Корабельщик расплылся в заговорщицкой улыбке и, за невозможностью пихнуть в бок хорошенькую барышню, пнул в лодыжку сына, который, как раз протянув руку к канату, тут же ее отдернул и забормотал извинения.

- Ввечеру как раз, мадемуазель, - радостно поведал он. - Потому как ночью на реке лучше бы осторожнее, а луна нынче в последней четверти…

Правду говорят люди, что странствия развивают ум, усиливают наблюдательность, а также сближают людей между собой! Они же, бесспорно, способствуют несварению желудка, образованию мозолей и похуданию, но сии неприятности угрожали скорее Людгеру и баронессе, Филипп же, по молодости лет, извлекал из своего путешествия одну лишь пользу. И пусть не всякий опыт постигается с удовольствием, сейчас он с благодарностью вспомнил урок, преподанный ему конюхом в шалонском трактире:

- Мадемуазель не имеет в виду долгую остановку, милейший, - проговорил он, сунув в мгновенно подставленную ладонь мэтра Симона извлеченную из кошеля монету. - Но вы же видите, сколь тяжело дамам путешествовать по такой жаре! Может, какая-то причина может вынудить корабль задержаться? Они могли бы тогда искупаться, и их тяготы стали бы для них легче…

- Гм-м-м, - протянул корабельщик, в раздумье покачивая крепко сжатым кулаком. - Я мог бы… да, я мог бы заменить уключину на кормовом весле, пожалуй… да. Только вы ж понимаете, сударь, в старой уключине еще как бы не на пару недель хода, а то и больше…

Филипп совершенно правильно понял намек и опустил уже руку на кошель, когда его осенило снова:

- А я думаю, любезнейший, - предположил он, - что, оценив преимущества подобной остановки, госпожа баронесса пожелает воспользоваться таковыми и в будущем и тогда, разумеется, станет возмещать вам расходы, вызванные задержкой.

- Гм, - в тоне мэтра Симона смешались сомнение и уважение.

- Ну, - еще одна монетка выскользнула из руки юноши, - вы же ничего не теряете?

Который из его доводов оказался решающим, Филипп так и не узнал, но меньше чем через час "Капустка" подошла почти вплотную к высокому берегу и бросила якорь в тени, наполовину накрывшей ее корму. Филипп, с нетерпением ожидавший сигнала, перемахнул через борт, едва увидев кивок мэтра Симона.

- Здесь мелко! - воскликнул он, стоя по шею в воде. - Я могу перенести вас на берег!

- Гм-м-м, - протянул корабельщик, со значением поглядывая на сына, которому, как понимал любой, за эту услугу будет уплачено.

Платью Филиппа за время путешествия случилось уже не раз вымокнуть, и он не раз уже успел порадоваться, что, направляясь в Гент, дабы призвать к ответу укравшего его достояние торговца, он оделся скорее удобно, нежели нарядно, а потому сейчас, когда рядом не было никого, кто мог бы призвать его к бережливости голосом более властным, чем женевьевин, он склонен был только улыбнуться ее тревогам.

- Ничуть! - воскликнул он. В следующий миг выражение его лица изменилось, будто он и в самом деле пожалел о своей горячности, осознав возможные ее последствия, однако следующие его слова ясно указали источник этого сожаления: - То есть… Вы же не откажетесь, Же-… мадемуазель де Мильво? Иначе это будет еще и напрасно! И тогда мне и вправду будет жалко!

На живом его лице в равной мере смешивались надежда, лукавство и беспокойство. Надо было сразу сообразить и сказать, что никакая жертва не была бы чрезмерной, если бы она помогла ему завоевать ее снисхождение!

Или не стоило говорить такое при посторонних?

Не удержавшись, он подбросил в воздух два веера брызг.

- Спускайтесь! Вода чудесная!

- Погодьте, погодьте, - озабоченно пробормотал корабельщик за спиной Женевьевы, - мы мигом… мы сейчас…

Если бы не жара, послужившая предлогом для этой прогулки, Женевьева рисковала бы всерьез обидеть своего поклонника, который мог с легкостью вообразить десяток ложных причин для нее предпочесть ему сына корабельщика и ни одной настоящей. Но внезапное купание - еще за миг до того, как он прыгнул в воду, Филипп мучился сомнением, прилично ли разуться при даме, и боялся, что не сумеет удержать столь драгоценную ношу - полностью изменило его умонастроение, и вид возлюбленной в неловких объятиях Робена, который еще и запнулся по пути к берегу, вызвал у него одно лишь облегчение: раз представив себе, как они вместе падают в воду, он более не жаждал испытать свою выносливость.

