Человек предполагает – бог располагает, эта прописная истина, известная любовникам и заговорщикам, могла бы быть вышита на носовом платке, вздумай мадам де Шеврез расшивать носовые платки. Герцогиня много раз пускалась в бурные воды интриг, руководствуясь лишь собственным чутьем, и помня, что удача – дама капризная, и не сетовала на эту ветреную богиню, если она вдруг лишала ее светлость своей милости. К тому же, их с Рене путешествие уже принесло неожиданные плоды в виде слуги, похожего на короля. Можно сказать, выловили жемчужину в мутных водах, и, конечно, ее предстояло отмыть и заставить блестеть, но это не так уж и сложно, коль скоро и крестьяне и аристократы сложены по одному образцу: две руки, две ноги, голова…

Но, однако же, Мари держала эти мысли при себе, памятуя о том, что выехали из Парижа они за другим.
- День хорошего отдыха, дорогой мой друг, и вы снова сможете сесть в седло без стона, - ласково ответила она, разглядывая алую черепицу островерхих крыш, одного из тех очаровательных строений, которые лишь игриво намекали на еще недавнее бурное прошлое.
В которых подъемные мосты, стены и донжоны стали лишь изящными украшениями, и никто не предполагал лить на головы захватчиков горящее масло…
- К тому же, и я виновна в этом грехе не меньше вашего, я эгоистично радуюсь тому, что мы уехали из Парижа. Хотя мне и приходится напоминать себе, что хорошему пажу не пристало бросать на своего господина слишком пылкие взгляды…

Конечно, пожелай герцогиня уехать из Парижа – она бы уехала из Парижа, но тяготилась мадам де Шеврез не столько  тем, что им с Рене следовало соблюдать определенную осторожность, сколько скукой. Увы, одной любви этой женщине никогда не было довольно.

- Полноте, мой дорогой. Я уверена, в ваших силах побыть самым строгим господином – хотя бы до заката.
Мари улыбнулась ободряюще – что ж, всем нам порой требуется ободрение. Но замок – небольшой, изящный, удивительно мирный, был уже близко, и лошади осторожно ступили на деревянный мост, перекинутый через ров. Вода в нем была темной, пахла болотом, по поверхности плавали прошлогодние листья. К концу лета, он, должно быть, подернется густой ряской, а на листах кубышек лягушки будут устраивать свои лягушачьи концерты.
Ее светлость не была ценительницей таких вот деревенских пасторалей, но все же, в этой мирной красоте было что-то трогательное.

- Все будет хорошо. Вы ранены, нам не откажут в помощи.
Особенно потому, что и господин и особенно его «паж» были богато одеты и ехали на великолепных лошадях. Редко отказывают тем, кто способен заплатить за заботы, за гостеприимство. Если не золотом – то, возможно, знакомствами, услугой, протекцией.

Давно прошли те времена, когда въезжающих в замок встречала опущенная решетка и стража у ворот, ныне решетка была поднята а на солнцепеке дремал лохматый пес с репьями в шерсти. Увидев незнакомцев, он беззлобно гавкнул и снова опустил голову на лапы.
- Как видите, мы вполне могли бы вдвоем захватить этот замок без лишнего шума, друг мой. Хорошо что те времена прошли... или еще не наступили.
Впрочем, к ним уже спешил старый слуга, застегивая на ходу куртку, едва сходящуюся на объемном животе.
Мари замолчала – хорошему пажу положено молчать, а говорить положено господину.

Мари улыбнулась. Рене преувеличивал – как все влюбленные, но это не тот грех, за который строго судят. Невозможно забыть наряд, сшитый по последней моде, драгоценности, но сними их, и ничто не напомнит о мимолетной встрече. Только влюбленный узнает свою даму и в костюме пажа, и в сером плаще служанки, по взгляду, по белизне кожи, по пряди волос. Остальные не увидят солнца за тучами. И хорошо, что так, иначе влюбленным и заговорщикам было бы куда труднее держать в тайне свои похождения…
- Уверена, наш секрет не будет раскрыт, но даже если это случится, - безмятежно пожала она плечами, – я найду объяснение, которое всех удовлетворит.

Вскоре слуга вернулся – и вернулся не один. Поправляя на ходу ленту в волосах, впереди него спешила довольно миленькая особа, больше всего напоминавшая наливное яблоко – и цветом щек, и общей аппетитностью форм. Особе вряд ли было более двадцати лет, так что Мари предположила, что это либо дочь хозяина замка, либо его племянница. Будь это яблочко его молодой супругой, она бы не сидела одна в этом милейшем захолустье. Молодую жену показывают всем – как породистую кобылу…

- Месье, ох месье, - защебетала она. – Как только я узнала… Пойдемте же, господа, Тома, Тома, позаботься о лошадях!
- Мадемуазель Мари, но ваш дядюшка… - бубнил слуга, оставленный тут, видимо, за главного – оплотом здравого смысла. – Ему может не понравится…
- Вздор. Мы не можем оставить шевалье д’Эрбле в столь бедственном положении… и его пажа тоже.
По Мари скользнул взгляд небесно-голубых глазок другой Мари, и герцогиня, изображающая пажа, сочла нужным внезапно вспомнить о скромности и целомудрии. То есть изобразить смущение и потупить взор. О настойчивости провинциальных дам в Париже ходили легенды.

