Дон Диего в то утро проснулся с ощущением не то легкого похмелья, не то начинающейся простуды. Поскольку вина он накануне не пил, похмелье можно было смело исключить. Горло, впрочем, тоже не болело, но все тело ломило, как после хорошей драки, а голова была пустой и гулкой, и, резко сев в постели, он едва не лишился чувств. Ощупал языком прикушенную щеку и вздохнул.

Эти ночные обмороки преследовали его с детства, приводя в отчаяние его матушку. Сам он их не помнил - только утреннее "похмелье", обычно проходившее уже к обеду. Это была еще одна его тайна: узнай об этих обмороках кто из его недоброжелателей, это вполне могло бы стоить ему карьеры.

Карьеры, в общем-то, уже не было. Кончилась карьера. Но случившийся ночью обморок Диего, все-таки, расстроил.

Есть хлеб, который ему принесли, он не стал, не хотелось, но воду пил, помня наказ дона Андреса. Лихорадка его за эти дни, к счастью, не усилилась, но и не миновала. Спина тупо ныла, голова гудела, а потому он завернулся в одеяло и попытался вздремнуть, когда дверь вновь отверилась.

"Похмелье" прошло еще неполностью, поэтому стражника, появившегося в дверях, Диего встретил чуть рассеянным взглядом. Но с готовностью поднялся. Допрос его страшил, конечно, но более страшила неизвестность и молчание стражников всякий раз, когда он спрашивал об Алонсо.

- В речку... - дон Диего нервно усмехнулся. - Я обещал бросить того кардинала в речку, если он будет мне мешать. И своей угрозы я так и не выполнил, хотя, думается мне, освежающее купание ему бы не повредило.

Он попытался усесться поудобнее, сжал правую руку в кулак и снова разжал. Лицо его сейчас было почти неестественно бледным, а глаза казались совершенно черными.

- Простите, ваше преосвяшенство, мне уже доводилось быть связанным. Не самое приятное воспоминание. Я не стал бы... - он умолк, не договорив.

Это была одна из причин, по которой он, болея, избегал дурманящих разум снадобий: не хотел видеть во сне ту полупустую комнату с пятнами плесени на потрескавшемся потолке, где смердело, как на галере, не хотел чувствовать в носу зловоние и слышать раз за разом повторяющийся вопрос: "Где письма Фрагозу?"

У всех есть свои маленькие слабости, и Фрагозу - французский агент в Венеции - не был исключением. Однако его слабости стоили ему архива, изобличавшего предательство французов и венецианцев и заговор, готовящийся против императора.

- Где письма?

- Я их съел, - лиц Диего не видит, одни маски (пост еще не закончился, а на них - маски). - Местная бумага - не самая хорошая закуска, но под мальвазию сойдет.

- Носатый, - воркует Кошечка, кивая Капитану, - мне кажется, ему мало.

Снова пинки.

- Где письма, счастье мое? Мне некогда обыскивать все твои тайники. Знаешь, мы ведь люди подневольные, и нам самим - совсем не в радость тебя калечить. Давай, ты нам все расскажешь по-хорошему, и разойдемся добрыми друзьями?

- Письма... в Испании... - он ловит ртом спертый прогорклый воздух.

- Ты не успел бы их переправить. Они еще не должны были покинуть Светлейшую. Кто твой гонец? На каком корабле он поплывет?

Кошечка склоняется над ним, и он, жмурясь от боли, скалится ей в лицо:

- Знаешь... Фрагозу... был... хорош. Очень... хорош...

- Ты... - Капитан брезгливо сплевывает на и без того замызганный дощатый пол. - Ты сам под него лег, что ли? С твоей-то мавританской рожей? Будто в борделях не нашлось мальчиков посмазливей!

- Не, у него жидовочка, - голос у Кошечки елейный-елейный. - А хочешь, мы ее сюда приведем, вчетвером позабавимся?

- Я... велел ей... сидеть дома. Будете... штурмовать посольство?

Он смеется, смеется до слез - от облегчения. До него внезапно доходит, что было бы, приведи Юсеф им сестру, а не его. Дурак, юный дурак, хотел отомстить злодею-испанцу за поруганную семейную честь. Что ж, отомстил сполна! Лишь бы не убили мальчишку как ненужного свидетеля... А письма - письма дойдут до адресата. Девочка успеет. Должен успеть. Жаль, не было времени снять копии и вернуть оригиналы. Было бы проще, и его бы сейчас не били...

Отредактировано Провидение (2023-05-19 10:50:21)

Ресницы дона Диего затрепетали:

- Последний раз мы виделись на соборе в Тренте и долгих бесед не вели. Была зима, я застудил спину и слег со страшными болями. Врачи не оставляли мне надежды, и я попросил отвезти меня в Венецию, к жене и ребенку... - он провел языком по губам. - Ваше преосвященство, прошу, позвольте мне увидеть сына...

