Над головой, в куцей, выгоревшей на солнце листве картаво перекрикивались какие-то птицы. И ненавистная, монотонно жужжащая мошкара - как без нее. Собрав волю в кулак, Лаварден приподнялся на локте, бросил взгляд на брошенные рядом сапоги, глухо застонал и снова рухнул на землю.
- Подымайся, - со сдержанной ноткой недовольства посоветовал бретонцу мавр Реза. - Из Орана за тобой никто не приедет.
Откуда-то сверху струйкой посыпался песок и галька. Оба настороженно поднял головы, но на залитом солнцем склоне не видно было ни движения. Реза безрадостно кивнул каким-то своим мыслям и повторил:
- Подымайся. Аллаха ради, соберись с силами.
Но Лаварден чувствовал себя опустошенным до дна. Он уже собирался с силами. Вчера - бессчетное количество раз. Сегодня утром - хотя после вчерашнего тело рассыпалось на части. Он собирался с силами снова и снова, бредя пыльными сопками под палящим солнцем туда, куда глаза глядят. Собрался с силами - увидев цепочку своих следов, уводящую к морю, и, наконец, осознав, зачем Гальего прогнал его живым. Собирался с силами - когда карабкался руслами камнепадов вверх, в горы, чтобы сбить со следа погоню, а в сапогах, казалось, было уже по щиколотку крови от стертых ног. И, наконец, оставшись в одиночестве среди птиц и насекомых - он не смог больше собраться с силами, лег на землю и лежал так до сих пор. И даже чудо Господне, явившееся к нему в образе оранского мавра Резы и двух охотников-бахуси, оставило его равнодушным.

Реза сидел рядышком на камне и задумчиво смотрел вдаль. Он был странный человек - в чем-то похожий на Лавардена, человек издалека, чужой всем местным, христианам ли, магометанам ли. Никто в Оране не знал, откуда он пришел. Само имя его было нездешнее, и он порой забывал на него откликаться. Он утверждал, что знает арабский, но не владел ни одним из местных диалектов. А когда ему задавали неудобные вопросы - притворялся, что не понимает и испанского. Реза ни словом не подтвердил этого, но многие считали его бывшим торговцем. Единственным событием, которое загадочный мавр признавал в своей биографии, была ссора с шейхом одного из местных племен, Аббасом Абу Музахимом.
- Я нездешний, - признавал Реза, - но я бы стал большим человеком в Алжире, если бы не Бодливый Аббас. Ничего, вот увидите - я ему отомщу.
Люди смеялись - кто, мол, Абу Музахим, уважаемый головорез, и кто - Реза, бездельник из мавританского квартала в Оране. Но Реза лишь спокойно усмехался и повторял: не уйду, мол, из этих краев, пока не расквитаюсь с Бодливым. Вот и сейчас он сказал Лавардену, что ходил вместе с бахуси к Высокому Атласу - узнать кое-что про дела Бодливого.
- Ты быстро от нас убегал, - Реза рассмеялся, показывая крупные, не по возрасту белые зубы. - Как горный козел.
- Это был ты? - с трудом ответил бретонец. - Я думал, это те... из деревни.
- Я знаю это деревню, - Реза стал серьезен и даже печален. - Там неплохие люди. Ни ты, ни они не виноваты в том, что Кабрерас был плохим человеком.
У Лавардена не было сил спорить - к тому же, покойный лейтенант Кабрерас в глазах магометан был и правда хуже некуда, да и сам их за людей не считал. Реза молчал. Бахуси, расположившись в отдалении, терпеливо ждали. Наконец, Реза сказал им что-то на незнакомом наречии, и те, непонятно, но душевно простившись, удалились.
- Есть еще вода? - спросил Лаварден и, получив из рук Резы флягу, проговорил: - Вместе с нами ушли два раба, испанец Латиф и мавр Гюль, - он с трудом сел, выпил несколько глотков и продолжил: - Если Гальего и Мендес не убили их по дороге, то за освобождение испанца, может, хорошо заплатят его родные. У него громкая фамилия. Тебе нужны деньги, Реза. Кому они не нужны? Помоги мне, я с тобой поделюсь, - Реза выглядел таким удивленным, что Лаварден поспешил объяснить: - У меня здесь нет друзей, я никому не могу доверять. Особенно, когда против меня эти двое, Гальего и Мендес. Я чужак. И ты - чужак.
На круглом, смуглом лице мавра отразилось вежливое сомнение и сдержанное опасение:
- Если бы я даже согласился - я плохой воин.
- Как же ты собираешься отомстить своему Бодливому?
- Убивает не только оружие.
Лаварден в ответ только шумно выдохнул сквозь зубы. Вернул флягу хозяину, нехотя подтащил к себе один сапог. Сцепив до боли зубы, натянул на ногу. Затем - второй. Тяжело поднялся на ноги и, хромая, пошел вперед прямо через сухостой.

