Записка от ее светлости застала Валерана врасплох и поставила его - пусть и не буквально, потому что он находился в тот момент в горизонтальном положении - в затруднительное положение. Доставивший ее лакей, не обнаружив господина в спальне, куда тот удалился получасом ранее, разразился испуганными воплями, и Валеран поспешил отозваться, пока не сбежались все слуги:

- Я здесь, негодяй! Прекрати орать!

Г-н Шастель, получавший, а точнее - не получавший 600 ливров в год на службе у Валерана, заслышав знакомый голос, доносившийся сейчас откуда-то из-под ног, поспешно перекрестился.

- Спаси, сохрани и помилуй, нешто ж?..

Тут благоразумие наложило властную руку молчания на его уста, и поэтому, хотя Валеран и подозревал, что его лакей предположил, будто его унес черт, не сумел бы не доказать это предположение, ни возмутиться.

- Что такое? - раздраженно осведомился он.

- П-письмо, ваша милость.

Перемены в голосе Шастеля позволяли заключить, что тот вовсю вертит головой, пытаясь угадать, где искать своего господина, однако Валеран, скрючившийся в этот миг под кроватью, не спешил разрешить для него эту загадку.

- Оставь и убирайся.

Рубин, который Валеран выковырял минутой ранее из своего родового перстня, а затем уронил, позволив ему укатиться под кровать, был, наконец, найден, и его счастливый владелец выполз снова на свет божий - покрытый пылью, но вполне довольный жизнью - до того момента, как он распечатал письмо.

Первые последствия охвативших Валерана чувств испытал на себе, в результате, тот же Шастель, которого он вызвал, чтобы тот привел в порядок его одежду. Тон герцогини был воспроизведен получателем ее письма весьма точно, и лакей, как и следовало ждать, пришел в чрезвычайно многословный ужас, уверившись, что потеряет место - да что там, уже потерял. Вычищенный, переодетый и завитый в соответствии с требованиями моды, Валеран сменил, однако, гнев на милость и явился в особняк ее светлости уже в куда более спокойном расположении духа - убедив уже себя, что письмо, которое он не стал перечитывать, было просто не вполне удачно составлено.

Одного взгляда хватило ему, чтобы усомниться в своих выводах.

- Вы необыкновенно прекрасны сегодня, сударыня, - проговорил он, склоняясь в самом низком из придворных поклонов перед хозяйкой кабинета. - Мое сердце уже было разбито - сейчас оно превратилось в пыль.

Вопрос того, что произойдет с этим сердцем при следующей встрече, оставался пока открытым.

Отредактировано Валеран (2019-06-26 18:29:50)

Тон и слова герцогини повергли Валерана в ужас - или по крайней мере, именно это чувство выразило его красивое лицо, а в обращенных на ее светлость темных  глазах, до сих пор излучавших, несмотря на немного затянувшуюся паузу, только глубочайшее восхищение, теперь проступили растерянность и печаль - нет, даже больше: беспредельное огорчение.

- Я снискал ваш гнев, - вздохнул он, повесив голову, - и это так же очевидно, как непонятны его причины. И однако, сударыня, я беспредельно благодарен вам за то, что вы не отвергли меня немедля - что даете мне возможность услышать мой приговор и, быть может, оправдаться.

Валеран мог бы назвать несколько причин, по которым ее светлость могла бы на него гневаться, и первой из них было бы - женщины бывают столь нетерпеливы - то, что он не сделал пока ни малейшей попытки разведать положение дел в том, что касалось души его венценосной покровительницы. Однако, прослужив почти двадцать лет при дворе королевы-матери, он не торопился высказывать вслух ни это предположение, ни какое-либо другое, на собственном опыте уяснив, сколь дорого могут обойтись признания, сделанные в пылу раскаяния - будь оное хоть искренним, хоть поддельным. Будь у него в этот миг сочувственно настроенный собеседник, с коим он мог бы беседовать втайне от прелестной г-жи де Шеврез, Валеран сказал бы ему: "Друг мой, женщины - даже герцогини - не зовут к себе затем лишь, чтобы немедленно прогнать; ей что-то от меня нужно".

Что именно - оставалось выяснить, и если Валеран чего-то и опасался, так того, что цена окажется ему не по нраву - вполне по карману, конечно, потому что ее светлость меж бесчисленных своих достоинств числила также и здравомыслие - но не по душе. И потому, находя невозможным сохранять молчание и ждать продолжения, он вынужден был выбрать наиболее выигрышную, в его представлении, тактику из оставшихся - отрицать все.

Отредактировано Валеран (2019-06-29 01:28:31)

Даже Христос никогда не смотрел на Валерана с такой печальной укоризной, как это делала сейчас королева Анна, и пускай даже взор Спасителя не заронил бы в его сердце зерна раскаяния, Валеран все равно почувствовал себя неуютно. Что поделать - совесть, эта змея, живущая в каждом, даже самом холодном сердце, просыпается порой и выползает, чтобы ужалить пригревшую ее грудь, и пусть, с любой точки зрения, грудь г-жи де Шеврез была намного привлекательнее, жало злодейки впивалось именно в сердце Валерана - отыскав оное там, где и сам его владелец бы его не нашел.