- Я не уверен, что вам следует с ним видеться, - последовал неожиданный ответ. Ни по лицу Вальдеса, ни по его тону нельзя было сказать, осознает ли он, как его слова должны были подействовать на отца. - При вас он пытался меня задирать, а без вас он… скажем так, рассказывает любопытные вещи. Мне уже случалось слышать, что некоторые помнят себя едва ли не с младенчества, но чтобы столь малолетнее дитя могло запомнить, что его отец обсуждал с кем-либо творения Лютера…

Он покачал головой, словно бы в удивлении.

Дон Диего рванулся было вперед, забывая про ремни - и с глухим стоном откинулся на спинку кресла:

- О да, у вас есть способы заставить нас грешных вспомнить все, что было и чего не было. Ваше преосвященство, - он снова сжал пальцы в кулак - и на подлокотнике там, где прежде лежала его ладонь, остались капли влаги, - я был о вас лучшего мнения. Пытать ребенка!

- Вы были обо мне слишком хорошего мнения, - невозмутимо подтвердил Вальдес. -  Но пока пытать его не понадобилось, он и сам готов сотрудничать. И рассказывает многое и про себя, и про вас…  и про синьора Карнесекки. Он ведь был чрезвычайно огорчен, когда вы умирали, не так ли? Мне омерзительны такие подробности, верите ли? Но сейчас мне нужно узнать про другого человека.

Он обхватил пальцами стоявший перед ним бокал зеленого стекла, но подносить его к губам не спешил.

- Вы шпион, дон Диего, - черные глаза его не отрывались от лица собеседника. - Вы все понимаете. Вы сами вели такие беседы, только карты у вас в руках были обычно похуже. В моих руках все козыри, дон Диего, и все старшие карты.

- Откуда мне знать, что вы не блефуете, ваше преосвященство? - по лицу дона Диего, однако, пробежала судорога, на мгновение исказив его черты. - Вам ведь не в чем меня обвинить. Обсуждать творения Лютера еще не значит разделять его идеи. Хранить запрещенные книги - не то же самое, что следовать написанному в них. И принимать у себя флорентийцев - не то же, что одобрять их вкусы, - он внезапно улыбнулся. - А если при дворе меня упрекают в женских манерах, так я и не таю: слаб, вспыльчив и падок на сладкое. Мой духовник об этом знает.

Казалось, статуя из плоти и крови, которую до сих пор видел перед собой дон Диего, внезапно уступила место живому человеку: Вальдес улыбнулся.

- Я вполне вам верю, - совсем иным, почти дружеским тоном сообщил он. - Правда, мне не раз случалось ошибаться, особенно с людьми, которые мне симпатичны. Вы симпатичны мне, дон Диего, и я сочувствую вашей юной воспитаннице. Но я не могу не допускать, что, как бы горько мне ни было, я могу ошибаться снова. Почитайте.

Он открыл лежавший сбоку от него кожаный портфель, извлек из него несколько сшитых вместе листов бумаги и вручил дону Диего.

- Это копии, - предупредил он. - И ничто из того, что здесь написано, не останется тайной.

Весенняя зелень стекла сбивала с толку, но жидкость в бокале, который он поднес к губам, казалась слишком темной для белого вина и слишком светлой для красного.

Дон Диего снова подался вперед, пробежал глазами первую страницу и обратил взгляд на своего собеседника:

- Это всё - показания моего сына? - прежней уверенности в его голосе не было, но и сдаваться он, очевидно, не спешил. - Тогда выслушайте мою исповедь, ваше преосвященство. Не в тех грехах, в которых обвиняют меня здесь, - он шевельнул рукой, в которой держал бумаги. - В других.

Облизал губы, глядя на бокал Вальдеса, и вздохнул:

- Мой отец умер, когда я едва вышел из детского возраста. Брат не уделял должного внимания моему воспитанию, и я почти все дни проводил на улице, играя с местными оборванцам. Я тогда от них почти не отличался: куртка была мне мала настолько, что ее рукава доходили лишь до локтей, на чулках не было живого места - одна штопка, а башмаки давно просили каши. Да и по манерам и речи угадать во мне благородного юношу было бы затруднительно.

Дон Диего вновь шевельнул рукой, и бумага тихо зашуршала.