Даже самый наивный юноша понимает, однако, что преданный влюбленный должен быть разочарован таким поворотом событий, и к тому времени, как Филипп догнал Женевьеву, он испытывал самое подлинное разочарование, и хлюпающая в сапогах вода и липнущая к телу одежда не способствовали рассеянию этого чувства.

- Жестокая! - упрекнул он. - Даже самой мелкой услуги вы от меня не примете! А я теперь похож, верно, на неверного жениха ундины. Вы знаете эту сказку? В ней тоже есть разбитое сердце.

Тоскливый взгляд, которым он сопроводил этот вопрос, должен был ясно дать понять жестокосердой, что если в истории фигурировало одно разбитое сердце, то его собственное было вторым, а может, и первым, но глубокая печаль в его глазах была вызвана еще и осознанием, что мокрый кавалер выглядит далеко не так завлекательно, как сухой.

Филипп едва не отказался рассказывать, так он был смущен и растерян. Неужели он и в самом деле компрометировал Женевьеву, как упрекал только вчера капитан фон Эльзанг? В запальчивости он сказал вчера, что если это так, то он готов жениться на ней хоть сегодня, но капитан безжалостно поднял его на смех - хорошенькое выйдет дело, если бедной девушке придется выскакивать замуж за мальчишку, который еще и шпор-то не заслужил! И на что он, спрашивается, собирается содержать жену? На деньги ее отца? Так пусть подумает дважды: господин де Мильво небогат, как бы ни пыжился - старого воробья на мякине не проведешь! Так что, если девушка сеньору де Гистелю небезразлична, то пусть держится от нее подальше и уступит дорогу тем, кто умеет приволокнуться, не нанеся урона девичьей репутации. Тут Филипп решил, что припер капитана к стенке, ведь тот был женат, но немец в ответ только фыркнул: баронесса фон Эз не потерпит распущенности от своих людей, а значит, Женевьеве бояться нечего.

Настоящий рыцарь на месте Филиппа вызвал бы фон Эльзанга на поединок, но увы, Филипп рыцарем не был, а капитан не сказал ничего оскорбительного. Можно было даже подумать, что он наоборот вел себя благородно, если бы не похабная ухмылка - из-за нее Филиппу показалось, что все это пустые слова, а капитан на самом деле всего лишь хочет, чтобы Филипп ему не мешал. И вот теперь оказалось, что что-то в его словах было!

Конечно, он обожал Женевьеву и готов был целовать следы ее ног, но… Нет, следы он не готов был целовать, потому что на чистой палубе следов не оставалось, а там, где грязно, целовать противно, но разве так показывают свое обожание? В душе Филипп знал, что жениться на предмете своего обожания он совсем не хочет, потому что как же тогда Неаполь и его судьба? Но он покажет ей свою любовь, отказавшись от нее, и будет вздыхать издалека… только еще не сейчас, потому что сейчас он точно ее не компрометирует, а значит, можно еще побыть с ней…

- Ее в Генте рассказывают, - юноша взял ее под руку. Солнце пекло по-прежнему, но с реки дул легкий ветерок, играя выбившимся из прически русым локоном девушки, и Филипп подавил жаркое желание заправить его обратно. - Значит, жил-был принц, и как-то раз он увидел в реке ундину и воспылал к ней страстью. Сперва она ему не верила, но он поклялся ей своей бессмертной душой, что будет любить ее вечно. Она родила ему двух детей, когда король, его отец, послал ему письмо и приказал ехать в столицу. Принц не мог отказаться, и ундина дала ему с собой три подарка, чтобы он ее не забыл: брошь для его шляпы, пряжку для его пояса и драгоценный эфес для его меча. Приехал принц домой, а отец ему и говорит: "Я уже стар, пришла мне пора уступить тебе трон, но сперва ты женишься на принцессе соседнего королевства." И принц ничего не сказал, когда вдруг брошь на его шляпе обратилась водой и залила не только его, но и весь тронный зал, и все придворные пришли в великое смущение и не знали, что произошло. Но принц промолчал и поехал с многими придворными и рыцарями в гости к принцессе, и она оказалась такой красавицей, что принц забыл, что хотел… Ой, я забыл! Там раньше было, что принц промолчал, потому что не хотел гневить отца, но рассчитывал так грубо повести себя с принцессой, что она сама не захочет выходить за него замуж. Так вот, с этой мыслью он поехал к ней, но увидел, как она прекрасна, и вел с ней учтивые речи и совершенно очаровал ее, когда вдруг пряжка на его поясе обратилась водой, и вода эта поднялась всем до пояса, так что принцесса и все придворные страшно перепугались. И принцесса решила тогда, что ей не нужен муж-колдун, и велела ему уехать. Но принц не хотел и стал уговаривать ее, а когда она отказалась, стал угрожать ей войной. И храбрые рыцари принцессы взялись за свои мечи, а рыцари, приехавшие с принцем, за свои, и сам принц также обнажил меч, когда эфес его обратился водой, и вода залила все то королевство, и все в ней утонули - и вероломный принц, и принцесса, и все рыцари. Спасся только священник, и от него мы и знаем эту историю.

