Возможно, Филиппу следовало проворочаться всю ночь, мешая спать господину Людгеру и ни в чем не повинному Петеру и размышляя либо о том, насколько он благороднее этих двоих, либо о том, где добыть деньги на дорогу в Неаполь. Но к счастью или к сожалению, юноша заснул, едва коснувшись головой подушки, утром вполне жизнерадостно поздоровался с соседями по комнате и вспомнил, что он должен быть глубоко оскорблен, только спустив ноги с кровати.

Куртку и штаны он надел оттого в гробовом молчании, обулся без единого слова и безмолвно покинул своих спутников, сожалея только о том, что объясниться с трактирщиком они смогут и без него: мерзавец весьма прилично изъяснялся на фламандском, и где только научился?

Невесть отчего Филипп задумался над этим всерьез и полчаса только об этом и размышлял, едва замечая и вкус купленной по дороге горбушки кислого хлеба, и кипящую вокруг городскую жизнь. Дижон показался ему куда оживленнее Гента, даже если это оживление было, в основном, в голосах - улицы был уже, телег по ним двигалось меньше, одеты горожане были победнее, и дома были пониже, но непривычного к городской жизни юношу больше занимали люди, а шума от них было куда больше чем дома. На рыночной площади узколицый школяр с лютней выкрикивал песню, намеки в которой были понятны, похоже, только дижонцам - к счастью, когда он перешел к третьему куплету, к нему с разъяренным видом начал проталкиваться какой-то бедно одетый рыцарь, и школяр удрал, не начав собирать плату. На мосту через Уш застряла, потеряв колесо, телега сыровара, и вокруг нее собралась плотная толпа, от души хохотавшая над ужимками уличных мальчишек, то ли всерьез, то ли в шутку пытавшихся стащить круг сыра. В лавке перчаточника, куда он зашел, в очередной раз сбившись с дороги, стоявшая за прилавком белокурая бабенка вогнала его в краску, допытываясь, умеет ли он целоваться, но, получив от него, под смешки подружки, целомудренный поцелуй в щеку, сжалилась и указала на восток.

- Вы не к реке идите, ваша милость, вы вверх идите.

Дворец его светлости герцога Бургундского поражал воображение, и Филипп, не сразу решившись шагнуть на подъемный мост и пройти к вздымавшимся за ним воротам, некоторое время простоял перед крепостными стенами, таращась, как распоследний крестьянин. До сих пор замок де Гистелей казался ему образцом современной роскоши - теперь, при виде поднимавшейся над стенами огромной Новой башни и остроконечных крыш дворца, он чувствовал себя муравьем. Кто он был по сравнению с герцогом Бургундским, у которого таких дворцов было, как говорили, не менее двух десятков? Который держал в плену короля и владел землями от Северного моря до Савойи?

Внутри он тоже потерялся почти сразу, направившись отчего-то к новехонькому зданию кухонь, но, поглазев некоторое время на оживленную замковую жизнь и трех молоденьких барышень, устроившихся с вышиванием у окна, отправился на поиски герцога Рене, а стало быть, как быстро выяснилось, в ту самую Новую башню. К тому времени, когда он проник за огромные резные двери и оказался в просторной и непривычно светлой главной зале, юноша уже в достаточной мере проникся роскошью герцогского замка и своим в нем ничтожеством, чтобы даже к пойманной за локоток служанке обратиться на вы, и та, хихикнув, указала ему на собравшийся у высокого стрельчатого окна кружок нарядно одетых господ.

- Вон тама спросите. Господина Реми, секретарь он у их милости.

Филипп вежливо поблагодарил и присоединился к кружку, молча глядя на немолодого уже простолюдина, на котором сходились все взгляды, и терпеливо ожидая момента, когда сможет вставить слово.

Отредактировано Филипп (2020-10-04 00:17:01)

- Филипп де Гистель, сударь, - немедленно назвался юноша, с надеждой глядя на старика. Тот был одет хуже и выглядел менее высокомерно, чем окружившие его молодые придворные, и это несмотря на то, что они смотрели на него отнюдь не сверху вниз. Подобное уважение было немного странно, если этот простолюдин был всего лишь секретарем, и Филипп благоразумно назвался первым - в конце-то концов, другие дворяне тоже были тут и глядели на него, а они уж точно были ему, самое меньшее, ровней. - Я ищу… Я еду… я тут проездом в Неаполь и хотел бы испросить аудиенции у его светлости.