- Однажды, когда мы с друзьями гоняли мяч, к нам подошел старик - как мне тогда показалось, сейчас бы я дал ему не больше сорока - и попросил указать дорогу к Альгамбре. Я вызвался проводить его, и мы ушли, оставив моих товарищей играть. Он назвался странствущим целителем, сказал, что молится за людей за деньги: за больных, немощных, за бесплодных жен - и спросил нет ли у меня какой хвори, бородавок там или еще чего. Он бы помолился - совершенно бесплатно, просто потому, что я хороший мальчик. Он все время повторял, какой я хороший мальчик, - дон Диего снова облизал губы. - Я признался, что по ночам со мной случаются странные обмороки, и мне очень хотелось бы от них избавиться, чтобы матушка больше не плакала. Он аж просиял, сказал, что у него есть верное средство от обмороков - как раз для такого хорошего мальчика. Надо только найти безлюдное место, чтобы никто не мешал молитве. Я сам привел его на пустырь, ваше преосвященство, - узник сглотнул. - Там меня и нашли спустя какое-то время: избитого, исцарапанного и отчаянно ревущего. А целителя и след простыл. Меня потом спрашивали, почему я не поднял крик раньше, почему вообще послушался этого шарлатана и сделал все, как он велел. Хотел бы я сам знать, почему.

Дон Диего опустил глаза:

- Я рассказал вам все это не с тем, чтобы вызвать жалость, ваше преосвященство. Просто я знаю, как легко можно запугать и обмануть ребенка, как легко заставить его говорить и делать то, что нужно взрослым. Большая часть этого протокола - оговор и самооговор.

Отредактировано Провидение (2023-05-28 15:46:58)

Дон Диего на мгновение задумался, кажется, перебирая в памяти имена, потом тихо промолвил:

- Что ж, значит, ученик превзошел своего учителя. Передайте ему мой поклон, если вас не затруднит, ваше преосвященство.

Он принялся за новую бумагу, и пока он читал, легкий румянец, появившийся на его щеках в натопленной комнате, совершенно истаял.

- Если позволите, ваше преосвященство... - дон Диего поднял глаза от бумаги, - что стало с вашим сыном? - он попытался как-то поменять позу и вздохнул.

Теперь опять было заметно, что ему нездоровится: морщины на лбу и в уголках глаз сделались резче, зрачки расширились, а пальцы, сжимавшие лист, будто свело судорогой.

Вальдес лишь наклонил голову в ответ на просьбу, так что невозможно было понять, в самом ли деле он собирается передать доносчику слова дона Диего или не желает отвечать прямым отказом.

- Мой сын стал военным, - сказал он. - Вам дурно, дон Диего? Мы можем вернуться к этому разговору позже. Вижу, мои карты вас не убедили.

- Убедили... - дон Диего разжал пальцы, позволяя бумаге упасть на пол. - Более чем. Не беспокойтесь, ваше преосвященство, дурнота не помешает мне слушать вас и говорить самому. Но прежде... - он вновь провел языком по пересохшим губам, - я хотел бы знать, есть ли в этом смысл? Что ждет моего сына после... после такого? - он кивнул на бумагу, лежащую у ножки кресла. - Что ждет мою семью?

Отредактировано Провидение (2023-05-29 14:34:07)

- Дон Алонсо почти не знал моих друзей, - дон Диего заметно насторожился. - И не должен был подслушивать разговоры старших. Господи... - он мельком взглянул на пол и покачал головой. - Мой же венецианский и римский круг общения - это, - узник неожиданно смутился, - грехи юности, ваше преосвященство. Я бросил Саламанку, когда страну разрывал на части мятеж. Король был в Германии - и с ним был единственный близкий мне взрослый, дон Франсиско де Лос Кобос. Я отправился следом. Не знаю, как добрался, как не сгинул по дороге - чудом Господним, истинно чудом.

Дон Диего вздохнул:

- Я догнал их в Вормсе: его величество и дона Франсиско. Не могу сказать, что мне были рады. Дон Франсиско строго меня отчитал и сказал, что у меня два пути: или вернуться в ненавистный мне университет, или - под крыло к брату, в Гранаду, где еще была жива история про целителя, который лечил меня от обмороков весьма оригинальным способом. И то, и другое было горше смерти. Я прорыдал всю ночь, говорил, что в Саламанку не вернусь, что мне там порвали туфли в первую же неделю, что сил моих больше нет... Дон Франсиско молчал, долго думал, потом сказал, что будет мне новая стипендия: не в Саламанке - в Падуе, но прежде я должен доказать, что умею что-то еще, кроме как хлюпать носом. И прибавил, что я глупый мальчишка, который не ценит то, что получил даром, а, значит, королевскую милость мне придется заслужить.

Дон Диего откашлялся:

- Выбор у меня был невелик: моя сестра была мятежницей, я сбежал из университета, а за меня ведь платили из королевской казны. Я не хотел навлечь на свою голову монарший гнев, а потому - подобрал сопли, как изволил выразиться дон Франсиско, утер слезы и поехал, куда послали. А послали меня ко двору Папы Льва X. Оттуда все мои знакомства, ваше преосвященство. Не самые подходящие для брата маркиза де Мондехара, но уж какие были.