- Сударыня, - голос придворного должен уметь выражать любые чувства, и голос Валерана дрогнул, а в глазах отразилось все отчаяние святого, проведшего пол-жизни в отшельничестве и усмирении плоти и, услышавшего, явившись к вратам Эдема, что рай нынче переполнен и ему придется идти в чистилище, - вы судили меня и определили виновным, не пожелав услышать ни слова оправдания. Увы, я никак не могу доказать вам, что уста мои были так же немы, как… как этот образ, к оригиналу коего я испытываю слишком чистые верноподданнические чувства, чтобы марать его сплетнями! Вы не поверите моим уверениям - пусть! Слишком часты, я понимаю, проявления обратного, чтобы вы могли допустить даже мысль о том, что придворный вроде меня бывает искренен. Но может, я бы мог если не словом, то делом доказать вам, как вы заблуждаетесь?

Странная вещь - человеческие чувства! Произнося эти слова, в которые г-жа де Шеврез, как он отлично понимал, поверила бы не больше, чем он сам - в то, что она могла заблуждаться, поверяя ему тайну ее величества, Валеран испытывал, тем не менее, порыв самой настоящей самоотверженности, как если бы в самом деле готов был сложить к ногам своенравной красавицы землю и небо, лишь бы доказать ей свою невиновность - прекрасно притом осознавая, что способен на это не больше, чем она - на то, чтобы доказать, что именно он поведал королеве-матери о письме, написанном Анной Австрийской кардиналу. Но никто не лжет успешнее чем тот, кто чувствует то, о чем лжет, и чувства Валерана, закаленные годами дворцовых интриг, служили его целям с верностью самых преданных лакеев. В отличие, впрочем, от его ума:

- Ее величество дала мне поручение относительно господина де Корнильона, это верно, но давая его, она была осведомлена лишь о том, что он помогал интригам некой госпожи де Мондиссье.

Нет, добавлять "Вы, может, о ней слышали" было, безусловно, лишним.

Загадочна все-таки человеческая природа! Опускаясь на кушетку рядом с г-жой де Шеврез, Валеран испытывал глубокое облегчение, тем более необъяснимое, что он должен бы был осознавать, насколько ее восстановленное доверие было сродни его оправданиям. И тем не менее чувствовал он именно облегчение, а с ним и благодарность, и если в самых глубинах его рассудка и таилось сомнение, то было что-то в очаровательной улыбке герцогини и в обольстительном взгляде ее глаз, отчего отступал рассудок и смущалось сердце, и меньше всего хотелось сейчас Валерану пробудить утихшую было недоверчивость его собеседницы.

- Не могу скрыть от вас, сударыня, - вздохнул Валеран, обнаружив внезапно в ее вопросе возможность окончательно отвести от себя всякие подозрения, - что ее величество пожелала побеседовать с этим молодым человеком. Быть может, вам стоило бы предупредить ее величеств?..

Он умолк, устремляя на герцогиню вопросительный взгляд, в котором читалась, однако, и не вполне скрытая надежда. Он же оказывал ей услугу сейчас, и, столь странна человеческая природа, ждал не благодарности, но подтверждения того, что она это ценит. Что, впрочем, ничуть не мешало ему и рассчитывать узнать от нее что-то большее.

- Нет на свете такого человека, - галантно отозвался совершенно успокоившийся Валеран, - который не пожелал бы оказать вам любую услугу, какая только может быть в его силах.

Чрезвычайно удачный оборот, ибо кто сказал, что желание посодействовать герцогине перевесит другие, не менее важные обстоятельства? Тот же Валеран - разве он не мечтал оказать своей очаровательной собеседнице любые услуги? И разве не удержал его от этого опрометчивого шага один только здравый смысл - та самая обычная и весьма недооцененная во втором сословии осторожность? Впрочем, в небрежном вопросе ее светлости он не увидел ничего, что стоило бы торговли - не говоря уже о прямом отказе, и ответил оттого так же легко, как она спросила:

- Через два дня. Поверите ли, сударыня… - тут Валеран заговорщицки понизил голос и придвинулся ближе, - ее величество едва ли не захотела увидеть этого молодого человека уже сегодня! Я полагаю, - он придвинулся еще ближе, - что ее до крайности беспокоит возвышение госпожи де Мондиссье.

Иными словами: она в этом ваш союзник, объединим же усилия, и я передам ее величеству любые сведения, которые могут компрометировать эту особу, а она уже решит, что с этим делать, и может, вы от этого только выгадаете. Может? О нет - непременно, только расскажите, и побольше, побольше! И какая женщина может устоять перед искушением позлословить о сопернице? И особенно, если эта женщина, как рассудил для себя Валеран, не пожелала предупреждать свою покровительницу именно потому, что считала, что в эту ловушку попадет г-жа де Мондиссье, но не королева - не могла же герцогиня де Шеврез не действовать более в интересах ее величества?.. Или могла?