А это, значит, обитель фей, - рассмеялась про себя Мари. Одна фея, вторая фея, блондинка, брюнетка… Перед темноволосой дамой, появившейся в окне, она склонилась в глубочайшем поклоне – тетя, значит. Ну, любой паж знает, с тетушками следует быть как можно более любезным.
- Госпожа баронесса…
Глаза у баронессы были такими же зелеными, как ее платье. Мари, как истинная придворная дама, оценивающая соперниц по их достоинствам, признаться, была удивлена –с такими глазами баронесса имела бы успех при дворе. Впрочем, не важно, какого цвета у тебя глаза, важно другое – есть ли золото, чтобы продемонстрировать их (и все прочее) должным образом. Для провинции барон де Шензо не был беден, но вот для двора – трагически не богат.

- Мадемуазель Мари, - задушевно шепнул «паж» своей собеседнице. – Моему господину нужна корпия, вино и мягкая постель, на нас напали разбойники…
- Ах!
Мадемуазель де Шензо широко распахнула свои хорошенькие глазки.
- Трое разбойников, - уточнила Мария.
- Ах! Ах!
- Они хотели отобрать наших лошадей, наши кошельки и нашу жизнь, но мой господин сражался как Аякс, и был ранен.
Мадемуазель Мари бросила в сторону шевалье д’Эрбле взгляд, полный восхищения и самых нежных чувств.
- Ужасная трагедия, - с чувством произнесла она. – Уверена, моя тетушка не останется равнодушной к страданиям такого бравого кавалера…

- Ужасная трагедия, - подтвердила баронесса, встретившая их у подножия лестницы и выслушав краткий рассказ Мари де Шеврез – пажу простительно некоторое восхищение своим господином, да что там, влюбленность, что это за паж, не влюбленный в такой образец мужественности и красоты, так что Ее светлость не стеснялась. Пусть и коротко, но зато добавив красок, обрисовала их бедственное положение.
- Комната для шевалье готова? – повелительно обратилась она к слуге в потертом колете.
- Да, госпожа баронесса.
- Прекрасно. Вам принесут подогретое вино и бульон, а за лекарем я пошлю…
- Вы так добры, мадам, - проникновенно взглянула в зеленые кошачьи глаза баронессы Мари де Шеврез, от души наслаждаясь происходящим. – Да воздастся вам за ваше христианское милосердие.
На острых скулах баронессы, придававших ей неуловимое сходство с гадюкой (но с гадюкой очаровательной) вспыхнул слабый румянец.
- Мы, сколь можем, стараемся творить добро, - высокопарно произнесла она.
Особенно в отсутствие мужа – добавила про себя Мари де Шеврез.

- Я никогда не сплю, если моему господину нужна моя помощь, - гладя на баронессу честными глазами заверила ее мадам де Шеврез. – И сплю я в ногах его постели, иного ложа мне не надо.
Сам Гермес, бог коварства, услышь он эту пылкую тираду, объявил бы Мари-Эме если не своей дочерью по духу, то кузиной.
- Какая очаровательная преданность, - промолвила баронесса, ласково потрепав «пажа» по гладкой щеке. – Какой милый юноша. Но все же пойдемте, вам следует умыться и почистить одежду перед обедом.
Упираться было бессмысленно, и «Анж» отвесил низкий поклон баронессе и своему «господину».
- Если вы позволите. Я скоро вернусь.
- Как пожелаете, тетушка, - обиженно пробормотала мадемуазель де Шензо, явно не каждый божий день в замке останавливались привлекательные кавалеры, да еще раненые в сражении с разбойниками.

Комната, отведенная пажу, была, быть может, и меньше той, которую занимал его господин, но обставлена с провинциальным уютом. Массивная мебель – кровать, сундук в изножье, стол, стул, скамья у окна. Посеребрённый медный таз и кувшин с водой уже ждали мадам де Шеврез и она была бы рада освежиться, но баронесса так и стояла в дверях, не спуская с нее глаз.
- Какие прекрасные локоны, - вздохнула она. – Любая девушка позавидует. Позвольте, я вам помогу…
Мадам взяла гребень, лежащий на столе рядом с принадлежностями для умывания, и провела им по волосам герцогини де Шеврез, которая в это мгновение благословила придворную моду. А еще, право же, это было смешно. Баронесса вздыхала так, что грудь в вырезе платья волнующе вздымалась, как волны при шторме. И будь Мари тем, за кого себя выдавала, к такому зрелищу она бы не осталась безучастной.