Отредактировано Провидение (2023-05-31 13:26:18)

По лицу узника вновь пробежала судорога:

- Нет, - торопливо сказал он и тут же поправил сам себя: - Не знаю, ваше преосвященство... В кругу Вальдеса... - он осекся, видимо, осознавая, как это прозвучало. - Я хотел сказать, в кругу Хуана Вальдеса многие молились на древнееврейском - даже те, в чьих жилах не было иудейской крови. Тот же Фламинио, например.

- Можете не тревожиться о моих чувствах, - голос Великого Инквизитора оставался бесстрастным, - у меня их нет. А если бы и были, мне уже слишком часто упоминали об этом человеке. Но Рим, дон Диего, был слишком давно. Поищите поближе.

Может, он не хотел повторять имя, которое рассчитывал услышать от собеседника. А может, надеялся узнать больше того, о чем торговался. Карнесекки, в конце концов, был пока недосягаем, а Фламинио - тем паче.
- Ваше преосвященство... - в голосе дона Диего прозвучала непередаваемая смесь раздражения и мольбы (если только человек способен испытывать одновременно злость и отчаяние). - Я плохой отец, сознаю. Я слишком мало времени уделял своему сыну. Видно кто-то занялся его воспитанием вместо меня. А я даже не знаю, кто научил моего мальчика дурному...

Он снова пошевелился, пытаясь то ли усесться удобнее, то ли ослабить ремни. На миг опустил ресницы.

Некстати вспомнилась Саламанка: узкая, отчаянно скрипящая кровать, пухлая тяжелая рука, придавившая его сверху, храп в самое ухо. Он пытается выбраться из-под этой туши. Лишь бы не заскрипела кровать, лишь бы не проснулся, лишь бы не потребовал еще...

За завтраком однокашники встретят его ехидным: "Доброе утро, новобрачная!" Он съездит кулаком по одной из этих ухмыляющихся рож, его противник рухнет на стол, сметая миски и круша тарелки. Потом будет выволочка от ректора, запрет отлучаться в город. А еще позже - новая ночь, и все повторится, как в дурном сне. Лишь бы не заскрипела кровать...

- Поул... - дон Диего открыл глаза, словно очнувшись. - Кардинал Реджинальд Поул, англичанин. Он мог бы стать Папой, после смерти Павла III, но говорили, ему не хватило одного голоса. К счастью.

- После, - узник тяжело вздохнул. - Увы, я не был у ложа императора в его последний час. Говорили, будто архиепископ убеждал собравшихся, что все грехи давно прощены и омыты. Что даже идя долиной смертной тени, его величеству нечего страшиться. И если так, то верю, что император воспринял это, как подобает истинному христианину... Как утешение и ободрение из уст доброго друга.

Дон Диего умолк, задумавшись. Он и сам, находясь на волосок от смерти, не пожелал видеть никакого другого священника, кроме Карнесекки. Никому больше он бы не смог доверить то, что рассказал Пьетро. Может, у его величества тоже были свои тайны?

Своей исповеди Диего почти не помнил: не помнил ни что говорил сам, ни что отвечал ему Пьетро. Боль туманила разум. Помнил только, что после его лекарь исхитрился-таки влить ему в рот одно из своих зелий, и он провалился в полубред-полусон с удивительно яркими и светлыми видениями. А, очнувшись, удивленно пробормотал:

- Почему не больно?.. - и уже открыв глаза добавил куда осмысленнее: - Если я умер и нахожусь в Раю, то что вы здесь делаете, господа?

Карнесекки не удержался от нервного смешка, а дон Амато, слушавший его пульс, улыбнулся:

- Ну, если вы способны шутить, значит, точно пошли на поправку.

***

- Вы, несомненно, правы, дон Диего.

Произнеся эти слова, Вальдес также ненадолго замолчал, но в возникшей тишине уже не было того еле заметного напряжения, которое, казалось, пропитывало воздух комнаты после его вопроса.

- Итак, - продолжил он затем, то ли собравшись с мыслями, то ли справившись со своим облегчением, - вы слушали поучения архиепископа Каррансы после смерти его величества. И достаточно разбираетесь в теологии, чтобы, прочитав его книгу, отсоветовать ее другим. Что же он говорил?

- Что вера важнее обрядов и ритуалов, - медленно произнес узник, будто все еще в раздумьях. - Что грехи искупаются не страданиями души в Чистилище, но лишь Кровью Агнца. Что... что для общения с Богом достаточно тихой молитвы и размышления.

Диего прикусил губу. Не все это он слышал от Каррансы. Что-то - от Карнесекки, что-то вычитал в книге Луиса Сарриа. Но какая теперь была разница? Вальдесу нужен бы Карранса, а ему нужен был Алонсо, живой и здоровый. Пусть в монатыре, пусть... Главное - не на костре и не на галерах. Главное, не тронут жену и малышей...

Отредактировано Провидение (2023-06-10 11:49:04)