Как бы Мильво ни хотел сию же минуту прогнать обоих запоровших все дело слуг, он не настолько еще потерял голову, чтобы не понимать, что это не приведет ни к чему хорошему… или даже терпимому. Оба Пьера поднимут шум, а если слово дворянина стоит дороже болтовне простонародья в глазах других дворян, то в глазах местного трактирщика проиграют все трое, но хозяин - больше слуг.

Поэтому, спускаясь по лестнице, Мильво изо всех сил делал вид, что ничего такого не происходит, и старался не замечать ни любопытствующих взглядов, ни шепотков между стопившимися постояльцами и трактирной прислугой. Доносившиеся до него порой обрывки лишь подтверждали, что не следует слушать, что несет всякий сброд, и Мильво прошествовал вниз в гордом молчании, которое прервал лишь раз - чтобы твердо одернуть Пьера-Носача, который некстати вновь попытался оправдаться за неудачный исход ночного предприятия:

- Помолчи, любезный! Помни, что я могу в любой момент тебя повесить!

Могла ли высказанная им угроза сделаться с грубой действительностью или слуга осознал, что момент для объяснений был выбран скверно - на улицу они вышли все еще втроем и в гробовом молчании, и снова Мильво заговорил только за воротами гостиницы:

- Идите, приведите себя в порядок! Потом сходите за сундуками и отнесите их… - он умолк, раздумывая, и Пьер-Младший поспешил подсказать:

- К барышне, ваша милость?

- Да, - великодушно согласился Мильво, делая вид, что не заметил явной оторопи на физиономии Пьера-Носача, отличавшегося несколько большим здравомыслием чем его тезка и, похоже, осознавшего, сколь неприятным может оказаться возвращение на место неудавшегося преступления. - К барышне.

Недолгий путь до домика госпожи Тома он проделал в одиночестве, благодаря чему, берясь за дверной молоток, был уже в крайнем раздражении на свою дочь, которая, дура такая, не сумела задержать юнца хотя бы до утренней мессы, и оттого выразил свои чувства еще на пороге ее комнаты:

- Ну-с! И как это понимать? Я тебе что велел?

Мадам Тома, которая, явно навострив уши, не спешила покидать своих постояльцев, тут же была обнаружена, поймана с поличным, принуждена выслушать мнение г-на де Мильво на некоторые христианские добродетели и изгнана с позором - хотя и не раньше, чем отказала своей юной гостье от дома.

- Хорошо же ты его задержала! - возмутился г-н де Мильво. - Хорошо же!..

Он осекся, устремляя на дочь исполненный подозрений взгляд. Разумеется, бранясь с ним, мадам Тома не колеблясь излила потоки презрения на девушку, оставшуюся ночевать одна-одинешенька в комнате с выходящим на улицу окном, хотя, сдавая ее путешественникам, особо упирала на надежные, окованные железными полосами ставни, которые, по ее словам, не разрубил бы даже топор. Г-н де Мильво, которому в тот момент был важен именно этот недостаток, сделал вид, что убежден, но, уходя, самолично отодвинул давно не смазанные задвижки - не в дверь же впускать такого гостя! Теперь же он не мог не задаться вопросом, чего такого могла слышать мадам Тома, чтобы высказывать столь оскорбительные предположения дворянину.

- Задержала, значит, - совсем иным тоном проговорил он, подходя к столу, и, сняв с корзинки крышку, заглянул внутрь. Несколько оставшихся в ней пирожков и пустой флакончик не утишили его сомнений, и он наставил на дочь указательный палец. - А как ты его задержала? Как, если он примчался ни свет ни заря?

Глаз, в который попала подушка, все еще ныл, но ущемленное самолюбие болело куда больше.

Г-н де Мильво впился в дочь исполненным подозрения взглядом. Как бы сложно ни было сейчас, при виде его представительного облика, представить себе, что когда-то и он был молод, ни одно человеческое существо еще не избегало молодости и не избегнет смерти. У г-на де Мильво также была юность, и от этой юности оставались еще воспоминания, а в этих воспоминаниях он, оказавшись в спальне дамы сердца, засыпать бы не спешил.

Женевьеве, казалось, прошедшая ночь доставила одно лишь раздражение… но что было его причиной?

Ответ на этот вопрос г-н де Мильво искать не собирался. И знать точно, что именно произошло между двумя молодыми людьми, он не хотел. Что не помешало ему найти подходящее возражение:

- При том, сколько вы с ним болтали на корабле, ты прекрасно могла бы отвлечь его разговором! Неужели он совсем не хотел с тобой задержаться?

Тут г-н де Мильво ступал на весьма зыбкую почву и, судя по потупленному взгляду, прекрасно это понимал.

Г-н де Мильво мрачно уставился на Женевьеву. Нельзя сказать, что он вовсе не знал свою дочь, но какой-либо интерес к ее ходу мыслей и характеру он впервые ощутил, когда с ним заговорил о ней г-н де Бове. И однако нескольких недель, проведенных в совместном путешествии, достало ему, чтобы приобрести некоторое представление о ней, которого хватило сейчас, чтобы заронить в его душу серьезные сомнения в ее искренности. И потом, этот последний вопрос…

- Да! - сквозь зубы прошипел он. - Я же тебе сказал, что это важно!

Лишь человек, вовсе незнакомый с людской природой, удивился бы, узнав, что г-н де Мильво мог испытывать и снисходительное презрение к своей дочери, чье нынешнее сомнительное положение было в немалой мере его виной, и полнейшую уверенность в том, что она по-прежнему поступает, руководствуясь его интересами. Будучи, в его глазах, в некоторой степени падшей женщиной, она не была более связана нуждой и тем более внутренней потребностью блюсти свою честь - все, что ей оставалось, это соблюдать приличия. И пусть г-н де Мильво не задумывался на эту тему, легкость, с которой он устроил Женевьеве ночное свидание с молодым человеком, который, как он не мог не понимать, был более чем способен воспользоваться обстоятельствами, свидетельствовала о том, что он был также способен и закрыть глаза на то, где этот молодой человек заснет.