*        *        *

Они вышли на узкую горную тропу, когда солнце взошло уже высоко. Впереди медленно двигалась едва видимая в слепящем солнечном свете человеческая фигурка.
- Это дон Луис, что ли? - удивился Лаварден и, насколько позволяла боль, ускорил шаг.
Реза легко обогнал его и устремился вперед. Вскоре он поравнялся с бредущим в одиночестве путником.

В другое время Лаварден сказал бы что-то утешающее. Или гневное. И подумал бы про себя - странно, что забрали мавра, а не пленника из богатой испанской семьи. Сейчас же не осталось сил ни на слова, ни на мысли. Реальность поблекла, выцвела почти набело, превращаясь в пелену по краям зрения. Хромая и спотыкаясь, Лаварден добрел, наконец, до Латифа, или дона Луиса, постоял секунду, тупо вглядываясь в лицо знакомца невыразительным взглядом и, наконец, проковылял к валуну на обочине тропы. С тихим стоном сел, вытянул вперед ноги, устало ссутулился, опираясь ладонями о колени.
- Мы убьем их, дон Луис, - тихо, почти бесстрастно, но очень решительно произнес он, снова поднимая глаза на Латифа. - Не знаю, как, но мы убьем их.

Реза практично убрал свою флягу в мешок, а теперь просто стоял, молчал и улыбался странной растроганной улыбкой, как будто ему было известно что-то, чего не знал бретонец.
- Если ты ни в чем не ошибся, то в горах вам с ними не справиться, - мягко посетовал он, услышав слова Лавардена. - У них есть оружие, а у вас - только раны. Если вас убьют, у бедной девочки не будет надежды.
- У какой девочки?

- Не смогу, - Лаварден в ответ беззвучно, невесело засмеялся и тяжело стал подниматься на ноги. - Не смогу, но пойду. Что еще остается?