Филипп, который, услышав впервые эту сказку от одной из дам своей бабки, тут же ошарашил ту вопросом, откуда вообще стало известно про ундину, посмотрел на Женевьеву с непритворной признательностью. Дама, припертая к стенке, поведала ему, что при дворе принцессы был один добродетельный священник и он, конечно, не утонул, и тогда Филипп задал тот же самый вопрос, что и Женевьева: в чем была виновата принцесса. На этот вопрос ответила уже бабка, и ее ответ повзрослевший Филипп пересказывать своей спутнице не собирался:

- Что значит, за что? - удивилась мадам де Гистель. - Она собиралась выйти замуж за женатого человека. Или ты считаешь, что это не дурно?

Юноша признал тогда, что ничего хорошего в таком поступке не было бы, и оставил при себе неудовлетворенное недоумение. Как же так, она же не нарочно! Она же не знала! Теперь он мог бы ответить и самому себе, и Женевьеве: зло можно делать, не желая ничего дурного. С этим, правда, тоже можно было поспорить, потому что все-таки это не то же самое и принцесса же передумала, но спорить Филипп не хотел, а с самим собой уж точно не больше, чем с Женевьевой. И все равно принцесса была придуманная, правда? Потому что даже если священник спасся, он не мог бы узнать про ундину…

Тут он понял, что Женевьева, несмотря на его мокрый вид, от него не отстраняется и вообще ведет себя так, словно все хорошо, и ободрился окончательно. И хотя лучше было бы, если бы она держала его под руку, а не просто шла рядом, он был мокрый, а главное было что они друг друга понимали, как всегда. И даже ответ на ее вопрос он знал совершенно точно, ему и задумываться не пришлось:

- Я не мог бы влюбиться в ундину. Потому что я уже люблю вас, Женевьева. В моем сердце не хватит места еще и на ундину. - Тут в душу юноши закрались некоторые дополнительные соображения, и он уточнил: - Даже если она будет маленькая.

Все равно получилось как-то неправильно, как если бы он охотно влюбился бы еще и в ундину, если бы у него в сердце хватило места, и Филипп поспешно добавил, меняя тему:

- А еще вы мне проиграли поцелуй!

Разумеется, он не верил, что она его поцелует. Ну… немножко надеялся, но был готов к отказу. И все же, когда он представил себе, как… как… Ему вдруг стало так жарко, будто он вовсе не купался - даже глазам стало жарко, так он, наверно, покраснел.

Очевидное смущение Женевьевы было столь очаровательно, что юноша, поддержав ее под руку, не удержался и привлек ее к себе куда ближе, чем дозволяли приличия. Будь он старше, он зашел бы и дальше, но слабый аромат ее притираний, однако, и само это ощущение женского тела вплотную к своему привели его в такое смятение, что он разжал руки и отступил еще прежде, чем у нее появился бы повод для обиды. Так ошарашен он был нахлынувшими на него чувствами, что едва слышал, что она сказала про его сердце, и оттого ее намерение сдержать обещание ошеломило его не настолько, чтобы лишить его всякого здравомыслия.

- Да, - пробормотал он, не сводя взгляда с ее губ, сейчас улыбающихся так лукаво, что у него голова шла кругом. - Да.

Идти, не разбирая дороги, небезопасно и в поле, а в рощице, укрывавшей их к тому времени от жаркого солнца, он всерьез рисковал бы, если бы Женевьева позволила ему выбирать дорогу, привести их прямиком в ближайшую ольху. Но дорогу выбирал не он, и оттого худшее, что постигло их, это громко треснувший сучок под его ногой - который, впрочем, заставил юношу осознать, что его ответ был, мягко говоря, не полон:

- Помню, - уточнил он. - И обещаю. Но я всегда говорю правду.