Недоуменный ее вопрос он воспринял оттого как лицемерие чистой воды, которое, в свою очередь, натолкнуло его на еще менее приятные мысли: в конце концов, плод, подгнивший с одной стороны, легко может оказаться гнилым насквозь.

Г-н де Мильво оказался при этих словах в чрезвычайно сложном положении. Юный, но чрезмерно прыткий г-н де Гистель совершенно не походил на трижды проклятых ночных страдальцев из трактира, да и количество расстроенных животов за одну ночь вызывало у него нешуточные сомнения. И однако что мог он предъявить своей дочери кроме ничем не обоснованных подозрений?

Приходится признать, что бешенство, снедавшее г-на де Мильво с самого момента его позорного изгнания из гостиницы, подсказывало ему в этот миг исключительно членовредительские способы действия - от избиения непокорной дочери кочергой и до публичного отказа от нее. К счастью, природное здравомыслие говорило громче: вышвырнет ли он беспутницу на улицу или измолотит как сноп сена - г-н де Бове не будет склонен войти в его положение.

От пощечины он, однако, не удержался: выслушивать упреки от дочери, заслужены те были или нет, оказалось выше его сил:

- Поговори мне еще, нахалка! Скажи честно - ты в него втрескалась!

Увы, благоразумие г-на де Мильво уступило ярости, которую только подхлестывало мучительное осознание своей неудачи.

- Нечего тут реветь! - если г-н де Мильво хотел скрыть происходящий в семье разлад от госпожи Тома, ему следовало бы понизить голос, но чувства его одерживали верх над разумом. - Нечего, говорю! Ты это заслужила!

Уперев кулаки в бедра, он раздраженно уставился на отчаянно рыдающую девушку у своих ног. Глупая, глупая девчонка! Ничего нельзя поручить! Нет ничего проще, чем на пару часов задержать влюбленного по уши мальчишку, и то не справилась! И что теперь делать?

В глубине души он надеялся еще, вопреки всякому здравому смыслу, что Женевьева, если бы постаралась, могла бы выманить у юного господина де Гистеля порученные ему письма, и он начал уже подбирать слова, когда вспомнил вдруг, как она уверяла его, что никаких поручений от короля Рене у мальчишки нет.

Удивительно ли, что возмущение, которое он испытывал, лишь увеличилось от этого осознания?

- Сию минуту прекрати! - рявкнул он. - Прекрати, я сказал! Что это еще за рыдания и вопли? Нет, чтобы исправить, что ты натворила! Вот что теперь делать?

Сам того не осознавая, г-н де Мильво быстро проникался уверенностью, что и выход из сложившегося положения должна была найти Женевьева.

Если бы Женевьева не пребывала в столь расстроенных чувствах, она никогда бы не поставила вопрос так. Очевидно было, что произошедшее в трактире не пробуждает в душе г-на де Мильво никаких добрых чувств, и Женевьева, досконально владевшая тонким женским искусством льстить мужскому самолюбию, в иное время задала бы свой вопрос иначе. Сейчас же проснувшиеся воспоминания о пережитом заставили Мильво не только скрипнуть зубами, но и излить на незадачливую дочь полную чашу отцовского гнева, и к новому рукоприкладству он не прибег лишь потому, что вдруг пришедшая ему в голову новая мысль была совершенно несовместима с подбитым глазом.

- Курица безмозглая! - успокоившись, попенял он. - Никто не ждет от бабы решения! Ты будешь делать то, что я тебе скажу, и на этот раз ты все сделаешь правильно!

В конце концов, рассудил про себя Мильво, хотя проклятый Гистель мог подозревать во всех смертных грехах его, Женевьева в его представлении могла быть невинной - ничто не указывало на то, что она была сообщницей. Так пусть она станет жертвой - пускай явится к мальчишке с жалобами на жестокость отца, выгнавшего ее за порог, поверив, что она принимала у себя любовника. Мальчишка рыцарственен, сразу он ее не выгонит, а она сможет, воспользовавшись его доверием, либо выманить у него бумаги короля Рене, либо выкрасть.

Эту идею он и не замедлил изложить дочери, не удосужившись, впрочем, пояснить, к каким ухищрениям она должна была прибегнуть, дабы добиться своего.

Мильво, ожидавший от дочери новых возражений, а то и, сохрани Господи, рыданий, был приятно удивлен и даже почувствовал к ней некоторую признательность. Слава Богу, он достаточно хорошо ее воспитал - всего-то надо было проявить строгость, и она снова сделалась почтительной и послушной дочерью.

- Зачем тебе госпожа Тома? - удивился он, не заметив ни новый тон Женевьевы, ни перемену в ее поведении. - Я же ясно объяснил: надо пойти к Гистелю и сказать, что я тебя выгнал. А если я тебя выгнал, то госпожа Тома тебе ни к чему. Но я сам здесь останусь, так что ты сможешь потом вернуться.

О том, что хозяйка удалилась чрезвычайно недовольной, он не тревожился: выгнать его она не только не сможет, но и не посмеет. И если за этой мыслью тенью явилась другая, напомнившая ему, что у мальчишки это получилось, то мысль эта была столь стремительной, а тень ее столь легкой, что одни лишь недовольно поджавшиеся губы Мильво могли указать его дочери, что его переселение было вынужденным:

- Надо поберечь деньги.