Солнечное пятно медленно стекало к краю раскаленного неба, когда они добрались, наконец, до Мазалквивира. В лицо подул морской ветер; над головой кричали чайки. Они шли все так же втроем - Реза помогал идти дону Луису. Стиснув зубы от боли, Лаварден брел самостоятельно, но так тяжко, что у самых ворот форта начал отставать даже от своего болезненного товарища.
- Ну, вот и все, - со вздохом сказал Реза, щурясь на высокие желтые стены, - здесь нам пора проститься. Аллах видит, мое сердце желало бы вам помочь, но у меня достаточно собственных бед и совсем немного сил.
- Спасибо, Реза, - с трудом разлепив высохшие губы, ответил Лаварден. - Спасибо и на том.
- Спасибо... - слова дона Луиса больше походили на стон.
Он отпустил руку мавра и остановился, сгорбившись, оглядываясь на Лавардена. Будто не решаясь сделать следующий шаг. Он был мертвенно бледен, и на лбу у него выступила испарина, словно у лихорадочного больного.
- У ворот, кажется, солдаты?.. - наконец, сказал он. - Спасибо, Реза, дальше мы сами...
Реза смерил его грустным взглядом, затем испытывающе глянул на Лавардена, вздохнул и покивал каким-то своим мыслям.
- Заведем тебя внутрь, Латиф, - сказал он, - к вашим. А потом я пойду своей дорогой.
У ворот расположился лагерем небольшой торговый караван; верблюды в пестрых попонах провожали путников печальными и мудрыми взглядами. Реза душевно, с объятиями и поклонами, поздоровался со знакомыми маврами, на время оставив дона Луиса опираться на плечо Лавардена. Наконец, они спустились в узкий желоб между стенами форта, и незнакомые мазалквивирские солдаты, коротко окликнув, дали им пройти дальше.
Поселение при форте было совсем маленьким, и все умещалось за крепостными стенами. Каждая мелочь несла отпечаток солдатского быта. У стены, шатко привалившись, стояла полуразбитая телега с багряно-темным от высохшей крови колесом. Навстречу попались вояки - такой же вооруженный сброд, как в Оране, - и прежде времени состарившаяся женщина с безобразными руками и безразличным, будто каменным лицом. У самых ворот на песке сидел безногий калека с выжженными дырами вместо глаз; без видимой причины он покрыл всех троих отборной бранью.
За воротами было просторнее, но куда многолюднее. Ветер доносил дурманящий запах коптящегося мяса, и Лаварден встрепенулся, вспомнив, что с прошлого вечера ничего не ел. На углу приземистого каменного здания, казармы или амбара, Реза остановился. Бережно снял руку Латифа со своего плеча, помог опереться о стену.
- Ну, вот теперь, - сказал он, участливо заглядывая в глаза беглецу, - нам пора расстаться. Аллах един, говорят. Пусть он услышит ваши молит...
- Тварь! - свистящим шепотом выдохнул вдруг Лаварден, хватаясь за пояс, где не было сейчас никакого оружия.
Реза обернулся, охнул и неуловимо закрыл собой дона Луиса. В нескольких шагах от них, небрежно опираясь плечом о каменную кладку, стоял Эмилио Мендес.
- Ты, мерзавец?! Где Гальего?! - мстительно прорычал Лаварден.
- Где Гюль? - дипломатичным шепотком подсказал ему Реза.
- Б!.. - ответил Эмилио Мендес, веско и вдумчиво, кажется, силясь найти нужные слова. - Бэээ!..
Он окинул всю компанию торжественным, чуточку печальным взглядом, вздохнул, наклонился, будто собираясь отвесить им земной поклон, и глубоким, звучным рыком выплеснул из себя на землю полведра мутной жижи. В лицо путникам ударил запах рвоты и пойла. Мендес выпрямился и сразу покачнулся, попытался ухватиться за стену, но не смог. Он плашмя, как стоял, рухнул вниз, в лужу блевотины - и затих.
Лаварден нервно, напряженно засмеялся:
- Тупые скоты, - сказал он, прицельно сплевывая в голову Мендесу. - Уже нализались.
- Вот только, - тихо, тревожно вздохнул Реза, - вот только на какие деньги они пьют?..

Отредактировано Ги де Лаварден (2022-01-19 23:00:08)

Лаварден не знал, как Гальего и Мендес объяснили сослуживцам его исчезновение. Хорошо, если сказали, что он пал смертью храбрых вместе с Кабрерасом и Ческо. Но, зная Гальего - бретонец на это не надеялся. Тот был мастер за глаза обливать человека помоями. Правда, не только Лаварден знал такое за однополчанином; и за Гальего, и за Мендесом водилась недобрая слава. Но проверять, кому из них поверят - пусть и недобрым, но своим, испанцам, либо непонятному чужаку, - совсем не хотелось.
- Знаете, что, дон Луис? Пойдемте-ка, заглянем к местному коменданту... - начал было Лаварден. - Дон Луис! Стойте, дон Луис!
Он догнал Латифа через несколько шагов, поймал за предплечье:
- Да что Вы им сделаете, сударь?! Поступим иначе, пойдемте со мной!
- Дон Эми-и-и-и-илио! - мерзким притворно-тоненьким голоском позвали совсем рядом и горячий воздух снова всколыхнулся пьяным смехом. - Пошто вы нас покинули, разлюбезный?!
Из-за дальнего угла амбара вывернул никто иной, как сам Гальего. Тот был не так пьян, как Мендес, всего лишь навеселе. На руке у него висел оранский гарнизонный шут и насмешник, метис-полумавр по кличке Бабуля. В волосах у Бабули покачивался надорванный бумажный цветок. Оба радостно ржали, но, увидев Лавардена и Латифа вмиг прекратили паясничать и встали, как вкопанные.
- О, - только и сказал Гальего не то удивленно, не то насмешливо, - англичанин.
- Эге! - уже обычным своим грубым голосом добавил Бабуля. - Точно, британец. Ты же к маврам сбежал. Или там не кормят? - он перевел взгляд на дона Луиса. - А это что за уд срамной?

