удержитесь в седле?

От внезапного прикосновения дона Луиса передернуло - как от озноба, и несколько долгих мгновений он смотрел на своего спутника так, будто впервые его увидел.

Потом вновь коснулся лба свободной рукой - и очнулся:

- Да, да... простите. Конечно. Просто все эти танцы... - дон Луис замялся и опустил взгляд: - Не самое лучшее воспоминание.

Он нервно усмехнулся и кивнул поэту:
- Идемте?

Дон Луис не смог удержаться от широкой улыбки, слушая рассказ Кальдерона:

- Дон Лопе прав, вам стоит попробовать себя в театре... Не как актера, я имею в виду... - он снова посмотрел на поэта так, словно пытался запомнить его черты, и вздохнул: - Из этого выйдет хорошая пьеса... Дальше, - Луис запнулся, - дальше мне, наверное, лучше идти одному...

Он вдруг подумал, что за последние десять лет никогда не оставался один. С ним всегда были люди, которые решали, что ему делать, куда идти, когда приниматься за работу и когда отдыхать. Люди, которые распоряжались им, будто несмышленым ребенком. А теперь ему предстояло повзрослеть за какую-то минуту. Взять на себя ответственность за свою жизнь и за жизнь любимой женщины. Стать, наконец, свободным. И почему-то эта свобода ничуть его не радовала...

- Спасибо, спасибо вам за все, дон Педро и... - не окончив фразы, он повернулся и быстрым шагом вышел во двор.

Все было, как ему говорили: караковый конь, которого держал под уздцы слуга в потрепанной куртке, трясущийся и вжимающий голову в плечи под дождем.

Повторив немеющими губами имя Буцефала, дон Луис поднялся в седло и пустил коня рысью. Когда он обернулся, ему померещилась в дверях нелепая фигура Косме, но прощаться было уже поздно - горбун все равно бы его не расслышал.

- Я вымок и порядком устал, - дон Луис снова натянул повод, заставляя коня свернуть к трактиру. - Я остановлюсь здесь. Вы же можете остаться со мной или повернуть обратно, как вам будет угодно дядя.

Он обернулся и вежливо кивнул, как и полагается любящему племяннику.

Дон Педро, похоже, не догадывался, что его племянник всего лишь делал хорошую мину при дурной игре. Карты биты! Но сдаться он всегда успеет - так почему бы не поразвлечься напоследок?

Дон Педро подъехал вслед за ним к коновязи и также спешился.

- И в самом деле, дождь усиливается, а я и не заметил, - люди скрежещут зубами только в романах, но на скулах дона Педро играли желваки. - Переждем, и вправду. Вы редкостно благоразумны, мой дорогой - это несказанно меня радует. Несомненно, это благотворное влияние Эскуриала и добрых святых отцов в их обители... и отсутствия вашей рабыни, быть может?

В его голосе теперь звучала задумчивость.

Дон Луис резко обернулся - и маска вежливого равнодушия слетела с его лица.

- Гюль? При чем тут она? Какое вам до нее дело? - ноздри молодого человека расширились, а кадык заходил так, что этого не смог скрыть даже воротник.

- Идемте, - он потупился, словно устыдившись своей вспышки, и, привязав коня, первым шагнул к двери.

- Никакого, - в глазах дона Педро светилось удовлетворение, противоречившее его примирительному тону. - Мне - никакого… помимо заботы о вас, конечно.

Он также обмотал повод своего коня вокруг перекладины коновязи, но не спеша, словно не тревожась больше, подождут его или нет; затем ослабил ему подпругу и легким шагом человека, не имеющего больших забот чем выбор вина к обеду, проследовал за племянником в обеденный зал - сейчас куда менее оживленный и светлый, как если бы тучи, сгустившиеся над их судьбами, отбросили мрачную тень и на весь мир вокруг них.

- Педро Хименеса, - бросил он выбежавшему навстречу хозяину. - Вы не против, дон Луис?

Луис вяло кивнул, кажется не сразу осознав, о чем его спрашивают, и опустился на ближайшую скамью. Положил руки на стол, сцепив пальцы в замок:

- О, да... Вы всегда были заботливым дядей... И когда забыли меня у мавров, и когда присвоили мои титулы, и теперь - когда хотите выставить меня безумцем!

Его душило отчаяние, и вся обида, копившаяся долгие годы, вдруг выплеснулась наружу.

- Выставить вас безумцем? - эхом откликнулся дон Педро, резким взмахом руки отправляя прочь зазевавшегося трактирщика. - Выставить вас? К чему? Когда вы сами выставляете себя таковым с вашими глупыми обвинениями!

Понижать голос он не счел нужным, но если трактирщик не замедлил шаг, даже чтобы подхватить кувшин по дороге к стоявшей посреди зала большой бочке, то лица немногочисленных путников, повернувшись было к ним, как подсолнечник к солнцу, тут же с преувеличенным тактом склонились над едой или кружками.

