Вообще-то Людгеру, мастеру из Гента, бывшему послушнику, считающему себя сродни философам, не стоило пренебрегать некоторыми прописными истинами. Например, что первое чувство никогда не обходится совсем без глупостей, а испытывающий их молодой человек не может не отнестись к ним со всей серьезностью. И что если молодой де Гистель все время буравит взглядом мадемуазель Женевьеву, так это просто обязано во что-то вылиться, и уж точно не в то, что молодой человек скажет себе "А, пускай!" и забудет о девице намертво. И что если девица благоволила к нему долгие дни совместной поездки, так это что-нибудь да значит, а если ее отец, человек неглупый и опытный, ведет себя так, словно глупый папаша Панталоне, так стоит вдвойне насторожиться. Но господин Людгер, снисходительно относящийся ко всем слабостям людским и готовый простить их все сразу и каждую по отдельности, непредусмотрительно забыл, к чему они иногда приводят. Может, страсти так же вечны, как сама грешная земля, и не стоит ждать иного, но ведь и о том, что из них проистекает все, вплоть до великих преступлений, помнить надо хорошо.
А Людгер только посмеивался про себя над повесившим нос де Гистелем и думал: ничего, пройдет.

К сожалению, плаванье на "Капустке" закончилось. Судно мэтра Симона должно было повезти в Марсель двух почтенных Лионских торговцев тканями с семьями и товарами. Он обещал взять с собой и Людгера с де Гистелем, но до того дня следовало ждать около двух недель. Людгер не расстроился проволочке, потому что плаванье все-таки доставляло ему определенное неудобство, и он был счастлив провести некоторое время на берегу, где нет качки. К тому же здесь стоило посетить аббатство Святого Мартина и, если настоятель будет очень добр, а брат-библиотекарь обрадуется путешествующему бывшему послушнику из Гента, можно будет рассчитывать на их помощь с некоторыми местами в греческом, так и оставшимися для Людгера пока полностью темными.

Господин де Мильво не вызывал в Людгере большой дружеской симпатии, но и неприязни тоже, а остаться в компании с крепким мужчиной и его слугами, если ты в чужом городе, никогда не лишне. Людгер легко согласился на общую комнату. Она оказалась не очень большой, особенно для трех человек, но гентец рассчитывал не очень много времени проводить в ней, если повезет с настоятелем аббатства Святого Мартина, конечно. Ну а сам де Мильво наверняка не будет отходить от дочери.
- Мне жаль, ваша светлость, что нам придется тут провести две недели, - обернулся Людгер к де Гистелю. - Но, может, нам повезет и мы сможем найти другой корабль, отплывающий раньше.
Людгер надеялся на самом деле оставить все, как есть, а еще и на то, что Филипп де Гистель заскучает и решит отправиться восвояси, решив, что приключение выглядит совсем не так, как он рассчитывал.

Отредактировано Людгер ван Хаутем (2022-03-19 15:11:13)

Подпись автора

Есть годы, которые задают вопросы, и годы, которые на них отвечают.

Каждый бы, кто увидел пристанище мадемуазель де Мильво, очень бы удивился. Ну кто бы, скажите, пожалуйста, рискнул поселить молодую девицу одну в комнате у незнакомой, хоть и кажущейся уважаемой вдовы? Да кому вообще пришло в голову выбрать комнату на не очень высоком этаже, выходящую окном прямо на улицу? Особенно если покрытая штукатуркой стена вся заросла вьюном? Кажется, сама вдова, жизнерадостного вида толстуха мадам Тома - Колетт Тома, как кокетливо сообщила она господину де Мильво - была немного удивлена, но очень довольна. Она сама помогла двум слугам втащить в комнату сундук Женевьевы и, сообщив им, что они чудовищно нерасторопны, задвинула его в угол.
Домик госпожи Тома был не похож на хозяйку - был он маленьким и каким-то как будто беззащитным. Впрочем, мадам Тома, обладательнице больших рук и мощной шеи, явно могла за него постоять в случае необходимости.
Господин де Мильво ушел обустраиваться к Просперу, а его дочь оказалась на попечении вдовы, в компании с которой провела целый день. Время это можно было счесть познавательным, потому что за какие-то полдня Женевьева узнала уйму всего: что господин Тома был красильщиком и мужчиной добрым, но ужасным скрягой, что умер он, потому что от жадности слишком много съел пирогов в гостях - и это в самый-то день Пасхи! Что дело его продолжил их старший сын, живущий со своим семейством недалеко от мастерских. Что госпожа Тома терпеть не может его жену, запахи краски и близость воды, поэтому и предпочитает этот дом, где сдает комнаты и держит на нижнем этаже мастерскую по перешиву одежды. К тому же здесь совсем близко до церкви, где на кладбище похоронен господин Тома и их три девочки. Что ее младший сын, десятилетний Таде, очень смышленый. Что сама Женевьева хороша, как летняя роза, но очень уж худа, и, будь ее, госпожи Тома воля и время, так она бы ее откормила до хорошего состояния. Именно что хорошего, подробности о котором Женевьева решила не узнавать.

