Через десять дней после эпизода Autre n'auray. Рыцарь не тупит, он выстраивает стратегию. Апрель 1436г
- Подпись автора
Есть годы, которые задают вопросы, и годы, которые на них отвечают.
Французский роман плаща и шпаги |
В середине января Французскому роману плаща и шпаги исполнилось 17 лет. Почитать воспоминания, связанные с нашим пятнадцатилетием, можно тут.
Продолжается четвертый сезон игры. Список желанных персонажей по-прежнему актуален, а о неканонах лучше спросить в гостевой. |
Текущие игровые эпизоды:
Текущие игровые эпизоды:
Текущие игровые эпизоды: |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Французский роман плаща и шпаги » Части целого: От пролога к эпилогу » Autre n'auray. Слушать правду тяжело и противно. Апрель 1436г., Дижон
Через десять дней после эпизода Autre n'auray. Рыцарь не тупит, он выстраивает стратегию. Апрель 1436г
Есть годы, которые задают вопросы, и годы, которые на них отвечают.
Путь в Дижон оказался и не таким неприятным, как опасался Филипп, который не без оснований предполагал, что господин Людгер считает его обузой, и не таким долгим - ехали они десять дней, и хотя дважды за это время шел дождь и дорогу развезло, лошади шли ходко, а с ночевкой путникам скорее везло: в Суаньи они смогли остановиться в местном монастыре, а в Реймсе каноник собора, круглый и румяный как августовское яблоко, узнал Людгера с их прошлой встречи - не то здесь же, не то где-то совсем в чужеземных краях, Филипп не вполне понял, но очень проникся - и пригласил их остаться у него на ночь. Слушая их разговоры - говорили они на латыни, но каноник владел ею ненамного лучше чем Филипп - юноша узнал немало любопытного об интересах своего спутника, и если до того он только догадывался, что тот был не просто помощником мастера-резчика, то теперь в этом убедился и еще больше укрепился в своем намерении продолжать путь в его обществе.
К чести юноши, любопытство и интерес единственно определили его решение, и неприятные разговоры в Монсе - сперва с менялой, у которого он узнал адрес ювелира, а потом с золотых дел мастером, которому он продал застежку своего плаща и не смог продать свои серебряные пуговицы - никакой роли в этом не сыграли. Другой задумался бы, может, о том, как обратить себе на пользу опыт старшего спутника, но Филиппа его неудача не расхолодила, и он решительно отбросил сомнения, которые она на миг заронила в его душу - пусть даже, сам едва это сознавая, он и перестал покупать сласти по пути.
До споров о выборе постоялого двора в Дижоне он, однако, не снизошел, пусть даже "Боевой петух" и показался ему чрезмерно роскошным по сравнению со всеми их предыдущими временными пристанищами, и возразил он лишь тогда, когда речь зашла об отдельной комнате для него:
- Но господин Людгер! Это слишком дорого и совсем ни к чему!
Это было очень удачное путешествие. Людгер, которому приходилось ездить по юности и молодости, понимал это очень хорошо. Препятствия они встречали исключительно посланные небом, да и то не очень-то страшные: дожди были, но не такие, что загоняют под крышу на добрые две недели. Разбойников и прочих лихих людей не было. Трактирщики и хозяева постоялых дворов не пытались воспользоваться их малочисленностью. Да что там, даже ни один пройдоха с хитро сделанным набором костей к ним не пристал. Их беспрекословно приютили в Суаньи, где настоятелем теперь был отец Жанно, которого Людегр когда-то знал еще послушником и с которым они даже умудрились вляпаться пару десятков лет назад в приключение, не слишком достойное будущих монахов. Впрочем, монахом ван Хаутем все равно так и не стал. И даже когда-то худой до костей Пьер в Реймсе был еще жив, правда, превратился из длинного в совершенно круглого.
Для любителей добрых знаков, подтверждающих правильность выбранного пути, было бы чем потешить вечно сомневающуюся человеческую душу и успокоить неясные подозрения о будущем. Людгер, конечно, отчасти к таким тоже принадлежал, но и не упорствовал в том настолько, чтобы не отдать должное Филиппу де Гистелю, чье бойкое владение французским языком (и не только приличным) сослужило им не последнюю службу.
С де Гистелем, кстати, Людгеру очень скоро все стало понятно. Тот, конечно, отправился не только налегке, но и с легким кошелем, а скорее и вовсе пустым. Кажется, в Монсе он что-то умудрился продать, во всяком случае, повеселел и не так настораживался к вечеру, когда надо было искать приют, как правило, все-таки не бесплатный. Это было уже удачей Филиппа, хотя и Людгера тоже. Можно было делать вид, что ничего не понимаешь, и ехать дальше, готовясь к главному объяснению в Дижоне. Там, как решил Людгер, он окончательно разоблачит мальчишку и отправит его домой, пока у него есть деньги. Сама же будет искать других попутчиков, которых в главном городе бургундского герцога найти, конечно, будет несложно.