Может, не стоило так открыто заявлять о своих целях, но Филипп подумал вдруг, что один из этих придворных мог сам быть королем, так ведь бывает, что король притворяется обычным рыцарем, чтобы услышать, что о нем говорят, из первых уст? И господин Реми мог быть вовсе не этот старик, и у кого угодно, кто узнает о его цели, может найтись для него поручение.

- У господина герцога Барского? - уточнил один из молодых людей.

- У господина герцога Лотарингского, - со всей вежливостью поправил Филипп, мысленно вознеся горячую благодарность бабке, в покоях которой непрерывно сплетничали о нынешней политике. Герцог Бургундский, как говорили, не хотел признавать за герцогом Барским право на Лотарингию, а он был сейчас в гостях у герцога Барского, даже если сам этот герцог был сейчас, в некотором роде, в гостях у герцога Бургундского.

Филипп вздохнул с облегчением - все-таки имя Гистелей не было пустым звуком даже в Дижоне - и тут же устыдился этого облегчения: разве не был Гент частью владений герцога Бургундского? И разве был его род так уж ничтожен?

Тут он вспомнил, что принадлежит к еще одному роду, который мог быть славен в Лотарингии ничуть не меньше, чем род Гистелей, и имеет полное право носить еще одно имя, которое, к стыду своему, позабыл. Но как же теперь его назвать?

- Я приехал из Гента… - Филипп сделал красноречивую паузу, заканчивая таким же вежливым: - сударь. А о своем деле я скажу его светлости, но могу заверить вас, что в нем нет ничего, что не послужило бы к его чести.

Здесь юноша невольно покраснел. Казалось бы, чего могло быть плохого в том, чтобы просить герцога Лотарингского о покровительстве в таком богоугодном деле? Но отчего-то рассказывать об этом под насмешливыми взглядами тех двух придворных, что говорили на бургундский лад и назвали его светлость герцогом Барским, ему не хотелось - да и какая бы от них могла быть польза?

- И залогом этому может быть имя моего отца, барона де Миркура.

Получилось как-то скомканно, но главное он сказал. Может, кто-то из них знает и его покойного батюшку?

Прежде чем пойти за секретарем, Филипп со всей учтивостью поклонился своим четыре  собеседникам, не вполне сумев скрыть удовольствие - оба его фамилии были здесь известны и сыграли свою роль. Значит, и батюшка был не настолько уж никем, вопреки тому, что намекала бабка, утверждавшая, что какой-то барон де Миркур должен был счастлив, получив в жены девицу из такого влиятельного рода. Юношу, забывшего уже об этой стороне своей родословной, это внезапное возвращение отца в его жизнь не могло не ошарашить, пробуждая в нем целый водопад воспоминаний - от деревянной лошадки, которую батюшка вручил ему в дождливый день, и до настоящей лошади, которую тот показал сыну из окна - и гордость, которую он не мог не почувствовать, когда имя отца так явно изменило отношение секретаря, заставила его поклониться незнакомцам уже как равный равным.

Оказавшись, однако, за закрытой дверью, он снова утратил уверенность в себе и на вопрос господина Реми ответил не сразу, подбирая слова.

- Я еду за реликвией… за нашей семейной реликвией, - проговорил он наконец. Письма, которые он написал прошлым вечером, он еще не отправил, но тут ему в голову пришло, что секретарь короля Иерусалимского справится с этим куда лучше - наверняка какой-нибудь курьер герцога Бургундского вскорости поедет в Гент! И почему только он оставил все бумаги в трактире! - Мой предок… то есть брат моего предка, на самом деле, вынужденно оставил ее сокрытой в Неаполе, и я еду, чтобы ее забрать.

Произнеся эти слова, Филипп осознал вдруг, что и драгоценное письмо Жана де Гистеля тоже осталось в трактире, а если быть точным, то не просто в трактире, а в руках господина Людгера, и если тот уехал, воспользовавшись его отъездом, то сумеет ли он отыскать реликвию?

- Больше двухсот лет назад, - с нескрываемой гордостью отозвался Филипп, уже в который раз мысленно отгоняя предательскую мысль, что за прошедшие века его семейную реликвию могли найти, а вся местность могла до неузнаваемости измениться. Нет, холмы, конечно, со своих мест не сдвинутся, но вот деревья… и дорога…

Чтобы заглушить настойчивый внутренний голос, юноша рассказал подробнее - и про крестовый поход, и историю двух братьев, и даже о том, как он сам прочел послание Жана де Гистеля, скрыв, впрочем, что в Пустую книгу он заглянул без ведома домашних. Господин Реми слушал, однако, так внимательно и участливо, что Филипп едва-едва успел прикусить язык, уже упомянув господина Людгера - пока еще только как попутчика.