- Сколько вам лет, Анж? – осведомилась она.
- И все еще паж?
- Мой господин очень любит меня, - ответила Мари. – Не может со мной расстаться. Но на следующий год он подыщет мне какую-нибудь должность придворе…
- Так твой господин так влиятелен?
Мадам отложила гребень и взялась за кувшин. Мари подставила ладони, на которые полилась прохладная чистая вода.
- О, да, госпожа баронесса, очень! Он, может быть, и не имеет титула герцога, но только потому, что он для этого слишком скромен.
- Скромность – главная добродетель доброго христианина, - назидательно проговорила зеленоглазая баронесса. – И что же… он видел короля?
- Много раз!
- Королеву?
- О да!
- Кардинала Ришелье?
- Разумеется!
- Герцогиню де Шевер?
От неожиданности герцогиня де Шеврез чуть не утонула в тазу с водой.
- Мадам, если вы обещаете хранить тайну…
- Клянусь!
- Мой господин был любовником герцогини де Шеврез!
- Ах!
- Ах!

Забывшись от волнения, баронесса зачерпнула ладонью прохладную воду из таза и освежила ею пылающее чело.
- Обед будет через час, - нетвердым голосом проговорила она. – Не опаздывайте, Анж… А мне пора идти. Я должна… должна заняться делами. Надеюсь, мы еще побеседуем.
- Непременно, - пылко воскликнула Мари.- Непременно!

Мадам де Шеврез счастливо избежала новомодного поветрия – эпистолярной лихорадки, распространившейся подобно лесному пожару среди хозяек парижских салонов. Иными словами, герцогиня предпочитала жить, а не описывать жизнь. Но если бы она решила написать пьесу, то непременно взяла бы за образец то положение, в которое они с шевалье попали по милости судьбы. Описала бы и жеманную провинциальную баронессу, облачившуюся ради гостей в свое лучшее платье, и мадемуазель де Шензо, у которой не имелось красивого платья, но имелась молодость. Уделила бы особое внимание взглядам обеих чаровниц, скрещивающимся над щедро накрытым столом подобно шпагам. О, такая пьеса имела бы успех, особенно если бы в конце одна из прекрасных дам обнаружила, что паж не тот, за кого себя выдает, но так далеко Мари не собиралась заходить, как и злоупотреблять гостеприимством хозяев замка.

- Это верно, - величественно кивнула баронесса, пока слуга, уже знакомый «пажу» и его господину (переодевшийся ради обеда в почти новую ливрею с чуть потертым шитьем на манжетах), предлагал гостям на выбор куски жареного каплуна. – Мадемуазель де Шензо гуляет в саду каждое утро, ну а я каждое утро молюсь. Мой дорогой супруг, выполняя обещание, данное своему отцу, в память о его ратных подвигах и во спасение его души поставил в нашей часовне витраж, с изображением усекновения главы Иоанна Крестителя. Если вы захотите на него взглянуть, буду рада показать вам наши скромные сокровища...
- О, мадам, вы сущий ангел, - восхищенно выдохнула Мари, послав Рене смеющийся взгляд. – Я бы с удовольствием взглянул на ваши скромные сокровища!

Баронесса благосклонно улыбнулась – ее нехитрое тщеславие удовлетворялась даже столь скромным источником, как восхищение пажа, а вот мадемуазель де Шензо, напротив, сникла, как маргаритка под лучами палящего солнца. Видимо, в саду не было витража, который можно было бы предложить гостям для осмотра...
- Наверное, тут недурная охота? – предположила Мари. – Тот лес неподалеку от замка, он принадлежит вашему супругу? Вы, госпожа баронесса, наверняка неподражаемы в образе амазонки.
- Тетушка боится ездить верхом, - невинным голоском заметила со своего конца стола юная мадемуазель. – Ее как-то кобыла покусала.

- Вы правы, мадам. Совершенно недостойно, толпой – и на одного, - со всей серьезностью подтвердил «паж».
Только в этом зале было два – нет, три, если считать саму мадам де Шеврез – охотника, соревнующихся друг с другом в ловкости. Вернее, охотницы. Впрочем, герцогине больше была по душе роль зрительницы. Она охотно аплодировала бы самой удачливой Диане, уверенная в том, что ни одна стрела так и не достигнет желанной цели – сердце Рене. А ко всему прочему она не ревновала. Что значат пылкие взгляды, тайные пожатия рук, свидания наедине и обещания? Все – и ничего. Танец мотыльков – прекрасный, завораживающий, но быстротечный.