Все было понятно, но чем дальше, тем больше мучила Людгера совесть. Он пользовался мальчишкой, чтобы не остаться лишь со слугой на полпути в Дижон. И хотя сначала он мог утешить себя тем, что отвязаться от Филиппа все равно посередь дороги не получилось бы, что это он обманул его и пытался им воспользоваться, что вообще нечего почтенному торговцу жалеть избалованного отпрыска рыцарского семейства, все-таки понимал, что не слишком-то это весомые доводы для взрослого человека, пользующегося наивностью юнца. Особенно если везешь вещь, принадлежащую именно этому юнцу и полученную при сомнительных обстоятельствах.
До Дижона все-таки добрались, и Людгер выбрал приличный постоялый двор. Ему предстояло искать попутчиков, а для этого следовало произвести впечатление. С Филиппом пора было хотя бы мысленно прощаться.
- Ну почему же дорого? Мне еще искать попутчиков.
Он поздно заметил, что как-то уже заменил "нам" на "мне".
- Какой приличный торговец возьмет к себе человека, что поселился в дыре, где крысы бегают не только по полу, но и по потолку? К тому же удалось прилично сэкономить на многих ночевках. У вас же тоже есть деньги, ваша светлость, так что можно позволить себе и немного побаловать себя.
Есть годы, которые задают вопросы, и годы, которые на них отвечают.
- У меня…
Филипп почувствовал, что краснеет, и тут же разозлился. Это было неправильно, что у него, рыцаря… ну, почти рыцаря, но в любом случае дворянина денег было так мало, а у какого-то горожанина - так много. Известно, что благородство не в деньгах и даже наоборот, но все равно, это было неприятно и несправедливо. А еще ему резануло слух это "ваша светлость" - в последние дни путешествия эти слова, кажется, почти не звучали.
- Мне удивительно, господин Людгер, - ядовито отозвался он, - что вы, с вашим-то благоразумием, предлагаете такое. Мы же не знаем, сколько времени уйдет в итоге на наш путь! Вдруг завтра зарядят дожди, и мы вынуждены будем застрять тут на неделю?
На небе, как назло, не было ни облачка, и последние дни выдались солнечными, так что дороги подсохли до твердой корки, по которой конские копыта стучали особенно задорно, но не раз же случалось, чтобы погода менялась за считанные часы!
"Как говорится, если вам нужны были доказательства, то вот они", - с мрачным удовлетворением подумал про себя Людгер.
Филипп де Гистель беспокоился о сохранности его денег, но благодарности это похвальное стремление в несостоявшемся монахе не вызвало.
- Чем дальше мы будем ехать, тем менее вероятен будет дождь.
Людгер произнес это так веско, как будто лично ручался за хорошую погоду, стоящую с начала мая и до самого далекого времени во всех областях, что рядом с Дижоном и южнее.
- Застрянем ли мы на неделю или нет - это большой вопрос, а вот что нам нужны хорошие попутчики, это совершенно точно и неоспоримо, как и то, что сейчас наступает вечер. Благодарю вас за беспокойство обо мне, но я считаю, что могу позволить себе сейчас немного больше, чем все предыдущее путешествие.
Отредактировано Людгер ван Хаутем (2020-09-20 23:12:00)
Есть годы, которые задают вопросы, и годы, которые на них отвечают.
- Потому что вы думаете только о себе! - возмутился Филипп. Это было нечестно - разве он не слушался все это время господина Людгера? В тот вечер в Реймсе, к примеру - когда он хотел пойти прогуляться по городу ночью, а каноник Жанно сказал, что одно дело, если он рискует только своей головой, и другое - когда у него есть обязательства перед его спутником и желание посмотреть, не нападет ли на него волк-оборотень, о котором судачили стражники на воротах, входит в этими обязательствами в противоречие. Разве он не остался тогда дома?
Трактирщик, стоявший рядом с приезжими с зажатым в кулаке колпаком, подлил масла в огонь, примирительно хохотнув:
- И правильно, господа, его старшей милости тяготы дороги утомительны, а его младшая милость могли бы, верно, и на сеновале спать. Так вы только скажите - я все устрою!
Филипп до боли закусил губу. Это было оскорбительно, черт возьми - что какой-то торговец будет ночевать в отдельной комнате, со слугой, а его спутник, ни кто иной как Филипп де Гистель - на сеновале!
- Разумеется, я думаю только о себе, - со спокойной уверенностью согласился Людгер. - Вы тоже, ваша светлость, не очень похожи на того, кто думает о других. Ваша мать и бабка, верное, не в счастье, что вы пропали, не так ли?