Валеран ухмыльнулся, по-своему поняв слова ее светлости, и мысленно отметил себе сообщить ее величеству, что о савойской подружке королевы Анны можно не беспокоиться - и без них найдется, кому о ней позаботиться. Если склонность к интригам г-жа де Шеврез впитала, как известно, с молоком матери, то умение добиваться своего принадлежало к другим многочисленным ее талантам, и если она порешила избавиться от соперницы, то лучшим будет ей не мешать. В конце концов, чем меньше людей, готовых действовать в ее интересах, по какой бы то ни было причине, будет у королевы Анны, тем сговорчивее в конечном итоге она будет - или тем быстрее она утратит какое-либо влияние.

Осознание, что он собирается использовать саму герцогиню де Шеврез в своих целях, пробудило в душе Валерана чувство удовлетворения, по глубине вполне сравнимое с Сеной, которое оттого заполнило оную душу любовью к ближнему - или точнее, к ближней. Чувство это легко читалось в пылком взгляде, который он бросил на собеседницу, и однако свойственная ему, как и всякому придворному, осторожность не позволила ему рискнуть ее снисходительностью, попытавшись, добиваясь ее благоволения, облечь страсть в слова или в действия.

- Да разве я могу ответить на такой вопрос? - усмехнулся он с полуосознанным кокетством юнца, мечтающего о признании его достоинств, скрытых от прочего мира чуть лучше, чем от него самого. - Что вы полагаете хорошей охраной?

На последнем слове его голос дрогнул. Обнаружить сейчас перед герцогиней, что собранная им охрана недостаточно хороша, он решительно не хотел, но и как выпутаться из ловушки, которую он сам себе расставил, не имел ни малейшего понятия.

Валеран с трудом удержался от самодовольной ухмылки, ограничившись новой попыткой поднести к губам руку г-жи де Шеврез. О, разумеется, не настолько он был самовлюблен, чтобы принять комплимент герцогини за чистую монету, но и свинцовый пистоль лести был весьма приятен, означая, что ее светлость желает сделать ему приятное, а зачем бы ей еще делать ему приятное, как не оттого что она находила его приятным? Ну, или хотела загладить ошибку, которую сделала - или полагала, что сделала - обвинив его в чрезмерной болтливости. Почти сразу, впрочем, Валеран осознал всю полноту сказанного герцогиней и, предсказуемо, не на шутку обеспокоился

- А у него есть такие тайны?  непостижимым образом упуская из виду, что именно его очаровательная собеседница может радеть о сохранности секретов королевы, сейчас он думал, как бы предотвратить другую, более эфемерную опасность: чтобы некая третья сила - г-жа де Мондиссье, надо думать - не отравила его подопечного. Нет, за это отвечает г-н дю Трамбле, и все же… - Я прикажу опустить шторки в карете. И пять человек охраны… Вы думаете, этого может оказаться мало? Пожалуй, мне стоит навестить его заранее - чтобы он успел побеседовать хотя бы со мной.

Неожиданно настороженный взгляд, брошенный им на молодую женщину, выдал направление его мыслей: уже собравшись предложить герцогине составить ему компанию, он внезапно сообразил, что это означало бы также поделиться с ней и тайнами, которые могли ему открыться, или дать ей возможность намекнуть г-ну де Корнильону, как отвечать…

Валеран заметно приосанился и, уверенный, что мужской красотой превосходит большую часть населения столицы, открыл уже рот, чтобы предложить герцогине составить ему компанию, когда он вдруг осознал две пренеприятнейшие истины: в Бастилию ее светлость могут и не впустить, да и ему самому без приказа могут в свидании с узником отказать. Валеран кашлянул, проглатывая несостоявшееся приглашение, и почти естественно рассмеялся.

- Всего-навсего через Париж, - заверил он герцогиню, спеша увести разговор от опасной темы. - Из Бастилии в Люксембургский дворец, и потом в Консьерж-…

Он осекся, сообразив, что сказал больше, чем следовало, и опять кашлянул.

- Временная мера, вы понимаете. Потом ее величество распорядится перевезти его подальше отсюда… куда-нибудь в Мант, например. Видите, как я откровенен с вами?

Как кошка, падая на четыре лапы, отталкивается, чтобы прыгнуть на добычу, так опытный придворный даже из грубой ошибки может извлечь пользу, и Валеран, доверительно заглядывая в прекрасные лазурные глаза герцогини и протягивая руку к ее руке, понадеялся, что если он и не добьется от нее больших уступок, то по крайней мере, собьет со следа, а последней фразой и убедит хранить тайну.

Отредактировано Валеран (2019-08-16 15:35:32)