Отредактировано Ги де Лаварден (2022-01-20 17:56:24)

Гальего не ждал нападения; он зло оскалился, сжал худыми длинными пальцами запясться дона Луиса, пытаясь оторвать от своей рубашки. Под видимой на его лице злостью просвечивало какое-то другое чувство - похожее то ли на страх, то ли на раскаяние, и совсем ему не подходящее.
- Пусти! - хрипло крикнул он в лицо Латифу, брызгаясь слюной. - Мы тебе ничего дурного не сделали! Плелся ты долго, вот и ждать не стали! Отвяжись от нас, ты, чокнутый!
Расправившись, наконец, с собственной совестью, Гальего с силой оттолкнул от себя дона Луиса. Отмахнул с лица длинную прядь грязных в бурое волос:
- Что тебе эта девчонка?! Новую возьми! Та - все уже!

...Еще раньше Лаварден рванулся вперед, чтобы растащить Луиса и Гальего, но столкнулся с Бабулей.
- Ты! Давно ты свой у мавров?
Покосившись на дона Луиса, Лаварден расцепился с сослуживцем, отступил на шаг и чуть развел в стороны руками, давая понять, что драться сейчас не надо. Рожа Бабули вызывала у него сейчас только ледяную ненависть, но - сколько еще им предстояло служить вместе?
- Ты что, дон Бабуля? Кто это такое сказал? С маврами я не вожусь.
Бабуля сплюнул на землю и мрачно сощурился, давая понять, что шутить намерен только с "нормальными" однополчанами, а не с подозрительными чужаками:
- Я для тебя дон Антонио, англичанин. Ясно? Покажи, что тебя не обрезали! Докажи!!!
- Пошел ты, - ответил Лаварден прежде, чем успел подумать. - Я для тебя господин де Лаварден.
- Сука ты лживая!
Звякнула извлекаемая из ножен шпага. Безоружный Лаварден отступил на шаг назад, заметался взглядом вокруг в поисках хоть какого-то оружия. Бабуля коротко засмеялся. В эту секунду их окликнули. Остальная оранская солдатня подоспела к месту стычки. Лаварден с тоской обернулся - Резы нигде не было видно. Впереди всех стояли Мората, Торрес и Мартинес. Последние двое - хуже чертей в аду, но на Морату бретонец посмотрел с надеждой. Тот был старый солдат и, как раньше казалось Лавардену, умудренный жизнью, хоть и суровый человек. Когда Мората крикнул: "А ну, тихо!" все затихли, Бабуля с клинком наголо отступил назад, к своим, а Гальего и вовсе убрался подальше, за спину Мартинесу.
- А, сеньор де Лаварден, - веско, тяжко произнес Мората. - Так-так. Ну, дела... Серьезные дела, сеньор де Лаварден! Объясниться, видимо, надо - верно? - он перевел пристальный взгляд на лицо дона Луиса. - А это кто?
- Объясниться!.. - горько засмеялся неуемный Бабуля. - Столько наших погибло!.. Нечего миндальничать с морисками и предателями!

Дом коменданта располагался в самой защищенной части форта, в двух шагах от небольшой часовни, из приоткрытой двери которой как раз выбежали две облезлых собаки. Осыпавшаяся и выцветшая краска на ставнях и двери указывала на нищету так же красноречиво, как и одежда самого Энтрерриоса, и комната, открывшаяся взорам солдат, когда, приподняв бурую от времени дырявую портьеру, они вошли внутрь, была ненамного богаче. Внутреннее убранство дома представляло собой некий компромисс между испанскими обычаями (дань которым отдавали табуреты и кресло) и требованиями, налагаемыми климатом и окружением: большую часть комнаты занимало возвышение, перед которым валялось с полдюжины веревочных сандалий — судя по размеру, детских, на каменном полу был расстелен цветастый ковер, еще более потрепанный, чем портьера, на которым были набросаны подушки, и женщина, появившаяся на оклик коменданта, была одета по местному обычаю и прятала лицо.