Оставшись, наконец, одна у себя, чтобы отдохнуть, Женевьева не стала ложиться на кровать, а села к столу и быстро набросала письмо.

Дальше полагалось найти посланника, которым надлежало стать, конечно, сыну вдовы, так удачно для планов Женевьевы наличествующему. Но история была не совсем такой, как в новелле о любви, поэтому Женевьева просто отдала записку пришедшему ее проведать отцу, который и должен был найти того, кто передаст ее молодому человеку.

Филипп куда-то пропал почти сразу же, как только они разместились в гостинице, и заглянул ненадолго, когда его спутника не было, чтобы снова исчезнуть. Не к чести, пожалуй, мастера Людгера следует заметить, что он не слишком-то тем обеспокоился. Не из равнодушия, а исключительно по причинам характера.
В Генте он жил в доме, где семья уже давно не была маленькой и где хватало племянников самой разной степени родства, так что шуму хватало. И все-таки у того, кого считали немного чудаковатым дядюшкой, были свое привилегии. В его комнату, заставленную диковинками и свитками-которые-нельзя-трогать, вход был воспрещен, а уж путешествия за пределы города можно было и вовсе совершать в полном одиночестве. Роскошь для многих и необходимость для бывшего послушника, не ставшего монахом, но отнюдь не из боязни оставаться наедине с собой.
Путешествие в большой компании и особенно пребывание на корабле несколько утомили поэтому господина Людгера, почувствовавшего вдруг, что теряет свой философский взгляд на мир и снисходительность к человеческим слабостям, получая, кажется, взамен периодическое разлитие желчи, которое буквально чувствует.
В общем, загадочное исчезновение спутника с невразумительными объяснениями в таких обстоятельствах можно воспринять со сдержанным удовольствием и приветствовать его без навязчивого любопытства.

Воспользовавшись уходом и господина де Мильво, Людгер в тишине и покое остался наедине с текстом на греческом, по-прежнему тревожащим его тонко хрустящими страницами и изрядными кусками, смысл которых оставался темным. Вот теперь время потекло незаметно, лишив бывшего послушника слуха и зрения, направленных на мир грешных, и погрузив его как будто в другое пространство. Блаженное состояние это длилось ровно до того момента, пока господин де Мильво не вернулся в компании своих слуг.
Вскоре принесли ужин, за которым расположились прямо на скамье у окна. Яичница, в которой одно куриное яйцо соседствовало с тремя перепелиными, и горячий пирог с луком сопровождались кувшинчиком вина, не очень большим, но все-таки, видимо, считавшимся хозяином за щедрость. Людгер вздохнул, подумав, что отдал бы его весь за одну кружку пива, но выбирать ему не предлагали.
- Нет что-то господина де Гистеля, - сказал он господину де Мильво. - Он вам ни о чем не говорил?
Людгер спросил, потому что надо же было разговаривать с тем, с кем делишь комнату. Не то чтобы ему это было так надо, но от некоторых неписаных правил ведь не откажешься. Но спросив, подумал, что ведь и впрямь Филипп как-то запропал, а ведь уже начинало темнеть.

Отредактировано Людгер ван Хаутем (2022-04-06 10:00:49)

Подпись автора

Есть годы, которые задают вопросы, и годы, которые на них отвечают.

