- Он ужасный льстец, - тот попытался улыбнуться снисходительно, но злость взяла свое.

И болтун, к тому же. Эта новость была крайне неприятной. Мало того, что она означала непредвиденную опасность, так еще и царапала самолюбие мэтра печатника: тот полагал, что разбирается в людях лучше. При личной встрече месье Сирмон произвел на него впечатление человека вполне надежного - в своем роде. Из тех, кто без раздумий предаст, если ему предложат большую выгоду, но никогда не проболтается просто так, за медный грош, по легкомыслию, или из тщеславия. А тот, выходит, трясет языком, читая кому попало те строки, которым надлежало, по его собственным словам, паче всего остаться анонимными. Как будто бы был не дельцом от литературы, а настоящим поэтом, неспособным пережить мысль о том, что хоть несколько слов, слетевших с его пера, канут в Лету без связи с его именем.

Процитированного двустишия Фужерон не помнил. Через его руки проходило множество подобных брошюр и листков, и запоминал он в подробностях только те, что печатал не ради заработка. Но тогда, выходит, он сам поддался на лестные слова, и ввязался в гнилое дело. Чертов поэт.

- Его опусы, если хотите знать, - дал он волю раздражению, - просто эталон пресмыкательства перед сильными мира сего. То, что он печатает.
Дополнение "под своим именем" мэтр все-таки проглотил. Кто знает, знает ли гость, печатает ли этот мерзавец иные свои творения.

- Судя по тому, что вы сейчас прочитали, лучше, но ненамного, - не слишком ловко вывернулся Фужерон, сам понимая, что с каждым сказанным словом тонет все глубже в болоте лжи, или полуправды, по крайней мере. - Я слышал еще сколько-то строк, и они примерно таких же качеств.

Никаких особенных вирш Сирмон ему не читал. И регулярным посетителем его сборищ не был. Явился по рекомендации, предложил сделку. Пришел он от давнего знакомого, заслуживавшего доверия, сам заказ представлялся весьма выгодным, предмет поэтической атаки больших возражений тоже не вызывал. Когда приспешника вдовствующей королевы сменяет у кормила королества, выразимся по возможности скромно, друг юности молодого короля, это еще куда ни шло. Не будем ханжами. Но когда король почти в двадцать пять лет снова подпускает к указанному кормилу следующего кавалера совсем уже пожилой матери, да еще в сутане...

Они, разумеется, поболтали, ведь нужно же было составить себе представление о человеке. Пару-тройку собственных строф, написанных "для души" поэт ему все-таки процитировал, но все это была скучная любовная чушь, и, не встретив восторга со стороны взыскательного слушателя, тот нисколько не обиделся, и переключился на произведения более признанных сочинителей, с которыми был неплохо знаком. Что говорило, бесспорно, в его пользу. Так что о его сатирических дарованиях, если честно, мэтр мог судить лишь по пролистанной по диагонали рукописи - причем, в тот момент не столько искал там талантливые строки, сколько прикидывал раскладку страниц, и убеждался, что в тексте нет ничего откровенно богохульного, или способного выдать имя автора - а за ним и печатника.

Зато после того, как ударили по рукам, автор заходил чуть ли не каждый день. Нервничал, старался держать руку на пульсе, маскируя разговорами о жизни и о литературе истинный интерес: не случилось ли в лавке чего-нибудь необычного, не было ли неожиданных посетителей. Вычитывал пробные оттиски - без внезапных капризов, свойственных гениям, но с дотошностью крепкого профессионала, доводя наборщика Верньо до бешенства почти на каждой странице. Торчал наверху подолгу, перезнакомился с кучей знакомых, многих обаял... Голодранец по сути, сейчас он был при деньгах, с кем-то, кажется, еще и не в лавке тоже встречался. И надо же так случиться, чтобы именно этот пронырливый рифмоплет привлек внимание нового посетителя.

- Не знаю, я не уверен..., - взгляд мэтра вдруг стал неподдельно задумчивым, он вспоминал что-то по-настоящему грустное в этот миг. - Бывает и так, наверное. Но чаще мне встречалось другое: тот, кто выбрал говорить то, во что не верит, вскоре начинает верить в то, что говорит. И это обычно печально видеть. Более печально, чем обычное лицемерие.

И ненавидеть, как правило, тоже начинает то, что прежде любил. И особенно - тех, с кем это любил вместе. Таких примеров любой взыскующий запрещенных истин видит на своем пути предостаточно. Это не было сознательно расставленной ловушкой, но уже сказав то, что он сказал - и даже испытав некоторое удовлетворение от того, что старая, глубоко выстраданная мысль помогла сейчас отклониться от скользкой темы, ни капли не покривив душой - мэтр все-таки задал себе вопрос, сталкивался ли с таким его выскообразованный собеседник, столь общительный и не сторонящийся опасных знаний.

- О, а вот это верно! - тут же согласился мэтр. - Люди меняются. И в большинстве не любят этого признавать. Только вот всегда ли...

Дверь в заветную комнату приотворилась, чуть слышно скрипнула, впуская заново шум из мастерской, и немолодая трехцветная кошка вошла, протекла через порог, вскочила на книжную полку, и потянулась там, царапая старое дерево когтями. Фужерон подхватил тварь под пузо, спасая книги и мебель, и устроил у себя на руках.

- Часто ли, - поправился он, - часто ли люди меняются так, чтобы становиться с возрастом лучше? Даже вот этот сомнительный леопард, - он почесал аккуратно кошку под челюстью, и та тихо заурчала в ответ на ласку, - не меняя расположения пятен на шкуре, все-таки меняется с каждым годом. Становится и глупее, и бесполезнее.

Через незакрытую дверь из мастерской донесся взрыв хохота - набрав самостоятельно еще пару-тройку печатных слов, Рошфор потребовал больше вина - намного больше вина для всех, хорошо подогретого, с черным перцем и сладким медом - и на этот момент уже все сотрудники типографии собрались вокруг него и наборщика Верньо, и наперебой пытались как-то помочь гостю совладать с наборной доской, или хоть рассказать про что-нибудь интересное из своей практики.