— Проходите, прошу вас, — Энтрерриос привычно сбросил сандалии и поднялся на возвышение. — Я сожалею об этой необходимости, сеньоры.

Он бросил женщине несколько слов на местном наречии, и та исчезла, не ответив ни словом.

Энтрерриос, наблюдавший за оранскими солдатами с мрачным выражением лица, на которое не повлияли ни шуточки Бабули, ни признание Гальего, при этих словах Мораты вздохнул с нескрываемым облегчением и одобрительно кивнул Лавардену.

— Я хотел бы услышать от вас, сеньор, что именно произошло в селении.

Местный солдат, пришедший вместе с ними и сейчас, не разувшись, топтавшийся на пороге, недоуменно приподнял редкие брови, но промолчал, и тут дверь отворилась снова, впуская поток горячего воздуха и невысокого молодого монаха в выгоревшей на солнце рясе. Его покрытое потом лицо раскраснелось, и он слегка задыхался, как человек, то ли бежавший со всех ног, то ли совершенно непривычный к жаре.

— Добрый день, сеньор Энтрерриос! Сеньоры… — он близоруко оглядел солдат. — Я не опоздал? Я должен свидетельствовать…

Дон Луис, все это время возившийся с ремешками сандалий, поднял голову, на миг задержал на монахе сосредоточенный взгляд и вновь занялся своей обувью.

— Вы можете свидетельствовать, — заверил его комендант. — И сам я, и эти сеньоры охотно подтвердят, что сеньор де Лаварден…

Он замялся, подыскивая слова, и падре Гарсиа пришел ему на помощь:

— Никогда не отступал от христианской веры? — он поддернул рясу и уселся рядом с доном Луисом, чтобы тоже снять сандалии. — Но мое слово как очевидца…

Он осекся, и глаза его расширились, как если бы он лишь сейчас осознал, что подле него сидит человек, чья одежда ничем не походила на испанскую.

— Вам потребуются ваши очки, падре? — сдержанно осведомился Энтрерриос.

— Н-н-нет, — капеллан заметно удивился. — Но… Вы сказали: "сеньор де Лаварден". А… а вот этот… сеньор?

Фернандес, вошедший следом за монахом, так же жадно уставился на дона Луиса.

— Дон Луис де Толедо, — пояснил комендант. — Дон Луис… Если вы будете так любезны?..

Лаварден все это время сидел на ковре чуть поодаль, в глубине комнаты, куда отковылял после осмотра под тихое "если позволите...". Только теперь он чувствовал, что болит все тело - стертые в мясо ноги, израненные при падениях руки, обожженная на солнце шея и, черт знает, почему еще - спина. Голод не чувствовался вовсе, но от слабости и усталости начали гадко дрожать колени. Поначалу он закрыл глаза, наслаждаясь тем, что наконец-то можно сесть и никуда больше не идти. Но тихие возгласы солдат заставили его поднять голову и посмотреть на дона Луиса.
Лаварден скользнул взглядом по профилю испанца вниз - и, изменившись в лице, прянул назад. Беззвучно, одними губами, выругался. Первой мыслью, что пришла ему в голову, была: а ведь мы столько вместе шли, и совсем незаметно было!..

В ранней юности покинув отчий дом, Лаварден многое успел повидать - но в чем-то оставался, наверное, до глупости наивен. Иные люди, казалось ему, должны разительно отличаться от других и сразу выделяться из толпы. Может, как-то необычно себя вести, или выглядеть. Впервые услышав от дона Диего, что Педро Понсе - содомит, Лаварден был поражен - как?! содомит?! вот же он, как обычный человек, разговаривает, пьет вино, не бегает голым по улицам, не блудит на святом алтаре!.. Сейчас нашла та же оторопь: дон Луис был, конечно, болезненным и бледным, но все же поступал, как мужчина, любил свою Гюль, как мужчина, и если рассуждать, принимая во внимание честь и смелость, то был даже больше мужчиной, чем многие другие.
Да как же так?!