Господин де Мильво выдал самые пространные указания, главное в которых заключалось в том, что де Гистеля надо опоить, чтобы он уснул. Вероятно, господин де Мильво считал, что этого вполне достаточно, а детали несущественны и вообще стоит положиться на женскую хитрость, которой, подобно множеству мужчин, неожиданно вдруг начинал доверять в самый важный момент, несмотря на то, что все прочее время отказывал в целесообразности вообще на женщин полагаться.
Мадемуазель де Мильво предлагалось действовать по собственному усмотрению, и она очень скоро поняла, что у общего плана есть множество мелочей, с которыми надо что-то делать.
Во-первых, гостя следовало встретить в лучшем платье. Только вот его не наденешь без помощи, а служанки ей отец не оставил, сославшись на готовность госпожи Тома, к которой очевидно не стоило обращаться. Может, красильщица и повидала на своем веку странностей, но понятно же, что желание нарядиться к ночи похоже не на странность.
Некоторое время Женевьева пребывала в замешательстве, но потом решила, что никакого наряда и не нужно. Господин де Бове, помнится, требовал встречать его "в виде настолько красивом, насколько возможно", но уже некоторое время назад Женевьева начала подозревать, что причина не в какой-то там утонченности или любви к красоте, как тот пытался представить, а в определенных сложностях, в которых он не хотел признаваться, и из-за которых требовались ухищрения.
В общем, как следует подумав, Женевьева решила, что обойдется своим простым платьем, которое может надеть сама. Зато оно очень светлое, его видно в темноте, и все ей говорили, что оно ей очень идет.
Второй сложностью стала еда. К вину нужна была еда. Женевьева никак не могла придумать, как же поступить, и в конце концов просто попросила мадам Тома дать ей пирогов.
- Тоже любите перекусить в постели? - понимающе хихикнула та и притащила целую корзинку пирожков с луком и сладких пирогов с яблоками. - Приятного аппетита, вам не помешает.
И, наконец, в-третьих, Женевьева думала, что же делать с тем зельем, которое следует подмешать в вино, чтобы отправить господина де Гистеля в мир снов, где ему стоило основательно задержаться. Самым простым было налить вино в бокалы, подмешав в один из них оставленное отцом пойло.
Это было просто, но Женевьева медлила. Что-то мешало ей закончить с последним, самым простым приготовлением.
Она все еще стояла над двумя бокалами, сжимая в руке флакон с темной жидкостью, когда из-за окна послышался шепот. Вздрогнув, она замерла, в испуге уставившись на ставню. Ее имя прозвучало во второй раз, вновь послышался тихий стук, и она решительно сунула флакон в корзинку под пирожки и побежала к окну.
- Забирайтесь, - громким шепотом позвала она, осторожно открывая ставню.
Та задвигалась со звуком, показавшимся, разумеется, скрежетом, чья громкость может заглушить и глас Господень.

Отредактировано Катарина (2022-04-07 11:54:47)

Женевьева совершенно забыла о том, что когда-то злилась на Филиппа. Было это давно, аж несколько дней назад, когда он решился намекнуть ей, что она что-то такое к нему испытывает. Но теперь все было по-другому. Филипп был кем-то вроде птички в силках, но не знал этого, а под пирогами у нее лежал флакон с сонным зельем, и она никак не могла решить, как ей быть - словом, находилась в тех обстоятельствах, когда очень сложно на кого-то сердиться.
- Прекрасные цветы, - великодушно похвалила Женевьева букет.
Подспудно она чувствовала, что происходящее и есть то самое свидание, о котором любая девица втайне мечтает, даже если не признается ни за что в том даже самой себе. Был влюбленный молодой человек, и была она, которая очень хотела, чтобы он пришел, и - между  прочим - так и не решившая добавить кое-что в его бокал. Безусловно, это оно и было, только совершенно неузнаваемое.
Да и как Женевьеве было узнать, если ей в голову не приходило, что молодой человек - по-настоящему молодой - будет немного неловок и несмел, что все будут говорить и думать невпопад, что первое свидание на то и первое, чтобы все получалось без лишней изысканности?
Женевьева решила, что правильнее будет поднести цветы к лицу и красиво вдохнуть их аромат. Лилии, как и положено, пахли тяжело и терпко, и она, не удержавшись, несколько раз чихнула. И от этого сначала растерялась, а потом внезапно рассмеялась, и ей стало очень легко.
- Я не видела на вас этого платья. Неужели день в Лионе вы потратили на покупки?

- И правда не могли, - подтвердила Женевьева, смущенно опуская глаза.
Все шла как-то не то чтобы неправильно, а скорее непонятно. Совсем не было похоже на те вечера, когда приходил господин де Бове. "К счастью", - добавила про себя Женевьева.
Но и на свидание, которое представляется в мечтах, тоже похоже не было. Не в плохом смысле, что получалось хуже, а совсем наоборот, но было немного странно, что все идет как-то по-своему и совершенно непонятно, как будет дальше.
А еще надо было что-то делать с флаконом. Например, убрать его совсем подальше, но Женевьева не могла на это решится, ведь это как бы признаться себе, что она не собирается усыплять де Гистеля. И это как-то плохо, хотя на самом деле и очень хорошо. Ну или надо было вылить содержимое в бокал, наконец. Это совсем не сложно сделать. Просто попросить Филиппа отвернуться. Ну мало ли, что ей нужно такого сделать деликатного, он же не будет подглядывать! Но она ведь и правда не хотела его усыплять!
В конце концов, главное ведь не чтобы он спал, а чтобы не появился в гостинице раньше рассвета! И какая кому разница, как это получится.
- Вы, наверное, совсем голодный, - придумала, как продолжить разговор Женевьева. - Садитесь скорее за стол. Пироги вкусные и свежие, хотя уже и не горячие, как те...
Вспомнить о купленном и разделенном тогда пироге было очень приятно. Маленькое общее приключение.
- Вы тогда так ловко остановили того мальчишку! - добавила Женевьева.
Вообще тогда она испугалась Филиппа и очень просила его остановиться, но воспоминание, как это с ними бывает, совершило обычный кульбит, сохранив в себе только приятное и хорошее, о чем хотелось вспоминать.