Рассуждения эти, разумеется, ничуть не влияли на аппетит «пажа» и на его галантность, которую он почитал нужным проявлять к обеим дамам, так что беседа текла легко и непринужденно, как и вино, надо отметить, вовсе недурное. Так что вопрос шевалье д’Эрбле не показался обитательницам замка неуместным или необычным (тут следовало бы отметить, что шевалье д’Эрбле обладал счастливым даром говорить вещи уместные и желанные собеседнику). И – какая удача – тут же последовал ответ.

- Мой господин – прекрасный охотник, - как бы невзначай заметила она, и глаза баронессы затуманились. Возможно, она уже представляла себя в охотничьем домике, наедине с таким блестящим кавалером.
- О, я не сомневаюсь, - кокетливо улыбнулась м-ль де Шензо. – Я слышала, в охотничьем домике есть все удобства.
- О, да, - подхватила баронесса. – Все удобства, чтобы приятно провести время в небольшой компании. Например, с другом.
Или с подругой – усмехнулась герцогиня, без труда уловив намек провинциальной красавицы. Смелости той было не занимать.

- Как же вы сумели? – спросила м-ль де Шензо, подразумевая добродетель Анжа, выстоявшую в борьбе с соблазном.
- О, - с мнимым простодушием ответил «паж». – Дело в том, что матушка, провожая меня на службу, научила меня особой молитве святому Рене. Эта молитва защищает меня от всех искушений, и я читаю ее каждую ночь…
Кажется, в глазах мадемуазель мелькнуло что-то вроде разочарования – впрочем, может быть, это огонь свечи вспыхнул и погас, отбросив тень на миловидное личико девушки.

- Ну что вы, какая обуза, - горячо, может быть, даже слишком горячо воскликнула баронесса. – Пока нет моего супруга, я почту за радость предоставить вам кров, и лекаря, вы же нуждаетесь в покое, шевалье! К тому же, я даже не знаю, сдается ли сейчас этот домик, или сейчас в нем кто-то гостит. Это дела барона, вы же понимаете… дела мужа жены не касаются…
Мари, бывшая замужем дважды, и каждый раз удачно, могла бы поспорить с этим утверждением, но ограничилась улыбкой, обращенной сначала к баронессе, а потом к Рене.
- Но мы бы могли съездить и посмотреть, не так ли, ваша милость? Если охотничий домик свободен и расположен недалеко, мы могли бы там устроиться, а вы, милые дамы, могли бы навещать моего господина.
Бессовестная герцогиня ничуть не смущалась тем, что помахивает своим «господином» перед баронессой и ее племянницей будто сочной морковкой перед носом у мула.

- Но вы еще нездоровы, - с сомнением проговорила баронесса. – Не будет ли такая поездка слишком утомительной для вас, шевалье?
Не больше, чем прогулки в саду или любование витражами в часовне – могла бы съязвить Мари, но, разумеется, промолчала.
Что поделать, у роли пажа есть свои недостатки, но и преимуществ хватает. И одно из них – возможность наблюдать эдакие сцены, когда под тонким покровом приличий кипят человеческие страсти. А он везде одинаковы, и везде достаточно сильны – что в Париже, что в провинции.

- Смотря какая болезнь, мадемуазель, - напустив на себя ученый вид, ответила Мари. - При одних, верно, нужно лежать, да еще чтобы лекарь кровь отворил, но это те болезни, которые происходят от меланхолии, сиречь от любовной лихорадки. Таких больных даже к кроватям привязывают!
- Ах!
- Потому что таких больных только выпусти на улицу – они же побегут всякие безумства творить. На дуэль кого-нибудь вызовут, даму сердца похитят и увезут…
- Куда? – чрезвычайно оживилась мадемуазель де Шензо. – Прямо так и увезут?
- В карету посадят и увезут. В основном, а Англию везут, мадемуазель.
- Ах, прямо в Англию!
- А есть и другие болезни, как я уже имел честь вам доложить, мадемуазель. Например, рану, если она, конечно, не смертельная, следует понемногу выгуливать. Ну и пить больше вина, чтобы обновлялась кровь.
Какие там другие болезни, Англия, Англия теперь целиком заменяла мысли хорошенький провинциалки.
- Сударь, - прошептала она, дергая «пажа» за рукав, вынуждая мадам де Шеврез наклониться еще ниже. – Сударь, а вам никогда никого не хотелось… похитить?
- Увезти в Англию? – деловито уточнила герцогиня.
- Да… в Англию…
- Нет, мадемуазель, ведь для этого надо переплыть Ла-Манш, а меня в море укачивает. В карете, впрочем, тоже, но в море, согласитесь, не так обидно.

Отредактировано Мари де Шеврез (2022-02-01 16:18:40)