Сменив ругань на безмолвную молитву, Лаварден отвернулся и сидел недвижимо все время - пока комендант не велел солдатам выйти, пока не принесли воду и пока дон Луис не отошел, в сопровождении падре Гарсиа, за выцветшую ширму. В доме остались еще Мората и Гальего, причем последний - против своей воли. Галисиец был уныл и почти так же бледен, как дон Луис; шустро двинувшись было к двери вслед за Бабулей, он сник под суровым взглядом Мораты и боязливо вернулся.
Теперь они сидели до противного рядом - Лаварден и Гальего на подушках напротив коменданта. И чуть в стороне - сам Мората, внимательно, оценивающе оглядывающий их обоих.
- Сеньор де Лаварден, - коротко спросил старый солдат, - так что случилось в Эль-Урфе?
- Не знаю, с чего началось, сеньор Мората, - ответил Лаварден, - но когда мавры схватили нас возле коновязи, Кабрерас и остальные были уже мертвы. Кроме Ческо. Он умер на наших глазах. Ему ничем нельзя было помочь.
Гальего покивал. Кивнул и Мората - пока еще, как понял бретонец, их с Гальего рассказы сходились. Энтрерриос, после проверки говоривший столь мало, что его впору было принять за спартанца, тоже кивнул, но сложно было не заметить, что некоторое напряжение, до сих пор дававшее знать о себе плотно сжатыми губами и резкостью движений, ушло после этого ответа и он, потянувшись к кувшину с вином, который та же молчаливая рабыня поставила рядом с кувшином с водой, наполнил свою кружку до краев.
— Вы ничего не слышали и не видели, — полувопросительным тоном уточнил он. — А дальше?
- Сперва нас связали и заперли в какой-то хижине, - продолжал Лаварден, - но мне нужен был лекарь, и так я встретился с... - он бросил взгляд на ширму, за которой скрылся дон Луис, - с сеньором де Толедо. Он и служанка по имени Гюль подсыпали маврам в еду какую-то дрянь, от которой вся деревня заснула. Тогда мы... тогда мы освободили моих сослуживцев, - в голосе Лавардена явственно проступила неприязнь, - и вместе ушли из Эль-Урфы.
Комендант, не сводя черных глаз с Лавардена, отхлебнул еще глоток и придвинул к бретонцу его кружку. Гальего нервно покачнулся, оставась на месте. Его ничего не выражающий, застывший и в то же время очень задумчивый взгляд был все время устремлен в одну точку. Мората весь обратился во слух.
- Благодарю, ваша милось, - Лаварден притянул к себе кружку, но пить пока не стал. - Мы шли до... Гхм! Не знаю, где это. Мавританка знала. Какие-то руины в пустыне. Там мы заночевали. Утром Гальего проснулся раньше всех. Разбудил меня, сказал, что надо выйти и на что-то посмотреть. А там навел на меня пистолет и сказал уходить...
- Мендес бы всех вас убил, - печально возразил Гальего, медленно поднимая на Лавардена (или на коменданта?) честный, проникновенный взгляд. - Он бы всех вас убил... Что мне было делать?!
За занавеской что-то упало. Взгляд коменданта дернулся вбок и снова вернулся к оранцам.
— Напомните мне, сеньор Гальего: сколько вас было всего?
- Пятеро, - поспешно ответил галисиец. - Я, сеньор де Лаварден, сеньор Мендес и его меньший брат и сеньор де Толедо.
- Шестеро, - хмуро поправил его Лаварден. - Еще мавританка.
— Значит, вас было бы трое против двоих? Или против одного? — комендант мельком глянул на Морату. — Младший Мендес же?..
- Против?! - через чур даже искренне удивился Гальего. - Я... я с самого начала был на стороне дона Гильермо и дона Луиса! Я только... не мог поднять оружие против Эмилио. Он мне как родной брат!
Комендант поморщился, даже не пытаясь скрыть отвращение.
— Мы могли бы пойти на поиски, — ни к кому не обращаясь буркнул он. — Продолжайте, сеньор… дон Гильермо.
- А дальше... - Лаварден чуть пожал плечами; огорчаться из-за "дона Гильермо" уже не осталось сил. - Дальше я не знаю. Встретил дона Луиса в горах - уже одного. Он сказал, - бретонец с тихой злобой покосился на Гальего, - сказал, что его избили и забрали мавританку.