Впервые за все время Людгер дал прямо понять, что догадался, как произошел "отъезд" Филиппа из родного дома, и что единственные для него проводы состоялись уже на подступах к Брюсселю, благодаря доброте хозяйки постоялого двора.
Возможно, неприятный разговор состоялся бы прямо вот теперь же, но очень уж мешал трактирщик. Как бы там ни было, но Филипп де Гистель был Людгеру весьма симпатичен и, в общем-то, даже понятен, так что унижать его (а как это можно назвать, если устраивать выяснение обстоятельств прямо теперь на глазах у хозяина гостиницы, склонного к неприятным шуткам?) было вовсе ни к чему. Как и вынуждать к ночевке на сеновале.
- Мы возьмем у вас комнату на двоих, - тяжело мотнул головой Людгер, как бы показывая тем, что решение далось ему не без труда. - Обед принесите туда же. Что у вас сегодня вышло получше.
Есть годы, которые задают вопросы, и годы, которые на них отвечают.
Филипп открыл рот, чтобы ответить как подобает, и тут же закрыл его снова. Во-первых, трактирщик глядел на него с нескрываемым любопытством и поднимать шум в его присутствии он не хотел. Во-вторых, он и сам не знал, что подобало - не благодарить же господина Людгера за его согласие! В-третьих, он вспомнил, что собирался написать матушке и так и не написал, стыд-то какой!
Ограничившись оттого преисполненным негодования взглядом, брошенным на трактирщика, юноша молча пошел за своим спутником и заговорил снова, лишь когда дверь в комнату закрылась:
- А вы предпочли бы, господин Людгер, чтобы я написал своим всю правду? Мол, так и так, еду в Неаполь с человеком, который украл нашу семейную реликвию?
Укол попал в цель, но от этого Людгер не смутился, а наоборот, посуровел.
- Вы уверены, что я украл, как вы выразились, именно реликвию? Если так, то кто-нибудь еще, кроме вас, заметил? По-моему, нет. У вас ее называют Пустая книга... Пустая!!!! Книги не бывают пустыми, ваша светлость. Это оскорбительно для них. И никому нет дела до листов, покрытых буквами. Всем вполне достаточно обложки, на которой много драгоценных камней. Ну так она красуется на месте и охраняет по-прежнему ваш дом и семью.
Вообще еще можно бы было спросить, как такая драгоценность оказалась в руках де Гистелей. Помнится, легенд о том, что кто-то из первых владельцев вручил ее рыцарям, умоляя сохранить ее и спасти, не было. Но намекать юному дворянину, что его благородные предки тоже не чурались грабежей, было не лучшей идеей.
- Вы можете не писать вашей матушке, ваша светлость. Я отдам вам эти листы, и вы триумфально вернете их на место. Ездите вы быстро, уже через неделю будете дома. А может, и гораздо раньше. Я дам вам письма к канонику в Реймс и в Суаньи. Они вас уже видели, так что предоставят кров.
Есть годы, которые задают вопросы, и годы, которые на них отвечают.
Позже, ворочаясь на постели, Филипп подобрал, разумеется, множество верных слов и сложил их в самые правильные и гладкие фразы, но сейчас, оторопев, он самым натуральным образом заикался, отвечая:
- Ч-что? Д-да… да вы что?! По-вашему, если кражу не заметили… если не сразу заметили, так и не украл? Если у вас на чердаке лежит и украли, а вы не знаете, так все сразу и хорошо? Не п-пойман, не вор, да?
Он остановился, задыхаясь от возмущения, которое только возросло, когда все сказанное им осталось без ответа, и, ловя ртом воздух, мог только раздраженно мотнуть головой в ответ на предложение ехать назад и повторить:
- Не пойман, не вор?
- Ну почему же не пойман? Вы же меня поймали, ваша светлость.
От правды, как и полагается, Людгер внезапно разозлился совсем как-то сильно, даже настолько, что был готов послать "его светлость" к черту или хотя бы на все четыре стороны прямо теперь и на ночь глядя. Отсутствие любых свидетелей - Петер теперь был занят лошадьми - к тому особенно располагало.
- И я готов вернуть то, что взял без всякого на то права, - с особенным нажимом проговорил он. - И даже приложить покаянное письмо. Паломничество снимет с меня этот грех.
Людгер с неприязнью смотрел на Филиппа. Сказать последнее, что тот теперь волен делать что хочет, почему-то не получалось. Если бы де Гистель это понял, то мог бы решить, что причиной тому его воинственный вид настоящего рыцаря, которому никто не в силах перечить, и был бы не права. Гораздо больше действовало нечто необъяснимо детское, что, как ни старайся, а все-таки сквозило в чертах будущего мужчины.
Ну и кто может выгнать ребенка на улицу?