- Я знаю, - дон Луис стиснул руки так, что костяшки пальцев побелели. - Знаю, что никогда ничего не смогу доказать. И что на любое мое слово у вас теперь найдется возражение: "Да он же безумен!" Я, - он глубоко вздохнул, - я готов молчать.

Молодой человек покусал нижнюю губу: торговаться было унизительно.

- Я буду молчать. Я никогда не напомню вам об этой истории. Ни словом, ни укоризненным взглядом, ни вздохом, - он сглотнул и продолжил: - Ваш сын, Антонио, будет моим единственным наследником. Чего еще вы хотите?

Отредактировано Луис де Толедо (2020-07-03 12:59:02)

Луис скрипнул зубами и тоже подался вперед, повторяя жест дяди.

- Пусть так. Не было. Мне все пригрезилось.

Он шумно выдохнул и, подождав, покуда трактирщик не поставит на стол кувшин и кружки и не уйдет, заговорил тише:

- А вы оставите нас с Гюль в покое.

Взгляд черных глаз дона Педро оставался холодным, но теперь в нем явственно проступило удовлетворение.

- Да вы помешались на вашей рабыне, дон Луис, - прошептал он, и слышно было, какое удовольствие ему доставляет эта жестокая игра слов. - Или, скажете, одна она утишает слегка ваше умопомрачение?

- О чем вы, дядя? - дон Луис выпрямился и его голос вновь сделался бесстрастным, однако в глазах затаился неподдельный ужас.

Он боялся этого - уже давно, после того, как монах-доминиканец заинтересовался Гюль. Слуги могли заметить, что они делят одну постель. Могли что-то услышать, сболтнуть лишнего.

Дон Педро осклабился и протянул руку к кувшину.

- Вина? - не дожидаясь ответа, он неторопливо наполнил обе стоявшие на столе кружки - не глиняные, а фаянсовые, расписанные одна аляповатыми цветами, а другая кривоватыми домиками с разноцветными крышами. Глядя на племянника, он отпил глоток, с деланной аккуратностью промакнул губы внешней стороной руки, а потом так же неспешно отставил кружку. - Ваше безумие. Ваша рабыня - она помогает вам справиться с ним. Как отрок Давид Саулу. Играет… на лютне? Или поет? Она у вас поет?

Дон Луис ответил дяде беспомощным взглядом.

Рассердиться сейчас - означало бы дать новый повод обвинить себя в безумии.
Сказать, что Гюль - знахарка - дать повод обвинить ее в колдовстве. В Испании женщина не может быть лекарем. Да и в Эль-Урфе многие называли маленькую ченги ведьмой.

Луис протянул руку за кружкой и, наконец, нашелся:

- Да, она недурно поет, - он сделал глоток. - И играет на лютне. А еще согревает меня ночами, как Ависага Сунамитянка - царя Давида. Какие еще радости - у бедного евнуха?

Внезапная перемена тона удивила дона Луиса, и он тоже поднялся со скамьи.

- Мы не закончили, дон Педро. И я не обещал, что поеду с вами...

Ответное изумление дона Педро было более чем очевидно:

- То есть как?.. Вы же… - он шлепнулся обратно на скамью и злобно уставился на племянника. - Мы друг друга не поняли, дорогой дон Луис? Вы что же, полагаете, что вы будете дееспособны?

Голос его сочился ядом.

- А вы так уверены, что меня признают помешанным, дон Педро? - дон Луис сел на скамью и вдруг улыбнулся: - Вы можете требовать, чтобы меня осмотрели, ваше право, - он поднес кружку ко рту и на миг умолк, смакуя вино. - Я даже не стану возражать. Да только лекари найдутся и в Мадриде. И им не уплачено заранее.

Несколько мгновений дон Педро смотрел на племянника, а потом его пальцы, до белизны в костяшках стиснувшие кружку, разжались, а на губах снова появилась улыбка - тень предыдущей, но все же.

- Те доктора, - проговорил он, чеканя каждое слово, - что ждут вас в Эскуриале, были выбраны если не лично его величеством, то сеньором Оливаресом и с его ведома. Вы полагаете, что кто-то станет слушать тех лекарей, которых подкупите вы?

Дон Луис колебался и медлил с ответом. Он не спеша допил вино и, наконец, поднял глаза на дядю:

- Что ж, вы нанесли мне удар моим же собственным оружием, дон Педро. Браво! Но, - в задумчивости он коснулся пальцем нижней губы и отнял руку, словно обжегшись, - что если эти ученые мужи, собравшиеся в Эскуриале, признают меня дееспособным? Что тогда, дон Педро? Яд? Клинок наемника? Взбесившаяся лошадь, которая сбросит меня на охоте?