"Я вовсе не добра!" - захотелось закричать Женевьеве. - "Я ужасная, потому что согласилась опоить вас!"
Такая вспышка, безусловно, говорила о ее добром сердце и нежном отношению к де Гистелю, который нравился ей все больше, несмотря на то, что оказался таким несдержанным, что после поцелуев решился предположить вслух то, о чем ни в коем случае нельзя говорить даме, пока она сама не позволит или не решится.
Ничего Женевьева не прокричала, зато приняла окончательное решение. Она решительно достала из-под пирогов флакон.
- Ох! Так вот где лекарство отца! А он так искал его, - убедительно "удивилась" Женевьева, решительно отставляя зелье в сторону.
В следующее мгновение она, конечно, чуть было не пожалела о собственном решении, потому что слишком уж оно было смелым и - что тут скрывать - предосудительным. Но сделать уже было ничего нельзя. Порыв, что бы ни послужило его окончательной причиной, стоило признать случившимся.
Взяв корзину с пирогами, она положила ладонь на протянутую руку Филиппа и, сев на скамью у окна, потянула его за собой.
- Вы же голодный, ешьте скорее. Мадам Тома вкусно готовит. Ей даже самой нравится. Если бы вы ее увидели, то поняли бы, что это так и есть.
Хихикнув, Женевьева взяла пирог с луком и, разделив его на две части, одну из них отдала Филиппу. Это было совсем не обязательно, ведь кусок был не таким уж и большим, а рядом лежал второй, но есть от одного было как-то правильно.
"Как тайная вечеря", - сказала про себя Женевьева и покраснела, что, благодаря темноте, разгоняемой одной только масляной лампой, стоящей в углу, нельзя было заметить.
Это было почти богохульное сравнение, да еще и неверное, если подумать, но Женевьева хорошо понимала, почему она так сказала. Они сидели рядышком в ожидании чего-то важного. И это что-то не было произнесено. И ближе Филиппа у Женевьевы сейчас никого не было. И да, все могло закончиться для него очень плохо, чего она собиралась не допустить.

"Да ну бросьте вы", - хотелось сказать Женевьеве без всякого изящества.
Филипп без всякого сомнения сел как можно к ней ближе и принялся за пирог - и что может быть менее куртуазно-романного? Но и его комплимент, и целование руки при этом выглядели совершенно не нелепо, а как-то очень уместно, хотя и значили что-то совсем не такое, что значили бы, окажись они вдруг на каком-нибудь празднике в доме ее отца на глазах у всех. Но вот если она вдруг начнет делать что-нибудь такое же, то ей будет так стыдно, словно она и впрямь подлила Филиппу снотворного в вино.
Женевьева и сама откусила кусок пирога, хотя есть ей как раз совсем не хотелось. Но это ведь было не утоление голода, а как будто какой-то ритуал, так что так было нужно.
- Неужели вы и впрямь поедете так далеко? - с недоверием спросила она. - Вам еще ехать не надоело? Если бы не вы, то мне бы ужасно уже стало скучно.

Отредактировано Катарина (2022-05-05 23:04:23)

Женевьева не была невинной девицей, но и назвать ее опытной значило бы сильно преувеличить. И все-таки ее отличие от настоящей девицы было достаточным, чтобы предсказать действия Филиппа хотя бы немного раньше, чем они происходили. Впрочем, она же не делала никаких попыток предотвратить их.
К счастью, Филипп об этом сейчас не рассуждал и никаких лишних вопросов не задавал.
Если что и мешало, так это, стоит признаться, запах пирогов и лука. Любовному свиданию, вероятно, стоит быть наполненным другими ароматами - сдобы с медом, лимонной и розовой воды, лавандовых цветов.
Впрочем, как знала Женевьева, бывало и хуже - от господина де Бове частенько исходили дурные запахи - не лучших зубов и дурного пищеварения.
А Филипп был вызывающе здоров.
Женевьева, немного растерявшись - все ожидаемое происходит всегда неожиданно - ответила на поцелуй не сразу. Вероятно, не была уверена, не стоит ли разыграть что-то вроде сопротивления. Потом подумала, что это будет ужасно глупо, ведь Филипп так наивен, что еще ей поверит и отступит, а потом расстроится, а потом рассердится - и они потратят уйму времени на разные глупости, к которым у нее нет никакой охоты. Ведь он же младше, и это было немного странно, но хорошо.
И Женевьева ответила на поцелуй.
Она тоже помнила, что скоро они наверняка расстанутся.

Отредактировано Катарина (2022-05-08 21:38:19)