- Как видите, за свои действия я отвечать готов. А вы за свои? Вы оставили ваших родственников, не попрощавшись, и сказали, что у вас есть деньги на путешествие. Как я понял, последнее не совсем так.
Есть годы, которые задают вопросы, и годы, которые на них отвечают.
- Вот, значит, как?
Филипп тоже разозлился, так гладко все выходило у господина Людгера, и если за этой злостью можно было не думать о том, как восприняли его исчезновение дома, то тем лучше. Он взрослый, он сам решает, в конце концов, и он напишет! А внезапное осознание, что эта поездка за его семейным достоянием снимет с души горожанина еще и грех воровства - разве можно было с этим согласиться! Это было неправильно, неправильно настолько, что хотелось закричать, затопать ногами, врезать кулаком в латной рукавице по этой самодовольной физиономии и плевать, насколько он старше, или по крайней мере хлопнуть дверью, но даже хлопнуть дверью было нельзя, не оставшись при этом без крова на ночь глядя.
- Вот как? - повторил он, чувствуя, что его единственная защита в нападении. - Вот, значит, как надо спасать душу? Умно, господин Людгер, прекрасный расчет! Украсть бумаги, где рассказано, как найти чужую реликвию, отправиться за ней - ну как же, богоугодное дело! - и еще попенять ее законному владельцу, что он не захотел вернуться домой и не мешать вам ее присвоить! А может, ваша милость мне еще и денег на обратную дорогу даст? Доброе ж дело, помочь заблудшему дитяти вернуться под родной кров! Так вот - не выйдет! Я буду ехать, пока у меня есть лошадь, которая меня везет, идти, пока есть силы, ползти, если не будет сил идти! А теперь, с вашего великодушного разрешения, мне нужно написать пару писем.
Он бросил в изножии кровати потрепанные чересседельные сумки, которыми он был обязан щедрости реймсского каноника, и огляделся, ища глазами бумагу и чернильницу, которые в гостиничной комнате, как он запоздало осознал, могли найтись только в вещах его спутника.
- Это вы хорошо сказали, ваша светлость, - кивнул Людгер. - Ехать, пока есть лошадь, идти, пока есть силы... Прекрасное начало для новой главы семейной летописи. Читать такое всегда захватывающе. А вот проживать... Ну, вы это скоро и сами узнаете.
Как ни странно, но злиться на Филиппа де Гистеля он не мог, хотя вообще-то следовало, на этого "рыцаря", не гнушающегося хитрости. "Отец нужен этому юнцу... ну и розги не помешали бы, конечно", - подумал он про себя. Людгер думал, что ничего не стоит, конечно, сказать так, чтобы де Гистель аж задохнулся и почувствовал себя совсем дурак дураком, но что победа это была бы сомнительной, вроде как если бы верховой ударил сверху мечом безоружного. Он, конечно, не рыцарь с мечом, но у каждого, как говорится, своя гордость.
- Простите, ваша светлость. Я, может, виноват перед вами и вашей семьей. Но только чувство вины денег в моем кошельке не прибавит. На троих его не хватит. Счет - дело приземленное, ему не до возвышенного.
Он открыл подголовный сундук, вытащил оттуда приборы для письма и поставил их на скамью.
- Если ваши письма не будут слишком длинными, то вам хватит. Я пока... выйду на улицу. Что-то Петер куда-то пропал.
Есть годы, которые задают вопросы, и годы, которые на них отвечают.
Филипп выпрямился, словно его ударили, и открыл было рот для отповеди, когда внезапно новая мысль пришла ему в голову. Разве стал бы гневаться, например, господин Ян? Да он на простого горожанина и не взглянул бы, а если и взглянул бы, то свысока, со всем презрением человека благородного к тем, кому меньше повезло с предками. В конце концов, разве мог этот старый сморчок понять, что его мошна в безопасности? А если бы она не была в безопасности, он бы давно уже ее лишился?
- Не извольте тревожиться, господин Людгер, - снисходительно проговорил он, - я не посягаю на ваш кошелек. Вы увидите еще, в мире есть большее чем деньги, в мире есть справедливость.
Ангел Господень, вне всякого сомнения, услышал эти его слова, иначе как было объяснить, что, протягивая руку за письменными принадлежностями и мысленно обещая себе, что за эту услугу он непременно вознаградит господина Людгера мелкой монетой и пусть тот радуется, Филипп внезапно вспомнил о том, чему до сих пор не придавал никакого значения: пусть герцог Бургундский, его тезка, сейчас в Брюгге, но в Дижоне есть и король, король Неаполитанский!
Вы здесь » Французский роман плаща и шпаги » Части целого: От пролога к эпилогу » Autre n'auray. Слушать правду тяжело и противно. Апрель 1436г., Дижон