- И… вот, - скомканно закончил он. - Мы туда едем. Но… Но я… я поиздержался. Немного.

Сказать, что денег у него не было вовсе, было все равно что прямо признать, что он уехал из дома без разрешения - пусть уж господин Реми лучше думает… А что он будет думать?

Яркий румянец вспыхнул на щеках Филиппа. Конечно, господин Реми решит, что он проиграл свои деньги или пропил или потерял… как последний осел!

- Так получилось.

Тут бы Филиппу и рассказать всю правду, тем более что, думая о письме Жана де Гистеля, он всякий раз тревожился, не надо ли было давным-давно забрать у господина Людгера драгоценную рукопись. Конечно, у господина Людгера был ларец для таких вещей, а него - всего-навсего чересседельная сумка, но разве не было бы так надежнее?..

Но при мысли о том, чтобы посвящать чужака, да еще и королевского секретаря, в недостойные дела господина Людгера, Филиппу странным образом сделалось так стыдно, словно это он, а не его спутник украл рукопись из чужой часовни. А если господин Реми еще и спросит его, отчего он все еще путешествует с этим человеком?

- Он… он мой соотечественник. Из Гента. Очень умный и ученый человек, и очень опытный… и у него есть множество знакомств. Он уже ездил этой дорогой, и он… Он тоже едет в Неаполь. По своим ученым делам. А поскольку я… - щеки юноши залил жаркий румянец. Лгать было неловко и неприятно, и ему казалось, что его видно насквозь, и говорил поэтому он больше чем собирался: - Я недостаточно… я плохо знаю, как… я никогда так далеко не ездил, поэтому… поэтому я попросил его взять меня с собой.

Только в этот миг, путаясь и сбиваясь, несмотря на явную доброжелательность в глазах секретаря, Филипп впервые задался вопросом, а что, собственно говоря, господин Людгер собирается делать, когда доберется до цели.

В этот миг Филипп решился. Секретарь герцога выглядел столь благожелательно и смотрел на него с таким пониманием, что трудно было представить себе более подходящего советчика.

- Он тоже едет за этой же реликвией, сударь, - понизив голос, признался юноша. - Он… он тоже узнал, где она спрятана, и поехал за ней, а я его догнал. И вот, мы едем вместе.

Филипп опустил глаза, чувствуя, как горят его щеки. Рассказывать, что господин Людгер украл реликвию его семьи, ему было невообразимо стыдно, как если бы он сам совершил что-то недостойное. И продолжил он, не поднимая взгляда:

- Сударь, может, вы мне посоветуете?.. Я боюсь… я не знаю, что случится, когда мы доедем… если мы оба доедем… и он тоже хочет эту реликвию, но ведь она же принадлежит моему роду! Я… не буду же я с ним драться? И еще… - он запнулся, но все же закончил: - И еще эта рукопись сейчас у него.

Из-за закрытой двери донеслись голоса, а за ними звонкий смех, и Филипп чуть не кинулся прочь. Но нет же, не могли же там смеяться над ним!

Глаза Филиппа засияли. Вот так это и должно было быть - услышав его историю, господин Реми сразу возгорелся желанием помочь. И он был прав, конечно - не надо было ссориться с господином Людгером. И это было такое облегчение, что не надо было - словно гора с плеч свалилась. Господин Людгер еще представил бы все так, будто это была вина самого Филиппа -  юноша не знал, как у него это получалось, но отчего-то когда он пытался упрекать его в чем-то, он чувствовал себя потом ужасно виноватым. А, и надо было не забыть отдать господину Реми письмо для домашних!

- Да, сударь, я бы очень хотел… Если его высочество… - он осекся, осознав вдруг, что повторил титул за секретарем, но поправляться не стал: - если он согласится меня принять… Может… может, вы могли бы мне подсказать?.. Я совсем ничего в этом не понимаю, но… Может, я мог бы как-то себя правильно вести, чтобы у его высочества возникло желание… Понимаете, это же богоугодное дело, да, но еще и такое приключение! Может, мне лучше надо рассказать про приключение?

Он просительно посмотрел на господина Реми, надеясь, что не попросил чего-то недостойного: тот служил королю Рене, а не ему, и подсказывать ему, да еще и в таком деле, был не обязан.