- Как вы дурно обо мне думаете, - голос дона Педро слегка срывался, и ярость в нем было уже ни с чем не перепутать. - Если они сделают эту ошибку, дон Луис, я стану молиться, не более того. И может, Господь услышит мои молитвы. Я буду молиться о том, чтобы пресвятая инквизиция не ошиблась, проверяя, не ведьма ли ваша рабыня. Потому что грустно будет, если окажется, что только благодаря ее чарам вы смогли убедить врача его величества, что не нуждаетесь в опеке.

Зрачки дона Луиса расширились, и его серые глаза казались теперь черными, как у его дяди:

- Вы... - он подавился ругательством. - Вы подлее, чем я думал, дядюшка. Мы уедем, - он решительно поднялся. - Мы с Гюль. Туда, где вы... где ваши угрозы не имеют силы! Вы... - он снова поперхнулся, понимая, что денег, чтобы покинуть страну у них почти не осталось, а потребовать свое состояние и титулы из-за границы будет затруднительно.

- Что она вам сделала? - прошептал он, смиряясь. - Вы даже ее не знаете. Что я вам сделал? В чем моя вина? В том лишь, что я появился на свет?

Дон Луис обвел залу мутным взором, сделал шаг, другой и вдруг осел на скамью, словно ноги у него подломились. Пробормотал сквозь зубы:

- Значит, я не ошибся... - и уже громче добавил: - Бумагу. Я хочу дарственную, написанную вашей рукой, дядя, и заверенную по всем правилам.

- Дарственную? - с нескрываемым недоумением повторил дон Педро. Черты его лица еще не разгладились, но бешенство уже не искажало их, и позади осталась лишь еле заметная судорога, заставляющая его рот подергиваться. - Какую еще дарственную, зачем?

- На имя Диего Альба, - в горле у дона Луиса пересохло, и он потянулся за кувшином.

Он помнил Диегито сопливым мальчишкой, бегавшим за старшими кузенами, словно щенок, в надежде, что его тоже примут в игру. Луис и замечал-то его лишь потому, что Диего был младшим братом Нандито. Неполнородным, только по отцу.

Он и сейчас мальчишка. Сколько ему - двадцать?

Но Диего был единственным, кто мог его понять. Должен был понять. И потому, что сам служил на галере. И потому, что его мать была новой христианкой - об этом дома всегда говорили страшным шепотом, многозначительно качая головами.

- Вы подарите ему Гюль.

Луис, наконец, справился с дрожью в руках и сумел наполнить кружку, не расплескав вино.

- Гюль и сумму на ее содержание, которую я сочту достаточной.

- Эту вашу рабыню? - недоумевающе переспросил дон Педро. - Зачем? И как?..

Он осекся, хмурясь.

- И какую-то сумму на ее содержание, вы говорите?

- Зачем? - дон Луис сделал жадный глоток и поставил кружку на стол. - Затем, что когда меня лишат всех прав, Гюль станет вашей собственностью. А я этого не желаю и не допущу. А как - законникам лучше знать... Вина, дон Педро? - он долил вторую кружку и придвинул ее к дяде: - Диего - любимец герцога, но он младший сын и не может рассчитывать на многое. А я не хочу, чтобы Гюль в чем-либо нуждалась. Не бойтесь, - Луис криво улыбнулся, - я вас не разорю.

Луис надолго задумался, теребя в пальцах платок.

Продать Гюль дяде, пусть даже понарошку, как говорят дети, - значило подвергнуть ее риску и, может быть, потерять навсегда. Он не верил ни единому дядиному слову, и все же - не видел другого выхода.

Время шло, дон Педро ждал, и какой-то юноша, распахнув дверь трактира, радостно возвестил, что дождь кончился, а дон Луис так и не придумал, как быть.

- Мы могли бы... - Луис скомкал платок и вновь расправил его: - Почему бы нам не написать дарственную вдвоем? Вы все еще сеньор Мансера, дядюшка. И, возможно им останетесь, - он произнес это "возможно" с непередаваемой интонацией. - А я - я пока что хозяин Гюль.

- Разве мало того, что я хочу сделать подарок родственнику и другу детства? - удивился дон Луис. - Но будь по-вашему, она...  - молодой человек прикусил губу, - она молода, резва и неглупа. Она хорошая хозяйка, в конце концов. Диего тоже молод и не женат. И вряд ли скоро женится... - он пожал плечами: - Пишут ли о таком в дарственной, дядя?

- Пишут, - холодно отозвался дон Педро, - когда один из пишущих - безумец. Не слишком ли разумные причины для безумца?

- Дарственная, написанная безумцем, не имела бы силы, - чуть насмешливо возразил дон Луис. - Именно поэтому мне и нужна ваша подпись. Вы ведь одобряете мой подарок, дядя? Как мой будущий опекун?