"Я же почти рыцарь", - мысленно добавил он.

Перемену в даме своего сердца Филипп заметил, но понять не успел. Восхищенный ужас, овладевший им, когда она подалась к нему и он осознал, что вот сейчас, сию минуту она его поцелует и что ему делать, он же не умеет, он же никогда, сменился таким буйством чувств, что в голове юноши не осталось ни одной мысли, которую нельзя было бы выразить возгласом: "Ах!" В рыцарском романе он тотчас лишился бы чувств или воспарил бы к небесам, но ощущения его были очень земными, очень настоящими и совершенно восхитительными. Если бы не необходимость дышать, он не остановился бы никогда, но, когда Женевьева отстранилась, все, что он мог, это оторопело пялиться на нее и хватать ртом воздух.

Ах, да, еще кивнуть.

Если бы господин Людгер спросил Филиппа, подобает ли рыцарю, настоящему или будущему, оказавшемуся наедине с девицей из благородной семьи, набрасываться на нее с поцелуями, юноша вынужденно признал бы, что такое поведение рыцарю не подобает. А потом, может, и задумался бы, каким образом достойная девица из благородной семьи вообще могла оказаться в уединенной роще вдвоем с рыцарем, который был, к тому же, еще и мокрым после недавнего купания. К сожалению или к счастью, господина Людгера в роще не было, а если бы и был, вряд ли Филипп стал бы выслушиыать его вопросы и, тем более, на них отвечать. Правду сказать, Филипп сейчас не заметил бы не только вопросов господина Людгера или его самого, но и все войско Карла Мартелла, Юлия Цезаря и Александра Македонского, вместе или по отдельности - он видел только очаровательный манящий рот Женевьевы. А потом он перестал его видеть, потому что, притянув к себе девушку, прильнул к ее губам с новым поцелуем.

Конечно, поцелуй прервался лишь из-за недостатка воздуха. И трясло его тоже лишь от того, каким неожиданно сладким оказался этот поцелуй, а вовсе не из-за совсем уж непристойных желаний, о которых и духовнику-то не расскажешь! И нет, он бы не накинулся на нее с новыми поцелуями, даже если бы она не пообещала ему третий - а что он думал уже только о нем и о следующих… это были даже не мысли.

Каким-то немыслимым усилием Филиппу удалось разжать объятия, и то не до конца - руки его все еще лежали на плечах девушки.

- Поручение?.. - повторил он. Позже ему было стыдно и неловко за свою глупость, но в ту минуту он отвечал, совершенно не думая. - Ах, да, поручение… Нет, я…

В этот миг он внезапно понял, что самая желанная и восхитительная девушка в мире спрашивает его про поручение короля Рене, а он вот-вот признается, что никакого - ну, вообще никакого - поручения у него нет, а про их с Людгером паломничество она уже все знает.

- Я… - повторил он. На краткий миг перед ним предстала восхитительная, чудесная картина - отважный рыцарь, скачущий в Неаполь, преодолевая тысячи препятствий, чтобы спасти короля Рене… только вот от чего? .. Нет, чтобы способствовать новому Крестовому походу, конечно! И вот он везет тайный монарший клич всем способным держать оружие… тайный, чтобы не прознали турки…

Затем проснувшаяся совесть взяла верх, и юноша опустил глаза.

- Нет, - вздохнул он. - У нас нет никакого такого поручения. То есть… - все-таки надо было быть честным до конца, - у меня нет.

Очевидная радость на лице Женевьевы была столь лестна для самолюбия Филиппа, тотчас решившего, что она тревожилась - как когда-то Людгер - из-за неожиданных милостей, которые ему оказал самый настоящий король, что он тут же попытался, не дав ей договорить, сорвать с ее губ еще один поцелуй. То ли из-за его неуклюжести, впрочем, то ли благодаря ее ловкости, поцелуй этот запечатлелся у девушки на носу, и юноша, снова покраснев до корней волос, отказался от дальнейших попыток, хотя дама его, похоже, вовсе на него не разгневалась.

- Я… - собираться с мыслями снова было поразительно тяжело, - я только… я имел в виду, что я не знаю точно. Про господина Людгера. Вдруг он… Ну, то есть я не знаю.

Интерес его возлюбленной к простому торговцу не показался юноше неожиданным: в конце концов, он сам пробудил ее любопытство, своим неудачным выбором слов позволив ей предположить, что монаршьим посланником мог оказаться его спутник.